Словарь Сатаны - Амброз Бирс

Но вот – снова бинокль к глазам – ему надоело терпеть неудачу, или он увидел свою ошибку, или сошел с ума – он мчится прямо на стену, как будто хочет перескочить через нее и живую изгородь, через все то, что за ней! Одно мгновение – он резко разворачивает коня и теперь мчится как ветер к своим друзьям, к своей смерти! Мгновенно стену заволакивает дымовая завеса, она тянется на сотни ярдов в обе стороны. Ветер быстро разгоняет дым, нам видно, что всадник падает раньше, чем доносятся ружейные залпы. Но нет, ему удается удержать лошадь, он не дает ей упасть. Они вновь скачут в нашу сторону! Из наших рядов звучит оглушительный ободряющий рев – свидетельство нашего сверхчеловеческого напряжения. А что с конем и всадником? Они по-прежнему мчатся к нам. Да, мчатся прямо к нашему левому флангу, двигаясь параллельно стене, на которой теперь постоянные огненные вспышки и последующий дым. Не прекращается и пальба, и каждая пуля стремится остановить отважное сердце.

Неожиданно огромное облако белого дыма взмывает ввысь из-за стены. Потом еще и еще – мы видим клубы дыма раньше грохота взрывов и свиста летящих снарядов; некоторые снаряды проносятся сквозь застилающую зрение пыль, долетают до нашего укрытия и то тут, то там сбивают с ног людей, отвлекая на время от основного зрелища и переключая мысли на себя.

Дым рассеивается. Невероятно – конь и всадник, словно заколдованные, проскочили овраг и взбираются еще по одному склону; мгновение тишины теперь будет нарушено, вооруженная масса жаждет остановить их. Холм бурлит энергией. Конь становится на дыбы и судорожно бьет копытами воздух. Наконец они оба повержены. Но взгляните – всадник выбирается из-под мертвого животного. Он выпрямляется и неподвижно застывает, держа над головой в правой руке саблю. Его лицо обращено к нам. Он опускает руку на уровень лица, а потом отводит в сторону, при этом сабля описывает кривую линию. Это знак нам, миру, потомкам. Салют героя смерти и истории.

Оцепенение вновь нарушается. В наших рядах звучат одобрительные возгласы, люди задыхаются от эмоций, они издают хриплые нестройные крики, сжимают ружья и возбужденно рвутся с места. Нарушив приказ, стрелки бегут вперед, как сорвавшиеся с цепи псы. Заговорили наши пушки; враг больше не прячется, его видно и справа, и слева, дальний холм кажется теперь таким близким, от него к небу тянутся столбы дыма, а среди наших пришедших в движение масс с ревом взрывается огромный снаряд. Наши флаги – один, другой – появляются из леса, войска – ряд за рядом – быстро движутся вперед, солнце играет на загорелых руках солдат. Только дальние батальоны соблюдают порядок и остаются на достаточном расстоянии от взбунтовавшегося войска.

Командующий остается на месте. Он смотрит уже не в бинокль, а по сторонам и видит, как людской поток обходит справа и слева его и группу приближенных, как морские волны обходят скалу. Никакие чувства не отражаются на его лице, он размышляет. Потом вновь устремляет взор вперед – солдат не остановить, они рвутся к гиблой и страшной вершине. И он спокойно говорит что-то горнисту. Тра-ля-ля! Тра-ля-ля! В приказе есть сила, и она передается другим. Остальные горнисты присоединяются, повторяя громкий призыв; резкий, металлический звук перебивает шум наступления, грохот орудий. Только так можно остановить солдат. Знамена медленно плывут назад, пехотинцы меняют тактику и, захватив своих раненых, с мрачными лицами отступают на прежний рубеж; возвращаются и стрелки, подобрав убитых.

Какое множество напрасных смертей! А эта великая душа, чье прекрасное тело лежит вон там, такое заметное на голом склоне, – неужели нельзя было избежать горького сознания бессмысленности этой жертвы? Неужели одно исключение может исказить безжалостное совершенство божественного, вечного замысла?

Случай на мосту через Совиный ручей [7 - © Перевод. В. М. Топер, наследники, 2020. ]

1

На железнодорожном мосту, в северной части Алабамы, стоял человек и смотрел вниз, на быстрые воды в двадцати футах под ним. Руки у него были связаны за спиной. Шею стягивала веревка. Один конец ее был прикреплен к поперечной балке над его головой и свешивался до его колен. Несколько досок, положенных на шпалы, служили помостом для него и для его палачей – двух солдат федеральной армии под началом сержанта, который в мирное время, скорее всего, занимал должность помощника шерифа. Несколько поодаль, на том же импровизированном эшафоте, стоял офицер в полной капитанской форме, при оружии. На обоих концах моста стояло по часовому с ружьем «на караул», то есть держа ружье вертикально, против левого плеча, в согнутой под прямым углом руке, – поза напряженная, требующая неестественного выпрямления туловища. По-видимому, знать о том, что происходит на мосту, не входило в обязанности часовых; они только преграждали доступ к настилу.

Позади одного из часовых никого не было видно; на сотню ярдов рельсы убегали по прямой в лес, затем скрывались за поворотом. По всей вероятности, в той стороне находился сторожевой пост. На другом берегу местность была открытая – пологий откос упирался в частокол из вертикально вколоченных бревен, с бойницами для ружей и амбразурой, из которой торчало жерло наведенной на мост медной пушки. По откосу, на полпути между мостом и укреплением, выстроились зрители – рота солдат-пехотинцев в положении «вольно»: приклады упирались в землю, стволы были слегка наклонены к правому плечу, руки скрещены над ложами. Справа от строя стоял лейтенант, сабля его была воткнута в землю, руки сложены на эфесе. За исключением четверых людей на середине моста, никто не двигался. Рота была повернута фронтом к мосту, солдаты застыли на месте, глядя прямо перед собой. Часовые, обращенные лицом каждый к своему берегу, казались статуями, поставленными для украшения моста.

Капитан, скрестив руки, молча следил за работой своих подчиненных, не делая никаких указаний. Смерть – высокая особа, и если она заранее оповещает о своем прибытии, ее следует принимать с официальными изъявлениями почета; это относится и к тем, кто с ней на короткой ноге. По кодексу военного этикета безмолвие и неподвижность знаменуют глубокое почтение.

Человеку, которому предстояло быть повешенным, было на вид лет тридцать пять. Судя по платью – такое обычно носили плантаторы, – он был штатский. Черты лица правильные – прямой нос, энергичный рот, широкий лоб; черные волосы, зачесанные за уши, падали на воротник хорошо сшитого сюртука. Он носил усы и бородку клином, но щеки были выбриты; большие темно-серые глаза выражали доброту, что было несколько неожиданно в человеке с петлей на шее. Он ничем не походил на обычного преступника. Закон военного времени не скупится на смертные приговоры для людей всякого рода, не исключая и джентльменов.