Неизвестная жизнь писателей, художников, композиторов - Анатолий Бернацкий

Впрочем, в этот период отношения Тютчева с супругой довольно продолжительное время поддерживались лишь благодаря их переписке. Такое случилось, например, с весны 1851 до осени 1854 года, когда Эрнестина с детьми почти безвыездно находилась в Овстюге, а в июне 1853 она уехала в Германию, где и прожила почти год. Кстати, она даже подумывала не возвращаться назад в Россию, но все же нашла в себе силы отказаться от этой мысли. И сделала она это прежде всего потому, что безгранично любила своего Федора.

Это видно хотя бы по отрывку из письма Дарьи сестре Анне о том, как в августе 1855 года Эрнестина встречала Тютчева из Рославля в Овстюг: «Дважды в день напрасно ходила на большую дорогу, такую безрадостную под серым небом… По какой-то интуиции она велела запрячь маленькую коляску, погода прояснилась… и мы покатили по большой дороге. Каждое облако пыли казалось нам содержащим папу, но каждый раз было разочарование… Наконец, доехав до горы, которая в 7 верстах от нас… мама прыгает прямо в пыль… У нее было что-то вроде истерики… Если бы папа не приехал в Овстюг, мама была бы совсем несчастна».

Но даже самое любящее сердце не всегда может выдержать постоянные душевные нагрузки. И, конечно же, Эрнестина Федоровна тоже иногда срывалась. И в 1853 году отношения между ней и мужем настолько обострились, что оказались на грани разрыва.

По этому поводу Тютчев в сентябре того же года писал жене в Мюнхен следующее: «Что означает письмо, которое ты написала мне в ответ на мое первое письмо из Петербурга? Неужели мы дошли до того, что стали так плохо понимать друг друга? Но не сон ли все это? Разве ты не чувствуешь, что все, все сейчас под угрозой? .. Недоразумение – страшная вещь, и страшно ощущать, как оно все углубляется, расширяется между нами, страшно ощущать всем своим существом, как ощущаю я, что оно вот-вот поглотит последние остатки нашего семейного счастья, все, что нам еще осталось на наши последние годы и счастья, и любви, и чувства собственного достоинства, наконец… не говоря уже обо всем другом…» И когда в мае 1854 года Эрнестина возвратилась из Германии, между ней и Тютчевым наступило примирение, хотя и не полное.

А 11 октября 1860 года Елена, находясь в Женеве, разрешилась от бремени вторым ребенком, которого назвали Федором. С этого времени и до конца жизни Денисьевой поэт почти не расставался с ней надолго. Они вдвоем уезжали за границу, а также в Москву, куда поэт отправлялся по делам…

А 22 мая 1864 года Денисьева снова родила ребенка. И тоже сына, которого окрестили Николаем. Но эти роды оказались для Елены Александровны трагическими. Сразу после них у нее стал быстро развиваться туберкулез. Как раз в это время Тютчев по неотложным делам должен был выехать в Москву. Возвратившись через три недели в Петербург, он практически все время посвящал уходу за умирающей Денисьевой.

Но, несмотря на все принимаемые меры, жизнь Елены медленно затухала, и 4 августа 1864 года она скончалась на руках у Тютчева. А 7 августа ее похоронили на Волковском кладбище в Петербурге.

Смерть возлюбленной опустошила Федора Ивановича. Об этом на следующий день после похорон он написал в Москву А. И. Георгиевскому, женатому на сестре Денисьевой – Марии: «Пустота, страшная пустота… Даже вспомнить о ней – вызвать ее, живую, в памяти, как она была, глядела, двигалась, говорила, и этого не могу. Страшно, невыносимо…» По сути, Тютчев в это время оказался на грани душевного срыва. Дочь Анна, проживавшая в Дармштадте, к которой он приехал в конце августа, сообщала сестре Екатерине, что папа «в состоянии, близком к помешательству, что он не знает, что делать».

5 сентября Тютчев прибыл в Женеву, где его ожидала Эрнестина Федоровна. Свидетельница этого события отмечала, что «они встретились с пылкой нежностью». Казалось, эта встреча притупила душевную боль Тютчева от потери Денисьевой. Однако это его состояние успокоенности продолжалось недолго. 6 октября он пишет Георгиевскому: «Не живется, мой друг, не живется… Гноится рана, не заживает». А спустя два месяца с лишним, 8 декабря, – Полонскому: «Друг мой, теперь все испробовано – ничто не помогло, ничто не утешило, – не живется – не живется – не живется…»

Одно время у людей, хорошо знавших поэта, даже стало складываться мнение, что после смерти Елены Александровны Тютчеву «самому осталось недолго жить». А тут еще словно в подтверждение пословицы, что «беда не проходит одна», 2 мая 1865 года от скоротечной чахотки умирает четырнадцатилетняя дочь Тютчева и Денисьевой – Елена. А на следующий день от этой же болезни скончался сын Коля.

Сколь страшным было его горе, можно судить хотя бы по его письмам. Так, 17 мая в письме Георгиевскому он пишет: «Последние события переполнили меру и довели меня до совершенной бесчувственности. Я сам себя не сознаю, не понимаю…» 20 июня – сестре Елены: «Не было ни одного дня, который я не начинал без некоторого изумления, как человек продолжает еще жить, хотя ему отрубили голову и вырвали сердце».

И все же не зря говорят, что любую боль лечит время. Глухую пустоту в сердце Тютчева постепенно стала заполнять другая женщина, подруга Денисьевой – Елена Богданова. А начиная с конца 1865 года он стал видеться с ней все чаще и чаще.

Сватовство Гоголя

Известно, что к физической стороне любви Гоголь был равнодушен. Посему, видимо, особого интереса не проявлял и к брачному союзу, считая, что без него вполне можно обойтись. «Я просто стараюсь не заводить у себя ненужных вещей и сколько можно менее связываться с какими-нибудь узами на земле», – писал он в 1849 году.

Однако как это ни странно, но именно к этому времени относится попытка Николая Васильевича обзавестись узами брака. Кто же так глубоко запал в сердце вольнолюбивого человека? А то, что глубоко, сомневаться не приходится, потому что именно о ней, своей возлюбленной, Гоголь в конце первого тома «Мертвых душ» пишет: «…чудная русская девица, какой не сыскать нигде в мире, со всей дивной красотой женской души, вся из великодушного стремления и самоотвержения».

Кто же послужил прототипом Улиньки из «Мертвых душ»? Как считает Иван Аксаков, это была дочь графа Виельгорского – Анна Михайловна. Гоголь был не только знаком с этим хорошо известным в Петербурге семейством, но и в течение многих лет переписывался с самим графом, его супругой Луизой Карловной и тремя дочерьми, младшая из которых, Анна, или Нози («Носатая»), как звали ее домашние, и стала предметом его особых забот.