Золотая империя - Шеннон А. Чакраборти

– Это не… – Дара не мог найти слов, презирая себя за то, с какой легкостью она оборачивала их против него. – Ты знаешь, что я имею в виду. Ты должна была предупредить меня заранее, что собираешься говорить о ней.

– Ах, должна была? – Манижа развернулась к нему лицом. – Чтобы ты мог в более красивых выражениях сказать, что бросил бы моих предков к ногам Кахтани?

– Я был в ступоре! – Дара постарался обуздать гнев, когда языки пламени вспыхнули в его ладонях. – Мы ведь должны действовать сообща.

– О чем же ты думал, когда шептался с Каве за моей спиной о Джамшиде и Мунтадире? – Ее черные глаза вспыхнули. – Ты не подумал, что должен был предупредить меня заранее о том, что мой сын на протяжении десяти лет крутил роман с сыном Гасана?

– Ты теперь шпионишь за мной? – пробормотал он.

– А есть необходимость? – парировала Манижа. – Потому что я бы предпочла не расходовать на это наши и без того ограниченные ресурсы, и хотелось бы надеяться, что безопасность нашего народа – достаточный стимул, чтобы держать вас в узде.

Коридор задрожал от его бессильного негодования, из воздуха посыпались искры.

– Не рассказывай мне о безопасности нашего народа, – процедил Дара сквозь зубы. – Наш народ был бы в большей безопасности, если бы мы не поторопились с вторжением и не пытались совершить геноцид Гезири, о чем я предупреждал!

Если он думал, что демонстрация магии смутит Манижу, Дара ее недооценил. Та не повела даже бровью, а тьма в ее черных глазах внезапно стала еще чернее.

– Ты забываешься, Афшин, – предупредила она, и будь на его месте кто угодно другой, он бы простерся у ее ног, услышав опасные нотки в голосе Манижи. – Вина за нашу неудачу лежит и на твоих плечах. Или ты думаешь, Визареш не рассказал мне о твоем промедлении с Ализейдом аль-Кахтани? Если бы ты приговорил этого пескоплава сразу, как только добрался до него, Нари не убежала бы с ним. Она не отдала бы ему печать Сулеймана и не покинула бы город, лишив нас магии. Вторжение могло бы увенчаться успехом!

Дара ощетинился, но ничего не мог на это возразить. Позже он может и придушить ифрита за то, что распускал язык, но оставить Ализейда в живых действительно было роковой ошибкой.

Манижа и сама поняла, что Дара готов признать поражение.

– Никогда больше ничего от меня не скрывай, слышишь? Мне предстоит править городом, и я не могу делать этого, параллельно переживая за то, какие секреты скрывает глава моей службы безопасности. Мне нужны верные подданные.

Дара нахмурился и сложил руки на груди, подавляя в себе порыв что-нибудь испепелить.

– Что ты предлагаешь делать? Мы все еще не имеем понятия, где находятся твои дети, и ты ясно дала понять, что мне нельзя рисковать безопасностью целого племени, отправляясь на их поиски.

– Нам и не нужно отправляться на их поиски, – сказала Манижа. – Это сделают за нас, если мы сделаем правильное заявление.

– Правильное заявление?

– Именно. – Она снова поманила его к себе: – Пойдем, Афшин. Пришло время обратиться к моим новым подданным.

5

Али

С самого детства Ализейд аль-Кахтани обладал необычной способностью молниеносно пробуждаться.

Эта черта, как правило, выбивала окружающих из колеи: гаремные няньки ходили на цыпочках, как вдруг маленький принц, только что мирно посапывавший, бодро подавал голос, желая им доброго утра… А его сестра Зейнаб, когда Али резко распахивал глаза, со слезами бросалась к матери, голося, как дворцовый каркаданн. Зато чуткий сон Али несказанно радовал Ваджеда, который с гордостью заявлял, что его протеже, как и подобает воину, даже во время сна несет службу. И действительно, Али не раз убеждался на собственной шкуре в ценности этого дара, спасавшего ему жизнь, когда во время изгнания Али в Ам-Гезиру к нему по ночам пробирались ассасины.

Сейчас этот дар не приносил ему радости. Потому что, когда Али наконец открыл глаза, ему не было отпущено ни мгновения на то, чтобы не вспоминать о смерти брата.

Он лежал на спине, глядя на низкий незнакомый потолок. Видимо, в комнате было окно, потому что теплый воздух рассекали несколько солнечных лучей, в которых кружились и искрились, прежде чем скрыться из виду, пылинки. Свежий аромат пахучих трав, мерный ритмичный стук, цокот копыт и шелест отдаленных разговоров… все указывало на то, что Али находился далеко не на запустевшем берегу Нила. Он продрог, под тонким одеялом его трясло от липкого озноба, который напоминал лихорадку, и все тело ныло от слабости, которая должна была его обеспокоить.

Ему было все равно. Гораздо больше печалил тот факт, что Али вообще проснулся.

Все закончилось быстро, ахи? Или длилось так долго, как все говорят? Было больно? Нашел ли тебя Афшин, причинив еще больше боли? Али знал, что не должен задавать такие вопросы. Знал, что, согласно вере, которую он исповедовал всю свою жизнь, его брат уже обрел покой, попав в рай мучеником.

Но богоугодные слова, которые он сказал бы любому, оказавшемуся на его месте, ощущались пеплом на языке. Мунтадир не должен был попадать в рай. Он должен был улыбаться, жить и вытворять что-нибудь скандальное. А не задыхаться и падать Али на грудь, приняв на себя удар зульфикара, предназначенный младшему брату. Не касаться лица Али окровавленными пальцами и уговаривать того бежать, плохо скрывая собственные страх и боль.

Все хорошо, Зейди. Все хорошо. Столько месяцев они враждовали из-за ерунды, столько дней и недель, которых уже не вернуть обратно. Неужели нельзя было сесть и просто обсудить все свои политические взгляды, все обиды? Дал ли Али хоть раз своему брату знать, как любит его и восхищается им и как отчаянно хотел бы наладить их отношения?

Теперь он никогда не сможет этого сделать. Никогда больше он не заговорит ни с кем из своих братьев. Ни с Мунтадиром, которого в последние минуты перед смертью, скорее всего, пытал Афшин, если только яд зульфикара не прикончил его раньше. Ни с офицерами, с которыми вместе воспитывался в Королевской гвардии, чьи тела упокоились в озере Дэвабада. Ни с Любайдом, его первым ам-гезирским другом, спасшим ему жизнь, который покинул свой мирный дом только для того, чтобы пасть от руки ифрита. Отблагодарил ли его Али хоть раз должным образом? Усадил перед собой, пресекая его бесконечные шутки, чтобы сказать, как много для него значит их дружба?