Золотая империя - Шеннон А. Чакраборти

Нари снова что-то промычала во сне, и Али вздрогнул. Ты подвел ее. Ты их всех подвел. Нари могла бы сейчас быть в Дэвабаде, весь мир и трон могли лежать у ее ног.

Нужно выбираться отсюда. Внезапно возникло непреодолимое желание сбежать из этой замкнутой маленькой комнаты. Надышаться свежим воздухом, побыть подальше от Нари и этих страшных, кровавых воспоминаний. Он пересек комнату, потянулся к двери и вывалился за порог. Краем глаза Али успел заметить забитые полки, уловить запах масла сезама…

И врезался прямо в низкорослого пожилого мужчину. Старик удивленно ойкнул и подался назад, чуть не опрокинув жестяное блюдо с аккуратными горками порошков.

– Простите, – поспешно извинился Али на джиннском, ничего не успев сообразить. – Я не хотел… Боже, да вы же человек.

– Ох! – Старик отложил нож, которым нарезал яркие травы с грядки. – Прошу меня извинить… Боюсь, я тебя не вполне понимаю. Но как бы то ни было, ты очнулся. Нари будет так рада! – Его пушистые брови сошлись на переносице. – Все время забываю о твоем существовании. – Он покачал головой, на удивление невозмутимо для такого тревожного заявления. – Как и о приличиях, кстати говоря… Мир твоему дому.

Али быстро закрыл дверь, чтобы не будить Нари, и уставился на старика с нескрываемым изумлением. Али не мог объяснить, что так сразу выдавало в нем человека – в конце концов, он встречал немало шафитов с такими же, как у этого старика, круглыми ушами, тусклой кожей землистого цвета и теплыми карими глазами. Но было в нем что-то настолько реальное, настолько осязаемое, настолько основательное… Словно Али очутился во сне или переступил через завесу, которой никогда раньше не замечал.

– Я, м-м-м… мир вашему дому, – промямлил он в ответ.

Старик говорил по-арабски с еще более сильным египетским акцентом, чем Нари.

Взгляд старика забегал по лицу Али.

– Чем больше я смотрю на тебя, тем труднее мне тебя видеть. Как странно, – удивился он и нахмурился. – А это что, татуировка у тебя на щеке?

Рука Али дернулась вверх, прикрывая метку Сулеймана. Он понятия не имел, как себя вести: несмотря на свой интерес к миру людей, ему никогда не приходило в голову, что однажды он будет говорить с человеком. По всем законам, он вообще не должен был видеть Али.

Что, во имя всего святого, случилось с магией?

– Родимое пятно, – пискнул Али через силу. – От природы. Я… таким родился.

– Чаю не желаешь? Ты, должно быть, голоден. – Он ушел в глубь лавки и сделал Али знак следовать за ним. – Кстати, меня зовут Якуб.

Якуб. Он вспомнил рассказы Нари о жизни в мире людей. Значит, они действительно попали в Каир, к старику, который, со слов Нари, был ее единственным другом.

Али сглотнул, пытаясь собраться с мыслями.

– Вы друг Нари. Аптекарь, у которого она работала. – Он смотрел на невысокого старичка сверху вниз – голова Якуба едва доставала Али до локтя. – Она всегда очень тепло о вас отзывалась.

Якуб зарделся.

– Она очень добра. – Он прищурился, словно пытаясь удержать Али в поле зрения. – Должно быть, с возрастом у меня помутился рассудок. Не припомню, чтобы она называла твое имя.

Али помешкал, разрываясь между вежливостью и осторожностью – в последний раз, когда не-джинн спрашивал его имя, дело кончилось весьма плачевно.

– Али, – ответил он просто.

– Али? – повторил Якуб. – Значит, мусульманин?

Человеческое слово, священное слово, которое в его народе редко произносили вслух, еще больше взволновало Али.

– Да, – прохрипел он в ответ.

– Из какого королевства? – не отставал Якуб. – Твой арабский… Я никогда не слышал подобного акцента. Откуда родом твоя семья?

Али растерялся, в поисках ответа пытаясь собрать воедино все, что знал о мире людей, и сопоставить с географией джиннов.

– Сабейское царство? – Якуб озадачился еще больше, и Али попробовал по-другому: – Йемен? Так оно называется?

– Йемен. – Старик поджал губы. – Йемен и Афганистан, – проворчал он себе под нос. – Ну, конечно, соседи ближе некуда.

Но вопросы о семье снова омрачили Али, и отчаяние накатило и расползлось по нему плющом, от которого не было спасения. Он не мог оставаться здесь и поддерживать светскую беседу с этим любопытным стариком. Он боялся оплошать и разрушить легенду, которую уже сочинила Нари.

Али глубоко вдохнул, чувствуя, что душная комната начала кружиться. Стены аптеки словно обступили его – слишком близко. Ему был нужен воздух, небо. Остаться наедине с собой.

– Это выход на улицу? – спросил он, указывая дрожащим пальцем на дверь в другой части лавки.

– Да, но ты несколько дней был прикован к постели. Не думаю, что тебе стоит выходить из дома…

Али уже пересек комнату.

– Со мной все будет в порядке.

– Постой! – одернул Якуб. – Что мне сказать Нари, если она проснется до твоего возвращения?

Али помедлил, положив руку на дверь. Как бы ни обстояли дела с печатью Сулеймана и с магией, он не мог не думать о том, что самым милосердным поступком по отношению к Нари с его стороны будет никогда не возвращаться. И если она ему действительно дорога, если он любит ее, в чем обвинял его Мунтадир, Али выйдет за этот порог и позволит Нари вернуться в мир людей, по которому она постоянно тосковала, где ей не нужно трястись над бестолковым принцем, которого ей вечно приходилось спасать.

Али распахнул дверь.

– Скажите ей, что я сожалею.

Всю жизнь Али провел в мечтах о мире людей. Он поглощал описания их памятников и базарных площадей, воображая, как окажется в священном городе Мекке и будет гулять в портах, где стоят большие корабли, бороздящие океаны. Изучать базары, полные новых блюд и изобретений, которые еще не добрались до Дэвабада. А библиотеки… о, библиотеки…

Но ни в одной из своих фантазий он не представлял, что чуть не попадет под колеса телеги.

Али отскочил от плоскомордого осла с погонщиком, а затем пригнулся, чтобы не задеть его поклажу, громадную охапку сахарного тростника. В результате этого маневра он врезался в женщину в вуали, тащившую корзину ярко-фиолетовых баклажанов.