Тишина моих слов - Ава Рид

Даже папа смотрит на меня. Что-то изменилось, и мне на ум приходят мамины слова. Да, может, пора что-то изменить.

– Доброе утро! – говорят они оба в один голос.

– Что здесь происходит? – мысленно спрашиваю я.

– Мы немного припозднились с завтраком, прости, я сейчас… – голос у мамы почти срывается и, вставая, она чуть не стягивает со стола скатерть. Мама лихорадочно озирается, но, прежде чем успевает броситься в атаку, до нее дотягивается папа и удерживает за руку. Вздрогнув, она замирает, плечи ее опускаются, и она почти с мольбой смотрит на папу. Он ободряюще кивает ей, и они, не произнося ни слова, говорят так много, что у меня вот-вот заболит голова. Мама снова опускается на стул и, пытаясь взять себя в руки, крепко держится за папу.

– Ханна, – тихо говорит он. Эти пять букв проскальзывают сквозь меня. Он еще помнит мое имя, но помнит ли он, кто я?

Непроизвольно вытягиваюсь, держусь прямо, вздергиваю подбородок и, схватив Мо, укрепляю стены внутри и вокруг себя, и пусть я день за днем проклинаю их, но они здесь и защищают меня.

– Я… – начинает было папа и осекается, так сильно сдвинув брови к переносице, что вокруг глаз и на лбу образуются глубокие морщины, отчего он выглядит слишком серьезным, слишком задумчивым.

– Мы… – приходит ему на помощь мама. – Нам хотелось бы, чтобы ты присела.

Я не шевелюсь, мой взгляд перемещается с него на нее и на все то, что молча и невидимо лежит между нами тремя, на всю печаль, страх, страдания и воспоминания. На все, что было и чего больше нет.

– Пожалуйста, – добавляет она, и я, наконец, не выдержав, иду к ней. Я сажусь между ними, перекладываю Мо с плеча на колени и глажу его по шерсти снова и снова, словно мантру повторяю.

– Почти через четыре недели начнутся занятия в школе, как ты знаешь, и…

– Мы забрали тебя из школы, – врывается в мамину фразу папа, а она проводит рукой по лбу. Я испуганно хватаю ртом воздух. Что? Забрали из школы?

– Мы записали тебя в другое место, – отец сверлит меня взглядом. – Мы думаем, что дальше так продолжаться не может. Что мы должны что-то изменить. Обязаны, – прибавляет он, и слова его, как скалы в прибой, как гора среди бури – не сокрушить и с места не сдвинуть. Они стоят намертво.

Я дышу слишком часто, Мо впивается когтями мне в ноги, потому что я слишком сильно вцепляюсь пальцами в его шерсть.

Записали в другое место, обязаны что-то изменить, мелькает у меня в голове. Мне тут же бросается в глаза брошюра на столе, которую я увидела еще до начала разговора. До того как узнала, что меня ожидает. На ней жирным шрифтом красуется надпись «Святая Анна».

Мне становится плохо.

Они хотят отослать меня прочь, они хотят отослать меня прочь, они хотят отослать меня прочь, отослать прочь, отослать прочь, отослать прочь. Прочь. В остатке именно это. Прочь.

– Школа, говорят, очень хорошая. – Мама и раньше всегда пыталась приукрашивать действительность. Я хватаю брошюру, открываю ее. На первых страницах изображено во всей красе солидное, окруженное лесом старое здание из серого камня, почти замок. Мне встречаются слова «частный», «интернат», «интенсивная поддержка», и с каждым следующим предложением, с каждой следующей перевернутой страницей я все больше понимаю, что такое «Святая Анна». Особое место для подростков со специфическими проблемами.

В моей голове тут же раздается голос Иззи, она бы сказала:

– Признайся, Ханна! Это же психушка, где тебе между делом еще будут преподавать математику и английский, после того как убедятся, что ты не причинишь вреда ни себе, ни другим. И ты выйдешь оттуда лишь в том случае, если кто-то посторонний засвидетельствует, что все в тебе опять работает исправно.

Я пришла в негодность? – Невольно спрашиваю себя, шумно дыша. Очевидно, да.

– Мы подумали, что, может быть, там тебе будет лучше. Может, в «Святой Анне» у тебя будет достаточно личного времени и пространства, и может… – голос у мамы срывается, она, дрожа, делает вдох, и предпринимает вторую попытку, – может, ты с кем-нибудь заговоришь.

– Раз уж ты не говоришь с нами. – Сказав это, папа тут же опускает глаза. Он не имеет в виду ничего плохого, я знаю, но от этого не менее больно. Я бы говорила, если бы могла. Или нет? В отчаянии отпускаю Мо и зарываюсь лицом в ладони. Снова и снова качаю головой, пока не подключается все тело, не начинает раскачиваться взад-вперед, и Мо не слетает с коленей. Пока мама не начинает гладить меня по голове.

– Нам это кажется самым лучшим решением, Ханна!

И сказав «нам», она не имеет в виду меня. Я, оскорбленно подняв голову, вскакиваю со стула, сметаю брошюру со стола, и та, помявшись, приземляется на полу. Мо с шипением удирает из кухни. Я в ярости! На маму с папой, на жизнь, на это мгновение. Я не хочу туда, я не другая и не чокнутая. Я всего лишь Ханна.

– Через несколько дней все новые ученики вместе едут в летний лагерь, это обязательно. Занятия в школе начнутся по расписанию, как и везде. – Папин голос звучит холодно. – Ты поедешь и будешь учиться в этой школе.

Спор окончен. Ему нет нужды произносить эти последние слова, они слышатся и так. Самое смешное, что мы вовсе не спорили. Как бы я могла спорить без слов? И что дал бы спор, притом что все, похоже, давно решено и решение непреложно?

Я лечу наверх, впервые, сколько себя помню, со всей силы хлопаю дверью и кричу безмолвным криком, громче которого не бывает.

Они отсылают меня прочь, Иззи! Они отсылают меня прочь.

Глава 7

Леви

НА СТАРТ, ВНИМАНИЕ, МАРШ!

– Леви! Ты слышишь меня? – гремит из коридора голос Макса.

Разумеется, слышу, я же не глухой. Он еще больше охрипнет, если и дальше будет так вопить.

– Леви! Тащи уже сюда свою задницу, иначе они уедут без тебя.

Его шаги слышатся все ближе, словно топочет целое стадо, и не проходит и пяти секунд, как его кулак принимается без остановки молотить по моей двери. От этого больно спине, потому что я сижу на полу, прислонясь к ней, чтобы никто не вошел.