Театральная сказка - Игорь Малышев

И вот, когда дети воодушевлённо сопели, изображая, что грызут прянично-леденцовые углы печи, снизу, из-под пола, донёсся стук. Они замерли, думая, что он им только чудится, но звук нарастал, становился всё чётче, явственней. Было похоже, как если бы кто-то в деревянных башмаках поднимался по лестнице из далёких глубин, всё ближе и ближе к поверхности сцены.

Мыш и Ветка обескураженно поглядели на стоящего за кулисами Альберта, тот энергично замахал руками, призывая не выходить из образа.

«Это же тот актёр, который будет являться только на спектакли», – вспомнил Мыш.

Стук приблизился и затих.

Раздавшийся в наступившей тишине скрип показался почти оглушительным. По спинам детей ледяным крошевом осыпались мурашки.

В стволе дуба, возвышавшегося рядом с печью и накрывавшего своей кроной половину сцены, открылась дверь. За ней стояла ровная и глухая тьма.

Мальчик и девочка с интересом заглянули в неё, непроницаемую, как вода в колодце. На дне её произошло движение, и появилось вытянутое худое лицо, о котором можно было бы сказать, что оно похоже на донкихотовское, если бы не «шкиперская» бородка и не полосатый, похожий на сачок, колпак. Головной убор смотрелся так нелепо, что впору было бы рассмеяться, но смеяться отчего-то не хотелось. Больше того, с появлением нового персонажа дети почувствовали себя зябко и неуютно.

Альберт за кулисами снова беззвучно замахал руками и ткнул пальцем в Ветку. Та опомнилась:

– Ой, Ганц, кто это?

– Я ваш друг, дети, – произнёс Гном разводя в стороны руки, в одной из которых была довольно толстая сучковатая палка.

Он перекинул ноги наружу и спрыгнул вниз. Деревянные башмаки ударили в пол с уже знакомым стуком.

И действо пошло своим чередом пока…

– …Итак, загадка первая! – торжественно, со скрытой угрозой в голосе, произнёс Гном. – Вы готовы слушать, прекрасные дети?

Человечек в полосатом колпаке замер, выдерживая паузу.

Из глубины сцены донеслось движение воздуха. Ветви дуба и плакучих ив закачались на весу, зашелестели бутафорские травы, словно самая настоящая лесная осока.

Чириканье птиц, доносящееся из спрятанных в листве динамиков, стало ярче, объёмнее и шло уже со всех сторон.

– Итак… – Гном, кривляясь и слегка кланяясь, принялся отступать в густую тень, копившуюся в дальней части сцены. – Чем больше у неё отнимают, тем больше она становится…

Он говорил медленно и последние слова произнёс, став уже неразличимым в темноте.

Дети молчали, изображая задумчивость и в лёгком недоумении глядя друг на друга. Гном вёл себя странно, не по пьесе. На репетициях он никуда не уходил, наматывал круги около детей, словно акула возле своей жертвы.

– Это яма! – закричал Ганц.

Горящее лицо Гнома появилось из бутафорской травы.

– А-ха-ха! Правильно! Правильно, прекрасные дети! – пропитанным злобой и лестью голосом произнёс он. – Но наша игра только начинается. Слушайте следующую загадку!

Из ветвей дуба выпорхнула трясогузка и, чирикая, заметалась в свете софитов.

По сцене снова прошло движение воздуха, теперь уже более сильное. Запахло лесом и близкой большой водой.

Сердца мальчика и девочки бились, ноздри раздувались, веточки вен пульсировали на тонких шеях, словно всё происходящее здесь уже и не было спектаклем. Мышу вспомнился первый выход на сцену, ощущение праздника, предчувствие чуда.

– Эй! Эй! Эй! – закричал Гном, отступая вглубь декораций. – Слушайте-слушайте-слушайте!

Сцену заполнили трели птиц. Фонари заиграли переливами радуги.

– …то… еет… ороду… ть… раз… на дню… и… сё равно… дит… с боро…ой… – донеслось еле слышно, словно Гном убежал на порядочное расстояние.

– Кто бреет бороду десять раз на дню и всё равно ходит с бородой, – повторил Мыш для зрителей, поскольку нельзя было рассчитывать, что они разобрали хоть слово.

«Что он делает? Почему прячется? Зачем говорит так тихо? » – думал в отчаянии мальчик.

Вспомнил, что старые актёры любят издеваться над молодыми и ставить их на сцене в идиотское положение.

«Ну, нет. Мы на такие разводки не ведёмся. Не на тех напал».

– Это брадобрей! – закричал Мыш, разволновавшись, но стараясь не подавать вида.

– Как ты угадал? – выскочил из травы Гном. – Признайся, ты знал ответ заранее?

Голос его, как и положено, сочился злобой и подозрительностью.

– Говори последнюю загадку, – приказал Мыш.

– А! Последнюю? Пожалуйста! Ну, конечно, пожалуйста… – Гном ринулся в чащу, задев ствол дерева, так что с него посыпались искусственные листья.

Наступила тишина. Умолкли шорохи деревьев, стихли крики птиц, замер ветер.

Из далёкой дали донёсся крик:

– Ууу! .. Ии! .. Аа! ..

– Зимой – звезда, весной – вода, – громко сказал Мыш.

– …ет, …илый ребёно… – донеслось из чащи. – Я…адал…овсем другую…агадку.

Снова послышался треск сучьев, как будто кто-то бежал сквозь чащу.

– Ууу! .. Ии! .. Аа! ..

– Зимой – звезда, весной – вода… – растерянно повторил Мыш.

– …ет! .. ет! .. ет! – рявкнул Гном.

Ветка сжала руку Мыша.

Дети чувствовали устремлённые на них глаза зрителей, и колени их начали предательски подрагивать.

Из чащи долетел смех, и чаща отозвалась тысячью голосов.

– …ожет… вам… одойти… лиже? … – послышался крик из темноты.

– «Может, вам подойти ближе», – расшифровала Ветка. – Мыш, что это за ерунда? – произнесла она еле слышно.

– Стой на месте. В пьесе ничего подобного нет. Это какая-то актёрская разводка для молодых, – тихо ответил мальчик. – Громче, Гном! – крикнул он.

Хохот из чащи не смолкал…

– …иже! .. иже! – повторил несколько раз Гном, но дети так и не двинулись с места.

Когда Гном наконец вышел из чащи, борода его, одежда, да и сам он весь целиком выглядел как-то донельзя фальшиво. Мыш испугался, что зрители сейчас начнут кричать «халтура» и кидать на сцену смятые в комки программки.

– Зимой – звезда, весной – вода, – со скукой в голосе произнёс Гном.

– Мы не знаем, что это, – нестройным хором, будто детсадовцы на утреннике, ответили дети.