Придворный - Бальдассаре Кастильоне

Вот и я, дорогой мессер Федерико, думаю: если человек сам по себе не имеет сходств с каким-либо автором, не надо настраивать его на подражание этому автору; ибо сила его таланта угаснет, останется связанной, уведенная прочь с дороги, на которой он достиг бы многого, если бы ему ее не отсекли. И не знаю, хорошо ли, вместо того чтобы обогащать этот язык, придавая ему духа, величия и блеска, делать его бедным, слабым, убогим и темным, втискивая его в такую узость, чтобы любой был принужден подражать только Петрарке и Боккаччо и отнюдь не смел доверять в языке Полициано [116 - Анджело Полициано (наст. фам. Амброджини; 1454–1494) – поэт, филолог-гуманист и драматург. Придворный у Лоренцо Великолепного. Писал на вольгаре и латыни. Из его сочинений на вольгаре наиболее известны «Сказание об Орфее» и «Стансы на турнир». ], Лоренцо деи Медичи [117 - Лоренцо деи Медичи, по прозванию Великолепный (1449–1492) – глава Флорентийской республики в 1469–1492 гг. Продолжая политику отца, под видимостью сохранения республиканских институтов вплотную подвел режим своей власти к суверенной монархии. Прославленный покровитель наук и искусств. Известен также поэтическими сочинениями. ], Франческо Дьяччето [118 - Франческо Каттани да Дьяччето (1466–1522) – флорентийский философ-платоник, ученик Марсилио Фичино. В частности, разрабатывал теорию платонической любви. ] и другим, которые тоже тосканцы и, возможно, не беднее ученостью и умом, чем Петрарка и Боккаччо. Поистине жалкое дело – проводя границу, не идти дальше того, что сделали едва ли не первые, обратившиеся к литературе, и отчаянно отрицать, что многие и столь замечательные таланты смогут найти другие прекрасные формы выражения на собственном природном языке.

Но теперь завелись какие-то придиры, которые запугивают тех, кто их слушает, будто какой-то религией и несказанными тайнами этого их тосканского наречия, вводя многих благородных и образованных людей в такой страх, что те не осмеливаются и рта раскрыть, признавая, что не умеют разговаривать на языке, которому еще в пеленках научились от своих кормилиц. Впрочем, мы об этом, кажется, уже слишком заговорились, так что давайте вернемся к рассуждению о придворном.

XXXVIII

Мессер Федерико ответил:

– Я хотел бы прибавить разве что совсем немного: не отрицаю, что человеческие мнения и таланты различны, и не считаю правильным ни тому, кто от природы порывист и пылок, вдаваться в писание чего-то умиротворенного, ни тому, кто суров и серьезен, писать нечто развлекательное, так как мне кажется разумным, чтобы в этом каждый сообразовывался с собственной натурой. И именно это, думаю, имел в виду Цицерон, говоря, чтобы наставники учитывали природный характер учеников [119 - Цицерон. Об ораторе. III, 9, 35. ] и не поступали подобно неумелым земледельцам, которые порой на почве, благоприятной лишь для винограда, берутся сеять пшеницу. Но в мою голову не вмещается, почему в некотором отдельном языке, который не в такой степени свойственен всем людям, как речь вообще, как мысль и многие другие действия, но есть нечто созданное в определенных пределах, не более разумно подражать тем, кто говорит лучше, чем говорить как придется. Если в латыни надо стараться более следовать языку Вергилия и Цицерона, нежели Силия [120 - Тиберий Катий Асконий Силий Италик (25/26 – после 101 г. н. э. ) – римский оратор и поэт, философ-стоик; административный деятель, консул 68 г. Автор большой поэмы о Второй Пунической войне. ] или Корнелия Тацита [121 - Публий Корнелий Тацит (сер. 50-х – ок. 120 г. н. э. ) – римский историк и гражданский деятель, консул 97 г. Особенно известен крупными историческими сводами – «Историей» и «Анналами», а также первым по времени описанием Германии. ], почему в народном языке не будет лучшим подражать языку Петрарки и Боккаччо, чем кого угодно другого? Разве нельзя на нем выражать свои оригинальные представления, в этом и следуя своему врожденному характеру, как учит Цицерон? Тогда и обнаружится, что различие, существующее, как вы говорили, между талантливыми ораторами, заключено в смысле их речей, но не в языке.

– Кажется, мы сейчас заплывем в слишком широкое море и совсем забросим наш первоначальный предмет – придворного, – сказал граф. – Но все-таки спрошу у вас: в чем именно состоит добротность языка?

– В том, чтобы хорошо соблюдать его свойства и передавать на нем надлежащий смысл, – отвечал мессер Федерико, – используя тот стиль и те приемы, что и лучшие писатели.

– Мне хотелось бы знать вот что, – сказал граф. – Этот стиль и эти приемы, о которых вы говорите, родятся из мыслей или из слов?

– Из слов, – ответил мессер Федерико.

– Стало быть, – сказал граф, – вы считаете, что слова Силия и Корнелия Тацита – не те же, что используют Вергилий и Цицерон, и не передают того же смысла, что у них?

– Слова те же, – ответил мессер Федерико, – но подчас и используются небрежно, и смысл имеют другой.

– А если из книги Тацита или Силия убрать все слова, поставленные в ином значении, чем у Вергилия и Цицерона (а таких очень немного), вы скажете, что Тацит языком равен Цицерону, а Силий – Вергилию? И что правильно будет подражать их образу речи?

XXXIX

– Этот ваш спор, кажется, слишком затянулся и всем наскучил, – вмешалась синьора Эмилия. – Давайте-ка отложим его до другого раза.

И все-таки мессер Федерико еще пытался отвечать графу, но синьора Эмилия каждый раз его прерывала. Наконец граф сказал:

– Многие любят рассуждать о стилях, о ритмах и о подражании; но почему-то никто не может разъяснить мне ни что такое стиль и ритм, ни в чем заключается подражание, ни почему те вещи, что заимствованы из Гомера или откуда-то еще, у Вергилия так хорошо приходятся к месту, что чаще выглядят не подражанием, а украшением. Может быть, причина в том, что я не способен понять их. Но поскольку главный признак того, что человек в чем-то осведомлен, – его умение этому научить, я сомневаюсь, что и они сами хорошо разбираются в этом. А Вергилия с Цицероном восхваляют лишь потому, что их все хвалят, а не потому, что понимают различие между ними и другими авторами; ибо оно заключается на самом деле не в том, что Вергилий и Цицерон употребляют два, три или десять слов не так, как другие. У Саллюстия [122 - Гай Саллюстий Крисп (87/86 – ок. 35 г. до н. э. ) – римский историк, чьи дошедшие до нас сочинения «О заговоре Катилины» и «О Югуртинской войне» ценятся и как образец литературного языка и стиля. ], у Цезаря [123 - Гай Юлий Цезарь (100–44 гг. до н. э. ), кроме своей ведущей политической роли в переходе Рима от республики к монархии, проявил себя в своих «Записках о Галльской войне» и как мастер исторической прозы. ], у Варрона [124 - Марк Теренций Варрон (116–27 гг. до н. э. ) – ученый-энциклопедист и писатель, автор множества сочинений по различным отраслям знаний. ] и других хороших авторов некоторые слова используются в ином значении, чем у Цицерона; но удачно и то и другое, потому что не в таких пустяках состоит красота и сила языка, – как хорошо ответил Демосфен [125 - Демосфен (384–322 гг. до н. э. ) – знаменитый афинский оратор, непримиримый борец за независимость Афин от Македонии. ] Эсхину: когда тот язвительно вопросил о некоторых использованных Демосфеном неаттических словах: «Слова это или чудовища и уродцы? » [126 - Ср. : Эсхин. Против Ктесифонта о венке. 166: «Неужели вы не помните, каковы были мерзкие и непонятные его словечки, которые и выслушать-то нужно было иметь железные силы? .. Что это такое? словоблудие? слова или чудовища? » (пер. С. Ошерова и М. Гаспарова). ], Демосфен рассмеялся и сказал, что не от этого зависит благо Эллады [127 - Ср. : Демосфен. За Ктесифонта о венке. 309: «Конечно, Эсхин, будь это твое многоупражненное витийство непритворным и предназначенным на благо отечества, от него произошли бы прекрасные и славные и для всех прибыльные плоды – союзы между городами, прибавление достатка, устроение торговли, полезное законодательство, разоблачение и одоление врагов» (пер. Е. Рабинович). Обе речи, Эсхина и Демосфена, были известны читателям эпохи в латинском переводе Цицерона. ]. Вот и мне мало горя, если какой-нибудь тосканец упрекнет меня за то, что я говорю satisfatto, а не sodisfatto, onorevole, а не orrevole, causa вместо cagione, populo вместо popolo [128 - Граф последовательно отстаивает более близкие к латыни варианты слов «удовлетворенный», «досточтимый», «причина» и «народ». ] и так далее.