Дочь лодочника - Энди Дэвидсон

Сперва в альбоме шли фотографии семьи Крабтри: со страниц цвета сепии на нее смотрели суровые лица мужчин и женщин в подтяжках и домашних платьях. Она не знала о них ничего, кроме имен и дат, записанных рядом с фотографиями карандашом, аккуратным, изящным почерком матери. В воображении Миранды они представали актерами, у которых были тяжелые, полные горестей жизни, очень похожие на ее, и это почему-то приносило ей утешение – что ее родные претерпевали муки на этой земле. Она долистала до школьной фотографии Коры, где та прижимала книжки к свитеру, стоя рядом с трактором «Форд», потом до свадебного фото Коры и Хирама: они стояли в освещенной свечами церквушке, где поженились, и у отца еще были длинные волосы. Потом, ближе к концу альбома – фотография Миранды и Коры, единственная, насколько она знала, сделанная за считаные месяцы перед смертью матери: четырехлетняя Миранда стояла в конце пирса в детском комбинезоне и ковбойской рубашке, с закатанными по локоть рукавами. В одной руке она держала ручку тростниковой удочки, которая лежала на пирсе. Она не улыбалась, только щурилась утреннему солнцу. Кора наклонялась к ней, в бриджах, кедах и с затянутыми в красную бандану волосами. Рядом стояло ведро с мелкой рыбешкой. Миранда хотела бы помнить то, чего не могла: сладкие запахи жимолости и навоза, и карпа, выброшенного среди камней. Птиц, клюющих мясо. Влажное шлепанье рыбок в намете. Прикосновение материнских волос к ее щеке, когда та наклонилась, чтобы терпеливо показать ей, как всадить крючок в мокрый кукольный глаз наживки.

Она перешла к армейскому альбому Хирама, который составляли фото одинаковых с виду мужчин, строгих и подтянутых, в отглаженных солдатских брюках. Они стояли в несколько рядов, все с загрубелыми от солнца лицами. Позади них была стоянка тяжелой техники и аэродром, заставленный джипами и реактивными самолетами. Миранда нашла кружок, слабо наведенный карандашом вокруг головы рядового в четвертом ряду. Хирам. Молодой и красивый. Почерк Коры на полях.

Вот они, подумала она, два призрака, бок о бок. Почти как их могилы под ликвидамбаром. Могила Коры – полная, с гробом и костями в нем. Хирама – пустая, и заполниться ей было не суждено.

Она закрыла армейский альбом, и из него выскользнула открепившаяся фотография. Миранда взяла ее и села на кровати.

Цветная, окаймленная белой рамкой, с наложением кадра.

Оригинальное изображение не будило у Миранды воспоминаний, не показывало какой-либо предыстории: Кора, на качелях из покрышек, которые когда-то висели на ветке громадного ликвидамбара, босая, подхваченное ветром платье задралось до колен, и она запечатлена в движении, будто какое-нибудь давно вымершее существо в янтаре.

Наложенный кадр: снова Кора, в голубом платье, стоит в гостиной, за ней горит электрический светильник, как в «Унесенных ветром» [10 - Лампы с двумя абажурами, расположенными друг над другом, которые пользовались особенной популярностью в США после выхода фильма «Унесенные ветром» в 1939 году. ]. Ее лицо закрыто другим – с того фото на качелях, и вокруг ее головы будто сияет яркий венчик. Словно в чудной игре света.

Миранда никогда раньше не видела этой фотографии. Она пролистала армейский альбом до конца и нашла место, откуда та выпала, между двумя пустыми страницами, оно никогда не оформлялось и никогда не привлекало внимания.

Она подумала об отцовском фотоаппарате, убранном в шкаф вскоре после смерти Коры. Он до сих пор там лежал, пустой, как разграбленная могила. И, насколько Миранде было известно, с тех пор как Хирам его туда положил, им не сделали ни одной фотографии.

Что это значило – что Хирам сунул это фото в свой армейский альбом, посвященный прошлому, о котором никогда не рассказывал?

Неужели это была действительно последняя фотография ее матери?

Она вложила фото обратно в альбом и убрала их оба на потертый ночной столик. Там уже стояла фотография Коры в рамке, где она, молодая, сидела на качелях у крыльца незнакомого Миранде дома. Темноволосая и красивая.

Миранда натянула лоскутное одеяло поверх колен и выключила свет. Руки и ноги гудели, живот болел от удара Чарли Риддла. Она затянула халат Хирама потуже и представила, будто лежит на мелководье собственной фальшивой могилы. Похоронив себя, чтобы уснуть и проснуться спустя тысячу лет, когда ужасные воспоминания о той ночи сотрутся из памяти.

Тогда она работала в магазине, изо дня в день, занималась делами, пока по бухтам и протокам сновали поисковые отряды. Он вернется, говорила она людям. Хирам придет домой. Позже – жареная курица, тушеная кукуруза, листовая капуста и бобы в стеклянных мисках, которые приносили жены стариков, заходивших за наживкой, сигарами и снастями, пока дни наконец не превратились в недели, а недели в месяцы, и в августе женщины еще заглядывали за своими мисками, старики – за наживкой и пивом, и все расспрашивали ее, как милые дедушки. Она ненавидела их за это. Ненавидела за то, что они верили, будто Хирам Крабтри пропал или утонул, тогда как он знала: случилось нечто гораздо худшее.

Но какую же правду она знала? Она засыпала в слезах или страдала от горя, страха и неопределенности того, что случится, когда закончится август и начнется школа, а она превратится в тусклое и бесцветное создание, уже не девочку, а кучку костей, обтянутых девичьей кожей. Так что вот, могила Хирама – конец неопределенности, конец ее тайным вылазкам, в которых она от восхода до заката обыскивала поймы за островом Искры, надеясь обнаружить широкое озеро, где мертвые стволы качались, будто гробы, где была большая скала и дерево. Вместо этого – принялась копать старой лопатой Хирама под ликвидамбаром, пока вода не захлюпала у лодыжек, на ладонях не появились волдыри, похожие на рыбьи глаза, а стенки не стали испещрены корнями, комьями и червями, причем от гроба матери в соседней могиле Миранду отделяли всего три фута красной глины. Когда она закончила, на горизонте уже алел рассвет. Могила, в которую Хираму Крабтри никогда не доведется лечь.

«Я вырою могилу для себя, – подумала она, почти засыпая. – Такую глубокую, что все слезы, которые я не пролила, соберутся и затопят ее, а потом наводнят реку». И в этом великом потопе, может статься, тело ее отца поднимется из своей подлинной могилы где-то в бескрайних, мутных дебрях этой части Арканзаса или какого-нибудь другого края, что ей только предстояло обнаружить, и тогда он снова будет рядом.