Господин мертвец. Том 2 - Константин Соловьёв

Дирк хотел было сказать, что ему пора идти, но что-то в голосе Херцога гипнотизировало, заставляло безропотно слушать. Наверное, в этом долговязом мертвеце со стальным плечом было что-то от одержимого, оттого он заставлял себя слушать, и каждое его слово было увесистым, как тринадцатимиллиметровый патрон.

– Следующим – разбить силовое отделение. Есть те ребята, которые стреляют по прорезям. Трата патронов. Даже если угадаешь, что с того? Шестьдесят пять граммов стали без труда пробьют тонкие заслонки – и снесут голову наблюдателю или даже командиру. Но этим ты не убьешь хищника. Прежде, чем он оправился, – силовое отделение. Тяжелая цель, но стоит своего. Пули со звоном прошивают толстую стальную шкуру, оставляя на поверхности быстро гаснущий пучок искр. Но ты представляешь, как лопаются внутри, в душной и тесной скорлупе, наполненной бензиновой вонью и едва освещенной тусклыми лампами, приборы и аппараты, как с жемчужным хрустом разбивается тонкое стекло циферблатов, как скрежещет от боли пробитый двигатель, как бесшумно сползает на пол механик с развороченной грудью… Танк обездвижен, теперь он полностью в твоей власти. Теперь время командира, водителя и прочих. Некоторые так и умирают внутри, задохнувшись в черном дыму горящих потрохов или сдавленные металлом. Другие пытаются выскочить – и на них можно потратить еще пару патронов. Добежать они далеко не успевают.

– Ты не охотник, – покачал головой Дирк, высвобождаясь от наваждения чужих слов. – Ты поэт.

Херцог рассмеялся:

– Куда уж мне, старик. Я просто уставший мертвец, нашедший свое призвание. А поэты… Да вот, послушай.

Херцог взял открытую книжку, лежавшую на его тощей груди землистого оттенка, перелистал несколько страниц и стал декламировать с наигранными интонациями и оттого вдвойне фальшиво:

Когда война и к четвертой весне

Маршрут не закончила свой,

Сказал солдат: «Надоело мне! »

И пал в бою как герой.

Война тем не менее дальше шла,

И кайзер о том сожалел,

Что ратные воин оставил дела

И в землю уйти посмел.

Тут лето пришло, и мир засиял.

Но спал солдат, как в берлоге зверь.

И явилась к нему комиссия

Врачебная из милитер.

Явилась комиссия в божий предел

Глухою порой ночной.

Поскольку кайзер того хотел,

Поскольку он нужен живой.

И когда из могилы он выкопан был,

То доктор его осмотрел:

Ну, что ж, он прекрасно себя сохранил –

Для ратных пригоден дел… [7 - «Легенда о мертвом солдате», стихи Б. Брехта, перевод В. Штемпеля. ]

– Хватит, – решительно прервал его Дирк, – и без того муторно. От такой поэзии только зубами скрипеть.

– Йонера книжка, – отозвался из гамака Херцог, довольно осклабившись. – Бертольд Брехт, не слыхал о таком? Не знаю, в какой роте Чумного Легиона этот парень служил, но рубит, как топором, а?. .

– Да, неплохо. Ну, пойду я. Мне в расположение четвертого отделения надо. Не весь день же с тобой болтать…

– Иди, штурмовик, – Херцог мгновенно потерял к гостю интерес и вновь распластался в гамаке, тощий и неподвижный, – забегай… Как-нибудь…

Глава 3

«Может, и так, – ответила мне Алисия, – но взгляни на это с другой стороны, дорогая. Мы живем в городах, возведенных мертвыми, мы пользуемся их науками, мы читаем их стихи и слушаем их музыку. Кто мы в таком случае, если не иждивенцы, нагло прилепившие свою крохотную глиняную хижину к тысячелетнему склепу человеческой истории? »

    Агнесс Янг, «Кролик, шнурок и янтарь»

Едва оказавшись в расположении четвертого отделения, Дирк ощутил перемену, которую не смог бы выразить словами. На первый взгляд, не было никаких разительных отличий: размытые стены траншей были качественно укреплены, наблюдатели стояли на своих местах и даже пулеметы блестели смазкой под специальными козырьками, защищающими их от дождя. Разглядывая вытянувшиеся по стойке «смирно» фигуры в сером, Дирк ощущал в то же время какую-то мельчайшую деталь, которая ускользнула от его органов чувств и теперь едва ощутимо покалывала, сигнализируя если не об опасности, то о чем-то подозрительном.

Своему чутью Дирк вполне доверял. Оно не единожды предупреждало его о том, куда упадет граната или когда начнется штурм. Вот и сейчас, прислушиваясь к этому ощущению, мимолетному, точно легкий зуд от блохи, Дирк озирался, пытаясь понять, что именно вызывает в нем это подспудное напряжение. Но чутье не умело говорить по-человечески. Оно просто предупреждало его о чем-то плохом, и не более того.

– Где ефрейтор Мерц? – отрывисто спросил он часового, замершего на наблюдательном посту с винтовкой наперевес.

Фриш – а это оказался он – испуганно заморгал, ответив своей обычной ухмылкой, кривой и заискивающей. Эта улыбка была такой же неотъемлемой его частью, как выдающийся семитский нос и подергивающиеся, словно постоянно что-то бормочущие, губы. Почтение перед начальством, вбитое когда-то фельдфебелями тренировочного лагеря, было не по зубам стереть даже Госпоже. При виде унтер-офицерского галуна Фриш рефлекторно вскакивал и замирал по стойке, но эта кривая улыбка вечно все портила. Она выбиралась на лицо, как щербатая луна на небосвод, и сияла оттуда, своим неуместным блеском раздражая начальство. Фриш просто не мог не улыбаться. Дирк был уверен – даже просвисти рядом осколок, который перерубит тощую грязную шею, на упавшей наземь отрубленной голове все равно будет эта в высшей степени неуместная, но неистребимая ухмылка.

– Ммммм… Га-г-господин ефрейтор у с-себя в блиндаже! – выпалил мертвец, задирая острый подбородок. – Я до-да-д-доложу!

– Не стоит, рядовой. Оставайтесь на посту.

– Т-так точно, господин унтер-офицер!

«Неплохой парень, – подумал Дирк, оставляя вытянувшегося во весь рост Фриша за спиной. – Но хотел бы я знать, его-то каким ветром к нам занесло? .. Сидел бы сейчас при деле где-нибудь в городе, может, даже и в Берлине, делил бы цифры и исписывал аккуратным почерком гроссбухи…»

Впрочем, аккуратность Фриша сослужила ему добрую службу и вдали от гроссбухов. Он был лишен воинской отваги или острого тактического ума, так что даже чин ефрейтора был для него недостижим. Нескладный, тощий, как и все новобранцы последних призывов, с беспокойным и пугливым взглядом, Фриш едва ли мог быть гордостью своего отделения.

Если бы не его аккуратность. Кровь многих поколений трудолюбивых предков не позволяла Фришу выполнять порученное ему дело кое-как. Всякий приказ вне зависимости от того, в чем он заключался, воспринимался Фришем с огромной ответственностью. Он не просто выполнял порученное ему, он прикладывал все силы, чтобы это было выполнено предельно точно, быстро и правильно – а сил в тщедушном теле оказалось неожиданно много.