Господин мертвец. Том 2 - Константин Соловьёв

– Да ведь не наши тоттмейстеры его подняли, а русские! Пустая твоя голова!

– Хорошенькое дело… Значит, иваны будут у нас свои порядки наводить? Своих командиров нам мало?

– Да пойми ты, чучело бездушное! Нет больше никаких иванов и томми, и пуалю тоже нет. Помнишь, что он про линию раздела писал?

– Да вроде бы… Как ланцетом и…

– Это раньше классы были, все эти фабриканты, газетчики и рестораторы с одной стороны, а простой люд вроде нас – с другой. Ради них пехота по полю свои кишки разматывала. Это и было угнетение одним классом другого. А теперь раздел иначе пошел, смекаешь? Не на богатых и бедных. А серьезнее. На живых и покойников.

– Ох ты. Круто берешь.

– Да ты почитай, почитай… Он про это и пишет. Про тысячи покойников, которых, значит, лишили всего. Про титаническую силу, которая пока скована и не понимает своей истинной силы. Про нас, смекаешь? Или Брюннер тебе полную башку ваты набил? Только у мертвецов нет богатых и бедных. Все мы тут одинаковые, разве что у кого уха не хватает, у кого руки, а у кого половины живота. Нам нечего требовать от банкиров, на их деньги нам не набить брюхо и не жениться. Вон он, раздел. Мы теперь по другую сторону. От всех них. От всех живых.

– Погоди… Ты сам-то понимаешь, что метешь? Живые и мертвые? Раздел? Это что же выходит, мы теперь вроде как две армии?

– Мы и были всегда двумя армиями, бестолочь. Вспомни тех ублюдков, что третьего дня приходили. Ночью, с ножами и лопатками. Если бы Варга их не напугал, что бы они с нами сделали? Вот он, твой пролетариат! Тот самый, за который меня пулеметной очередью в декабре семнадцатого срубило. Вот они, наши братья по социальному классу! Смекаешь?

– Страшные вещи ты говоришь, приятель. Только сам пока не разумеешь толком, вот что. Где две армии встречаются, там бой. Живые и мертвые, говоришь? Самому-то не страшно?

– Я свое отбоялся… Как помер, так и отбоялся.

– А мне страшно. Как представлю…

– Представляй меньше, а думай больше, вояка. Что тебе живые сделали? Фон Мердер, который глядит на тебя, как на козье дерьмо, и рад бы спихнуть в яму и земли сверху накидать, неважно, жив ты или нет. Люб он тебе? А остальные! Ты давно живых людей видел, братишка? Да они нам в спину плюют, а при случае – осиновый кол под ребра и в могилу. Те самые, за которых мы свои бессмертные души Ордену отдали!

– Тише ты… Я о своих помню. Когда на фронт уходил… Жена у меня была, брат.

– Молодая?

– Молодая. Красивая. И сестра с шурином. Сейчас уже дети есть, наверное. Племянники, выходит. Что ж это, они мне враги теперь? Армии придумал, чтоб тебя… Это с ними я воевать должен?

– Да никто и не говорит, чтобы воевать! Не сейчас, по крайней мере… Не можем мы сейчас воевать. Сил у нас нет и этого… сознания, в общем. Идем на убой, как заведенные, пулям грудь подставляем. Только ребра раз за разом лопаются… В том и смысл, чтобы мы разумение получили, смекаешь? Чтобы поняли свою настоящую силу. Тогда совсем иначе завертится, уж поверь. Тогда мы не просто мясом пушечным будем. Тогда перед нами все Ордена задрожат, все эти магильеры ублюдочные белорукие, все офицерики штабные, и фон Мердер, и те…

– Так тебе мейстер и даст!

– И на мейстера управа найдется…

– Заткнись, чурбан! Голова на плечах надоела?

– Говорю тебе, и тоттмейстеры не вечны. Рано или поздно научимся без них жить. Своим умом.

– Ах ты…

Дальше Дирк не слушал: не было нужды. Одним сильным пинком ноги он распахнул дверь в блиндаж. Вложил даже больше силы, чем требовалось, дверь качнулась на хлипких петлях, врезалась в стену и рассыпалась трухой. Дирк шагнул в темный проем, на ощупь расстегивая кобуру. «Марс» мягко защекотал ребристой поверхностью рукояти пальцы, словно здороваясь.

– Рошер! Зиверс!

Они вскочили, как перепуганные школьники, застигнутые учителем в саду во время уроков. Лица у обоих были бледные, как у всяких мертвецов, так что не было нужды даже зажигать лампу, чтобы разглядеть их.

– Го… Гос…

– Стоять! Иначе пристрелю, как крыс.

– Господин унтер! ..

– Стоять, говорю. Оружие на землю. Вы оба арестованы.

– Мы не можем быть арестованы, господин унтер, – улыбнулся Зиверс, первым оправившийся от неожиданности. Рот у «Шкуродера» был немного перекошен на одну сторону, след старого удара французской траншейной палицы, оттого его улыбка была кривовата. – Мы – имущество Ордена тоттмейстеров. А имущество не заковывают в кандалы.

Дирку казалось, что его внутренности скручиваются под действием какой-то внутренней судороги в тугую спираль. Еще один оборот – он поднимет «Марс» и выпустит Зиверсу пулю в лоб. Один негромкий хлопок, который пару раз отразится от земляных стен и затихнет. И Зиверс по прозвищу Шкуродер вытянется во весь рост, как по стойке «смирно», закатит удивленно глаза и осядет кучей тряпья у стены.

– Молчать, – процедил Дирк. И хотя собственный голос казался ему слабым, улыбка Зиверса из смущенной стала блеклой и какой-то заискивающей. – Это будете рассказывать мейстеру. Если он захочет вас слушать.

Рошер замер у противоположной стены. Лицо у него было отекшее, невыразительное. Кажущееся непривычно пухлощеким для тощего, как у всех мертвецов, тела. Рошер был единственным во взводе, кто кончил жизнь на настоящей виселице, чем, кажется, втайне даже гордился. На Дирка он глядел ошарашенно, механически облизывая губы. Видно, еще не пришел в себя.

– Где ефрейтор?

– Здесь он, господин унтер…

– Где ефрейтор Мерц? – Ствол «Марса» ткнулся в лоб Зиверса. Не будь тот мертвецом, на гладкой коже налилось бы красное пятно. Но там осталось лишь едва заметное бледное углубление.

– На койке, господин унтер. Он… В общем, без толку уже.

Дирк подошел к койке в углу, жалея, что не зажег лампы. На койке что-то лежало, прикрытое тряпьем. Ему пришлось повозиться, прежде чем удалось обнажить то, что находилось под ним. Это был Мерц. Лицо ефрейтора было обращено вверх, но уже утратило возможность что-то выражать. На щеке синело продолговатое, отливающее йодом трупное пятно. Широко открытые глаза казались полными прокисшего молока, в котором едва можно было различить зрачок, невыразительный и крошечный.