– Ты разве не должен сейчас лечить рак? – спросил я. – Писать шыдевры для укулеле?

– Я думал, ты говорил, что бросил, – повторил он.

– Бросил, – сказал я, и это была правда.

– Если это называется бросил, то мои бздехи не пахнут.

– Так оно и есть, судя по тому, как ты себя ведешь, – сказал я. – Задираешь нос, хотя сам в дерьме по уши. И наверняка в пакете не хватает, потому что ты спер.

– Я ничего не трогал, – сказал Ноа. – И у меня-то как раз все в порядке.

Я снова уставился на экран.

– Ага, как же. К нам теперь почти никто не ходит. А если и придет, мама с папой всех прогоняют. Типа того, – я изобразил папу с мамой, – “мы решили, ему лучше отдохнуть и пока никого не принимать, пожалуйста, не приходите больше, мы сами вам позвоним”.

На секунду Ноа удивился, но быстро справился с этим.

– То-то ты рад, – сказал он. – Наверняка улыбаешься, когда закрываешь перед кем-то дверь.

– Я не рад, что мы сидим без денег.

Это его заткнуло. По спортивному каналу показывали Тайгера Вудса^[58], который всех уделал, сразу за ним Виджай Сингх^[59], и я такой: наверняка сегодня вечером в загородных клубах будут злые хоуле.

Через минуту он сказал:

– Все равно тут мы живем лучше, чем на Большом острове.

Ноа сказал это таким тоном словно извиняется и не хочет больше ссорится. Как будто признался что с ним что то не так. Но я не мог остановиться.

– Еще бы, – сказал я. – Но уже не благодаря тебе. Мама с папой на тебя рассчитывали.

Он напрягся, застыл.

– В том-то и беда, – сказал он. – Вы думаете только об одном. Мы, мы, мы. А это важнее, чем мама с папой. Важнее, чем мы все, важнее, чем просто заработать пару лишних долларов для семьи…

– Нет ничего важнее нашей семьи, – перебил я, хотя наверное я так сказал, потому что понимал, он прав и то кем ему предстоит стать, важнее чем все мы. – Вот в чем твоя проблема.

– Это же наркотики, Дин, – сказал Ноа и потер лицо, словно разговаривает с непослушной собакой. – Не дури.

Мама права, мне не стыдно. Я подумал, если хорошенько дать ему по зубам, он их проглотит.

– Заткнись уже, – сказал я. – А то врежу. – Мышцы у меня так и горели, и единственое что мешало мне снова его ударить – то как я чуствовал себя в прошлый раз когда так сделал. Я прибавил звук.

– Дин, – сказал Ноа, – блин, извини.

– Проехали, – ответил я.

– Нам необязательно вот так, – сказал он.

– А как? – спросил я.

– Извини, – повторил он, и я по голосу понял то, что ему правда жаль. Мне тоже следовало извиниться, хлопнуть его по руке, может, пошутить или что, постараться чтобы все было как раньше когда мы были просто братья. Но я не мог. Слишком много всего случилось с тех пор. Слишком много его.

Вот увидишь я поднимусь, хотелось мне сказать, увидишь кем я стану через пять, десять лет, увидишь меня в новостях спорта. Ничего не будет важнее, и я сделаю это только для ради нашей семьи. Но он ушел, и мы не закончили что начали. И я сказал пустой комнате: “И мне больше не придется торговать. Не придется”.

* * *

Всю следущую неделю тренер гонял нас почем зря. Мы проигрывали игру за игрой. В последний раз Куакини с перевесом в семнадцать очков. Мы на тренировке дней за несколько перед игрой с Академией Кахена и тренер такой: Кахена вам устроит как будто вы в тюрьме и они продают ваши задницы за сигареты, вы это заслужили, если мы проиграем я первый выложу на ютьюб ролик с основными моментами. Притащил из туалета две мусорные корзины, поставил на концах площадки и сказал будем делать челноки пока кого-нибудь не стошнит, и мы делали, бегали от боковой к боковой, пока ноги не задрожали и у меня в груди была кровь как пещера огня. Тренер орал, нажимал на секундомер и если мы бежали хуже чем до этого заставлял нас бежать еще.

После пятидесяти с лишним раз Алика остановился и наблевал в мусорку. Мы смотрели как сжимается его живот, как дрожат ноги перед тем как польется рвота и брызнет об дно мусорной корзины.

– Теперь вы знаете, как я чуствовал себя вчера после игры, – сказал тренер, стоя рядом с Аликой, но глядя на нас. – Каждый раз, как я пересматриваю видео с нашим позорным проигрышем, меня тянет блевать, как сейчас Алику. Ты чего? – спросил меня тренер. Наверное я вылупился на него.

Мне хотелось сказать: да не знаю я нахрен, что будет дальше.

– Я спрашиваю, ты чего? – повторил тренер.

Пусть я хвастался перед Ноа, но может лучше ничего не будет.

– Ничего. – Я оперся на колени, хватал ртом воздух. – Все в порядке.

По дороге с тренировки я зашел в “Дж. Ямамото” хотя голова была как пьяная от нехватки воды и перенапряга на тренировке. Слез с автобуса, пошел в тумане от жаркого дождя который как раз перестал шипеть на асфальте, тележки свистели и стучали на парковке, работники собирали их в ряд, я стоял перед огромными витринами “Дж. Ямамото” и смотрел на маму. Она была вся в работе: зеленый фартук, пальцы клюют клавиши, слегка встряхивает запястьем, закрывая ящик кассы после того как сдала сдачу.

Глаза ее двигались вверх вниз, когда она переводила взгляд с покупок на клиента. Я четко это помню потому что вспомнил как подавал заявление в Академию Кахена. То первое письмо и как мама, когда оно пришло, сказала веселым голосом, о, надо же, из школы! И если оно оказалось легче, чем мы думали, никто ничего не сказал, мы разорвали конверт, папа взял меня за плечо, мамины глаза летели вниз по строчкам, она прочла, потом подняла влажные тяжелые глаза и сказала: окей. Окей.

Сколько раз я пытался попасть в Академию Кахена где сейчас Ноа и Кауи, где они получили стипендию для коренных гавайцев, но сперва нужно доказать что ты этого достоин, там тест который выжимает из тебя все соки, никому ненужная математика и слова хоуле. Типа если знаешь то что такое “катализатор” тогда поступишь.

К сожалению, вынуждены вам сообщить. У нас конкурс три человека на место и растет. Мы в вас верим. Попробуйте занова.

Седьмой класс, восьмой класс, девятый, я подаю заявления, приходят письма, по одному каждый год. А потом начинается подготовка к следующей попытке: толстые гнущиеся учебники, мама заворачивает мне с собой цельно зерновые крекеры из “Дж. Ямамото” и я такой, а почему не “Ритц”? Мама такая, он в два раза дороже, зачем платить за рекламу, так что крекеры “Дж. Ямамото” со старым арахисовым маслом, и я в столовой после уроков потею над подготовительными учебниками до тренировки. По утрам в автобусе до Линкольна Джейси болтает про “Футбол в понедельник вечером” и “Остров искушений”, а я такой, правила умножения двучленов, квадратные уравнения, они такие, чё это вообще, я такой, не знаю, но чувствую себя так будто у меня от них ребенок.

Кауи с Ноа поступили в Кахену с первого раза.

Папа каждую неделю грузит багаж в аэропорту до ночи, со сверхурочными. Мама иногда работает по утрам иногда по вечерам, если повезет то в обе смены в “Дж. Ямамото”, после дополнительных смен ходит как наркоман после бату^[60]. В конце вечера приходят домой, работа еще гремит у них в костях как будто говорят, Дин, неужели ты не видишь какие мы? А мне хочеться отвечать, никакой разницы если я не получу то чего они хочут, за один дурацкий тест, угадайте чье имя все знают после игры в пятницу вечером. Угадайте кто может вам сказать как пахнут голые девченки из почти каждой школы в нашем дивизионе.

Я стоял с боку окна, возле полок с пропаном. Покупатели приходили и уходили, я слышал как мама и Триш говорят с ними, можно было понять кто местный, сразу начинались смешки, имена кузенов и бабушек, все на расслабоне, хоуле же такие, типа, вы не знаете, во сколько открываеться мемориал “Аризона”^[61] или как от сюдова добраться в парк морских животных. Мама и Триш отвечали но было понятно то что они хочут сказать, мы вам не гиды. Маме оставалось еще несколько часов стоять, пытаться улыбаться, брать у людей карты и давать им то что они хочут – стейки, меч-рыбу и дорогое пиво.

Слушайте вы все, хотелось мне сказать, я увезу нас от этого. Я сделаю так, что никто не сможет нам ничего приказывать. Баскетбол это выход. Ноа может и особенный но он не про деньги. Я могу это сделать. Здесь, потом в колледже, потом стану профи, я серьезно. Я заработаю столько денег что они посыпятся у меня из околе. Я всегда это чуствовал а теперь сделаю чтобы было так.

* * *

Но с каждым матчем становилось все хуже. И на следущей неделе тоже. Когда все заканчивается, когда становится тихо, пространство в моей голове заполняется тем вечером, как сильно я хотел ударить маму и Ноа, то есть по настоящему хотел сломать в них что-то и потом кулаки у меня были как пчелиные ульи, полные маленькой боли которая до сих пор жалит меня изнутри, пытаясь выбраться наружу.

Но у меня была коробка из под обуви и я решил, почему нет? Написал Джейси что заболел и сегодня не приду на тренировку а вместо этого доехал на автобусе до парка Ала Моана и ушел за хибати. Чтобы торговать. Я сел там где еще чуствуется вонь из общественых туалетов будто от тухлой рыбы, но с улицы это место не видно и я решил то что там будет безопаснее всего. Океан отступил от скал и трава потихоньку умирала как-то желто. Когда я только сел, еще до того как стали приходить покупатели, мне было даже спокойно. Ни баскетбола, ни Ноа, ни чего, и слава богу.

Но потом пришли покупатели. Они всегда меня находят. Хотя бы к этому у меня еще остались способности, если уж все остальное ушло.

Я продавал пока мог. Пока океан не стал пепельным от черных тучь надвигавшихся с Коолау^[62] и мне на голову не упали капли дождя. Я продавал пока коробка не опустела. Тогда я поехал домой.

Когда я подошел к нашей входной двери, я услышал как шкворчит мясо на сковородке и по запаху горелого хлеба догадался, что мама готовит курицу кацу^[63]. Я вернулся домой позже чем должен был и остановился на пороге придумывая чего скажу маме, но она открыла мне дверь.

– Я так и думала, что это ты, – устало улыбнулась мама.

Я оглянулся через плечо. Не то что бы в нашем переулке был еще кто то или что то, но это дало мне секунду придумать то что ответить.

– Ага, – сказал я. – Тренировка длинная была.

– Найноа сказал, ты после школы занимаешься в новой подготовительной группе. Наверное, трудно после тренировки?

Я не сразу сообразил что Ноа сделал для меня, потом кивнул и сказал:

– Ага. Но я справляюсь.

– Хорошо, – сказала она.

Я разулся, положил мяч на землю. Он покатился по наклонному полу через коридор к нашим комнатам. Сраный кривой пол. Железная крыша вся ржавая. Кухонный стол в желтых и черных пятнах из за курильщиков и нерях которые снимали этот дом до нас. А мы сейчас будем есть курицу купленую со скидкой в “Дж. Ямамото” с давно вышедшим сроком годности, так что маме пришлось обвалять ее в сухарях что бы скрыть настоящий вкус.

– Прости меня, – сказал я. Ни с того ни с сего. Как провинившийся ребенок.

Мама перестала переворачивать курицу, посмотрела на меня.

– По-моему, мы об этом уже говорили, – сказала она. – Одного “прости” мало.

– Я исправлюсь, – сказал я.

– Верю, – сказала она. – Так и сделай.

– И Ноа тогда пусть тоже, – сказал я. – Дело же не только во мне.

Мама взяла бумажные полотенца что бы постелить на тарелку под курицу.

– Нам нужно, чтобы ты сейчас поддержал брата. У него своих проблем хватает.

После этого наступило странное молчание. Я мог бы сказать, чё за фигня, с какой стати я должен ему помогать но я вспомнил маму в “Дж. Ямамото”. И мне расхотелось спорить.

– Как прошел твой день? – спросил я.