Золотая империя - Шеннон А. Чакраборти

Они совершили свое возмездие, и теперь это будет преследовать Дару во всех его воскрешениях…

Громкие голоса в дальнем конце зала донеслись до его слуха, выводя Дару из воспоминаний.

– …если джинны хотят возвращения своих соплеменников, они могут прийти комне и сдаться, – говорила Манижа на повышенных от гнева тонах. – Великий храм не имел права вмешиваться!

– Они боятся тебя, – взмолился знакомый голос. – Бану Манижа, они в ужасе. Каких только слухов мне не понарассказывали… Мол, твой Афшин пьет кровь и пожирает сердца своих врагов. А всех, кто тебе препятствует, ты отдаешь в рабство ифритам!

Дара поморщился от слов Картира, верховного жреца дэвов, отсюда он видел его остроконечный лазурный колпак и малиновую мантию. Дара подошел ближе, держась вне поля зрения. До взятия города он бы никогда и не помыслил так откровенно шпионить за бану Нахидой. Но Манижа продемонстрировала, что, по меньшей мере, один из ее секретов – яд, отравивший Гезири, – нес смертельную опасность, и хотя Дара по-прежнему верил, что служит на благо их народа, было бы лучше не оставаться в полном неведении.

– Вот если бы они сразу пришли ко мне, то убедились бы, что все это полная чушь. – Манижа сидела на троне, в платье цвета золота и индиго, ее чадра невесомыми складками свисала с кос, заплетенных в венок. Каве, по обыкновению, стоял возле нее и с беспокойством следил за разговором.

– Они к тебе не придут. Особенно после того, что случилось с Гезири. Этот яд был ударом ниже пояса, госпожа. Говорят, что магия исчезла из-за того, что ты извратила свой целительный дар и Создатель покарал тебя.

Манижа приосанилась:

– В это верят и первосвященники? И что же, ты заламывал руки, когда встречался с джиннами и науськивал против меня наш народ в храме, который построили мои предки? Тебе стоит вспомнить, что наша вера прославляет мою семью – это мы должны вести вас, а не наоборот.

– Вы должны выполнять роль наместников, – поправил Картир, и Дара не мог не восхититься его мужеством, хотя его слова усилили беспокойство, росшее в его душе. – Нахидам было вверено заботиться об этом городе и его жителях, обо всех. Это ответственность, бану Нахида. А не привилегия. Молю тебя, отрекись от насилия. Отпусти джиннов, которых держат в заложниках во дворце, домой.

Ответил Каве, возможно, заметив ярость, полыхающую в глазах Манижи:

– Это невозможно, Картир, и, при всем уважении, это не твоя юрисдикция. Это политика. Заложников держат все, и прямо сейчас это один из наших главнейших козырей.

– Так правил Гасан, – упрекнул его Картир. Он пересек комнату и занялся одной из огненных купелей, заменив почти догоревшие благовония свежим кедром. Он говорил тихо, но Дара прекрасно расслышал его следующие слова, ибо они копьем пронзили его сердце. – Так правил и последний Совет Нахид… пока не потерял поддержку своего народа.

– Святотатство, – процедил Каве с неподдельным гневом на лице. Не было более верного способа стряхнуть с Каве весь его политический прагматизм, чем обидеть женщину, которую он любил. И это все больше и больше беспокоило Дару – Маниже не нужны были советники, которые говорили только то, что она хотела услышать. – Последний Совет Нахид не потерял поддержку народа – они были убиты горсткой пескоплавов, помешанных на своих грязнокровках.

«Нет, – хотел сказать Дара, с болью в сердце вспоминая Кви-Цзы. – Они сбились с пути, а мы слишком поздно это заметили».

– Грязнокровки, – повторил Картир, глядя на огненную купель. – Они не наши, вы знали об этом?

Манижа продолжала испепелять его взглядом:

– О чем ты?

– Огненные купели. Не мы их изобрели. Люди. Если приехать в южный Дэвастан, можно найти их останки в зданиях, которые похожи на наши, но построены задолго до того, как был возведен этот город. Люди использовали их в своих ритуалах. Наши храмы огня, наши дома, наша еда, даже крой наших одежд. – Картир обернулся, находя взглядом Каве. – Твой титул, старший визирь. Наша система правления. Или вы думаете, что наши предки до Сулеймана строили величественные дворцы из глинобитного кирпича и обсуждали финансовую политику, когда жили на семи ветрах и питались лесными пожарами? Мы обязаны людям своим выживанием. Мы переняли у них всю нашу цивилизацию, а теперь ведем себя так, будто самая несмываемая грязь в нашем мире – это капля их крови.

Манижа покачала головой:

– То, о чем ты говоришь, произошло тысячи лет назад. Это уже не имеет значения.

– Разве нет? Большую часть жизни я думал так же. Учил тому же. Однако теперь я задумываюсь: почему мы ничему не научились у самой Анахид? Разве она не построила город, дворец и храм, вдохновившись человеческой архитектурой, и не наполнила их человеческими новшествами? Разве самый близкий ее спутник – не человеческий пророк? – Он подошел ближе к трону. – Анахид впитала все, чему могло ее научить человечество, и построила столицу не только для дэвов, но для всех. И я боюсь, это наследие и этот долг теперь забыты нашим племенем, отгородившимся от мира, который столько дал нам.

Каве смотрел на него с нескрываемым скептицизмом.

– Ты слишком долго общался с бану Нари.

Жрец покраснел.

– Изначально я не соглашался с ее идеями, но, посетив больницу, я увидел собственными глазами, как дэвы, джинны и шафиты заботятся друг о друге.

– Это было до или после того, как шафиты напали на процессию в честь Навасатема? – поддел Каве. – До или после того, как грязнокровки, которым она помогала, ответили на доброту покушением на ее убийство и убийство моего сына? Читал ли ты эту проповедь сотне убитых дэвов во время их последнего молебна? Читал ли ты ее Низрин?

– Каве. – Манижа положила руку ему на запястье, а потом перевела взгляд на жреца, уже скорее устало, чем гневно. – Картир, мне известно, что моя дочь может быть очень убедительной, но я бы не советовала тебе прислушиваться к ее мнению о шафитах. Она слишком долго находилась под влиянием Гезири и людей и не знает, о чем говорит.

– Я в это не верю, – оскорбился Картир. – Я хорошо знаю бану Нари. У нее своя голова на плечах…