Женщина во тьме - Ванесса Сэвидж

– А в «Старбакс» можно?

– Можно и в «Старбакс».

Дочь расплывается в улыбке, а мое сердце переполняется радостью.

Миа подбегает к постели, обнимает меня одной рукой и прижимается губами к щеке.

– Спасибо, мамочка!

* * *

После ухода Миа появляется Джо. Он, в отличие от сестры, молчит.

– У тебя все хорошо? – спрашиваю, и радости как не бывало.

Он не сердится, как Миа, но и не улыбается, что еще тяжелее. Однажды я забыла об этом спросить, и с тех пор вся наша жизнь полетела в тартарары. Последние шесть месяцев я каждый день так или иначе задаю мальчику один и тот же вопрос. Джо застывает в дверях, и все, что мне хотелось бы спросить, повисает в воздухе. «Позвольте ему быть ближе к вам», – сказал врач, но Джо на контакт не идет и, боюсь, не пойдет больше никогда. Раньше – до того, как умерла мама, до аварии – мы разговаривали. Потом Джо замкнулся, а я, опасаясь проговориться и потерять сына, сделать первый шаг не решалась.

По-моему, я заболеваю. Меня трясет, глаза дерет от усталости. Думала, морской воздух пойдет мне на пользу, но горло и легкие пропитались затхлой сыростью старого дома. Несмотря на усталость, ночью уснуть я не смогла. Только задремлю – вижу кровавый дом, дом-убийцу, и в ужасе открываю глаза. И так до утра.

Наконец все стихло. Думаю, что все разошлись, с трудом выбираюсь из кровати, спускаюсь вниз. На кухне – ящики выдвинуты, содержимое разбросано – стоит Патрик. Только подойдя к чайнику, замечаю, что у него в руках.

– Зачем тебе моя сберкнижка?

Муж нисколько не смущен.

– Да ни за чем. – Он протягивает ее мне. – Просто наткнулся на нее в ящике и хотел отдать тебе.

Прячу документ в карман халата и собираюсь уйти, как раздается голос Патрика.

– Сара, ты подумала о…

Хватаюсь за дверной косяк. Я больше не могу. Когда мы были там, я поняла: Патрик мечтает заполучить этот дом. Да, отдав мамины деньги, я помогу мужу осуществить его мечту, но тогда навсегда распрощаюсь со своей.

– Я думала, мы потратим эти деньги на путешествие, увидим разные страны, побываем там, куда не смогла попасть мама. Денег хватит, чтобы поехать всей семьей и провести…

Патрик моих слов не воспринимает. Умолкаю.

– Подумай о детях, – говорит он. – После аварии Джо стал таким замкнутым. Сама знаешь, он на грани срыва. И окружение дочери мне тоже не нравится. На родительском собрании сказали, что у нее снизилась успеваемость. Мы дадим детям возможность начать жизнь с чистого листа.

– Я не могу, не хочу покупать этот дом.

– Ладно, все, хватит, – шепчет Патрик. – Его купит кто-нибудь другой, он и будет в нем жить. А мы останемся здесь.

И виновата во всем буду я. С трудом проглатываю застрявший в горле горький комок.

– Я не могу, прости.

– Ничего. Ничего. Это же деньги твоей матери. И счет на твое имя. Тебе и решать, на что их тратить.

* * *

Патрик уходит. Он не хлопает дверью, но я вздрагиваю. В тихом щелчке замка слышу и боль, и досаду, и упрек – все, чем подпитывается мое чувство вины. Достаю проспекты туристических агентств, однако реклама увлекательных путешествий облегчения не приносит.

Включаю телефон, и на экране всплывает напоминание. Оно застает меня врасплох, от угрызений совести и тоски внутри все сжимается, чувствую острую боль в желудке. Облокачиваюсь о барную стойку, закрываю глаза, жду, когда отпустит. День рождения мамы – вот что за напоминание. Я забыла его удалить.

В прошлом году я не нашла времени ее навестить, однако телефон напомнил, что маму нужно поздравить, послать подарок и отследить его доставку. И почему я тогда не поехала? Теперь даже вспомнить не могу. Вечно находились глупые оправдания, чтобы отложить двухчасовую поездку на север.

А когда соседи нашли маму – перед тарелкой с заплесневевшей едой и через два дня после смерти, – все оправдания кончились. Угрызения совести и боль, поразившие меня в тот день, не отступили, не отступают… И я сломалась.

Нет. Хватит. Я обещала Патрику. Обещала себе. Хватит.

Снимаю постельное белье, кладу его в машину, запускаю стирку, вытираю стол на кухне и допиваю третью чашку кофе. Знаю, еще осталось полбутылки вина. Только одиннадцать, а меня уже тянет на алкоголь.

Бросаю в раковину тряпку и сажусь к столу. Господи, как я устала. Закрываю глаза и снова вижу темные очертания дома-убийцы и призрачный образ одинокой умирающей матери. Меня охватывает озноб. Стоп, хватит. С другой стороны, у мужа есть мечта, а я виновата, что отказываюсь от дома на берегу, на первой линии, где свежий морской ветер колышет шторы… Открытка из конечной точки нашего путешествия, вид из окна идеального дома. Только я сижу там ко всем спиной, смотрю на море и мечтаю куда-нибудь уплыть. Раньше, замечая, что мне грустно, Миа говорила: «Мам, ты опять не можешь найти себе места». Нет уж, в доме Патрика я его точно не найду.

Открываю глаза. Головная боль только усилилась. Поднимаюсь в ванную за болеутоляющим, вытряхиваю на ладонь две таблетки парацетамола, потом еще две и, запивая водой, глотаю все четыре. Ставлю пузырек обратно на полку, рядом со снотворным Патрика.

Год назад его начали мучить кошмары. Что в них было, он вспомнить не мог, но по ночам кричал и просыпался. Я пугалась, дети нервничали. Дошло до того, что Патрик боялся ложиться в постель. Тогда врач и прописал ему средство от бессонницы. Оно помогло, кошмары вскоре прекратились.

Знаю: парацетамол только притупляет боль. Единственное настоящее лекарство – это сон.

Такая тишина, что слышно тиканье часов на первом этаже. До прихода Миа еще есть время. Могу поспать несколько часов – унестись в страну моей мечты, на берег моря – бирюзового и прозрачного, – где можно босиком бродить по белому песку. А когда проснусь – головная боль пройдет.

Беру упаковку темазепама. На ней надпись: «Две таблетки перед отходом ко сну». Вытряхиваю две и, помедлив, добавляю еще одну. Последняя застревает в горле. Очень горькая. Залпом выпиваю воду. Сердце начинает бешено колотиться, иду в спальню.