Город, в котором Аня выросла, тоже был большим – не таким, конечно, как Москва, но миллионником, и тоже с метро. Две ветки, тринадцать станций. Но перед Аниным одиннадцатым классом вся ее семья переехала в Сочи – ближе к морю, солнцу и олимпийской стройке. Так Аня стала жительницей маленького городка – закончила сочинскую школу и там же поступила в университет. Ей нравился юг. Но и уехала она оттуда с легким сердцем – то ли была так влюблена в Сережу, который нашел перспективную должность в Москве, то ли сама была легкой, не привязанной к месту, Аня так и не разобралась. И сейчас, уже три года спустя, все стало еще более запутанным.

Казалось, их отношения с Сережей в новом городе должны были стать только крепче – ведь они оказались в нем вдвоем, как на краю света. В Сочи у них были разные дома, разные друзья, хоть и из одного вуза, а тут – одна квартира на двоих, общая цель, новые знакомые, но тоже на двоих. Вроде бы все напополам, но с каждым месяцем Аня понимала, что там, дома, под ярким солнцем и тенью от кипарисов, они были ближе, роднее друг другу, а тут их перелопачивали сотни поездов метро, разрывали километры ежедневного пути и тысячи рабочих дел.

Аня не строила на Москву грандиозных планов – ей хотелось просто жить, смотреть, любить Сережу, маленькими дощечками сколачивать их семью. Но с работой ей сразу повезло, и она незаметно для самой себя пошла вверх, ступенька за ступенькой. А вот у Сережи с Москвой не складывалось. Ему хотелось взлететь сразу высоко, но людей в столице было много, а взлетная полоса и небо – одна на всех. Он злился, закрывался от Ани и ее нечаянных успехов, так некстати мозоливших глаза. У них сложился разный круг общения – у Сережи с его работы, у Ани с ее, спортзалы оба тоже выбрали не рядом с домом, а ближе к офисам – так было удобнее. Возвращались домой поздно, часто уже поужинавшие, ложились в постель и молчали. Ане так много хотелось рассказать про каждый минувший день, что проще было не говорить ничего – слишком долгим бы получилось вступление. Разговор о свадьбе иссяк еще в прошлом году – они даже не успели выбрать место для торжества, а все слова уже кончились, высохли, как лужи на солнце. Стало сухо и пыльно.

Пару месяцев назад перед Аней замаячил перевод в другой офис, на должность выше и зарплату больше, но ездить бы пришлось далеко, а квартиру они сразу договорились снимать ближе к Сережиной работе. Это казалось правильным – он мужчина, он главный, и все, что его, – важнее. От повышения Аня отказалась.

– Уважаемые пассажиры…

Иногда в метро ее охватывало странное состояние. Аня называла его сочинский синдром. Ей казалось, что она повсюду видит знакомые лица. Глаза сами выхватывали их в толпе, длинной кишке эскалатора, трясущихся вагонах. Вот спешит к выходу продавщица овощного ларька на улице Вишневой, а вот Анина учительница по физике, Карина Романовна, пополняет карту «Тройка» в терминале. Пожилая абхазка в смешном платке, что ездила на сорок шестом автобусе каждое утро, идет к переходу на красную ветку, а массажистка Лусина выходит из вагона. Потом видения пропадали и незнакомцы теряли знакомые обличья, а Аня чувствовала себя брошенной. Сережа на все это говорил, что она неадаптивная и что нужно уметь расставаться с прошлым и писать новую историю, а потом начинал ругать столичный уклад жизни. В Сочи по городу кружили и улыбались друг другу одни и те же люди, и из-за этого было уютно, как в коконе. Но Москва была слишком большой, слишком людной, слишком занятой, и в многоликой толпе и в их с Сережей маленькой квартирке Аня чувствовала себя одинокой, потерянной.

В квартирке даже чуть больше потерянной, чем в самой Москве.

Сочинский синдром всегда наваливался на Аню, когда она была в плохом настроении или сильно уставала. Вот и сейчас она зашла в вагон, прислонилась к стене и крепко зажмурилась, чтобы прогнать видения абхазок, соседок и Лусин, смотрящих на нее с каждого лица. К «Краснопресненской» Аню отпустило, и она уже привычно полезла в карман за телефоном, как ее внимание привлек ярко-бирюзовый стаканчик с кофе в чьей-то руке. В приглушенных тонах старого вагона он сиял, как кромка моря в утреннем солнце. Аня вздохнула, а сочинский синдром снова постучал по голове, потому что сжимал стаканчик ее бывший одноклассник Вартан Григорянц, которого невозможно было ни с кем спутать даже спустя девять лет после школы и двадцатиметровый вагон метро. Аня снова зажмурилась, но синдром не отпускал, потому что человек, прикидывавшийся Вартаном, вдруг уверенно зашагал ей навстречу и сказал:

– Вот это да!

* * *

Они проучились вместе только год, но именно Вартан привел ее после сентябрьской линейки в класс и представил остальным.

«Ты не местная? – только и спросил он, уверенно ведя Аню по школьным коридорам и лестничным пролетам вверх на третий этаж. – Не бойся, все будет хорошо».

«А я и не боюсь», – ответила она, хотя так изнервничалась, что искусала губу до крови.

Вартан был похож на диснеевского Алладина, только слишком высокий и от этого сутулый. Он открыл ей дверь и пропустил в класс первой. Там все как-то сразу замолчали, и с этого момента Аня поняла, что она действительно переехала в другой город. Началась новая жизнь.

* * *

– …Ты же учился в Питере? – на «Киевской» из вагона вывалилась толпа людей и они сели.

– Да, – улыбался Вартан, продолжая сжимать свой голубой стаканчик, – но после института переехал сюда. Я каждый день езжу по этой ветке, в это самое время. Странно, что мы не виделись раньше.

– Ты смеешься! Тут столько людей! Если бы не твой стаканчик, я бы ни за что тебя не заметила. И как тебе Москва после Питера?

Вартан пожал плечами и постучал пальцем по крышке стакана. В шуме поезда это было беззвучно и бессмысленно.

– Нормально. Это к Питеру после Сочи было сложно привыкнуть, а тут уже без разницы – большой город и большой город.

– А мне везде сочинцы мерещатся, – призналась Аня, – знаешь, простые прохожие, которые обычно встречались мне на улицах. Я и тебя сначала за глюк приняла.

– Ну вот, видишь, я не глюк, а настоящий.

– Вижу. Я сначала твой стакан увидела – такой яркий, как море. Знаешь, то место, где море сливается с небом в солнечный день…

– Да ты скучаешь по нашему городу!

– Скучаю. Не всегда, но иногда находит.

– О! Я сейчас тебе что-то дам! Только не смейся, – Вартан одной рукой полез в свою сумку и выудил оттуда запечатанный в целлофан брелок для ключей, – держи. Будет напоминать тебе о доме.

Брелок оказался типичной затравкой для туристов – круглый брусок можжевельника с выжженной надписью «Тисо-самшитовая роща» и почему-то пальмой.

– Бздыший брелок, – шуточно закатила глаза Аня, сжимая подарок в руке.

– Да, бздыший. Московский коллега мне их зачем-то летом привез штук десять. Порадовать хотел, наверное.

– Спасибо.

– Следующая станция – «Павелецкая», – объявили в вагоне.

– Мне выходить.

– Ты торопишься домой? Давай… – начал Вартан, и Аня подумала, что сейчас он предложит выйти и посидеть где-нибудь в кофейне. По крайней мере, ей бы очень хотелось, чтобы он предложил. – Проедем по кругу?

– Что?

– Мы же на кольцевой. Проедем еще, поговорим.

Предложение было странным, немного детским и совсем не шло серьезному Вартану. Аня вспомнила, как в тринадцать лет так же каталась с мальчиком по кольцевому маршруту на автобусе. В заиндевевшее окно дышала холодная сибирская зима, а в автобусе жарила печка, смешно трясло на кочках и добродушный кондуктор не требовал денег за новый круг. Кажется, Аня была влюблена, но, скорее, не в мальчика, а в саму юность. И вот сейчас – Москва, кольцевая, и лет ей в два раза больше, и предложение такое глупое, нелепое, что надо бы и отказаться. Но домой, в мрачное одиночество Сережиного молчания, совсем не хотелось.

– Хорошо, – согласилась Аня и удобнее откинулась на спинку сидения. Вартан тоже заметно расслабился и обмяк.

– Расскажи о себе, – попросил он, – ты ведь, наверное, не одна приехала?

– Да, я приехала с моим Сережей. Помнишь, я тебе про него рассказывала?

– А, лучший парень во всем универе, да, помню. Значит, вы до сих пор… Здорово. Знаешь… а я ведь так и не попросил у тебя прощения за нашу первую встречу после школы. Извини. Я еще злился на тебя за то, что ты…

* * *

Аня вспомнила, как подобрала подол выпускного платья и, шлепая босыми ногами по плитке, побежала в сторону моря. Там встречали рассвет – шестнадцать парней в снятых ночью галстуках и двенадцать девчонок, сжимающих надоевшие туфли в руках. И пока смущающийся Вартан пытался ей что-то сказать у колонны Зимнего театра, Аня, хохоча, рванула туда. От слов и ненужных в то утро признаний становилось скучно, а ей хотелось выдохшегося шампанского со смятой салфеткой вместо пробки, хотелось самого утра – свежего, пряного; солнца, всплывающего над водой, как всегда, но теперь совсем по-другому. Ей хотелось взлететь, а не слушать Вартана, и она полетела.

В следующий раз они встретились только зимой, когда он приехал на каникулы из Питера. Аня радостно пошла ему навстречу, совершенно забыв про тот несостоявшийся разговор у колонны, а Вартан сделал вид, что ее не узнал и прошел мимо. Аня тогда страшно обиделась.

* * *

– Мне просто хотелось успеть встретить рассвет, – с грустной улыбкой сказала она.

– А мне хотелось сказать тебе, что…

Вартан нарочно не закончил. Не сказанное когда-то не было смысла говорить и сейчас.

В окне напротив темнота тоннеля прерывалась синью «Таганской», золотом «Комсомольской», витражами «Новослободской». Вспышка света – и снова темно. Этот свет словно высасывал людей из вагона и вдувал новых. Те галдели с ним в одной тональности, но голос Вартана Аня слышала так ясно, будто это были собственные мысли в ее голове.

* * *

После они столкнулись где-то в середине учебы в институте, летом. Аня была с подругой Элей, Вартан – с двоюродным братом, который откуда-то знал Элину родню – все, как обычно, в маленьком городке. Лед растаял, и именно тогда Аня, уже влюбленная по уши в Сережу, рассказала, что встречается с лучшим парнем на своем курсе. Конечно, Сережа был лучшим и во всем мире, но так говорить было бы невежливо.

* * *

– Значит, ты переехала в Москву с лучшим парнем? Или он уже не парень, а…

– Нет, мы не женаты, – быстро ответила Аня и вдруг поняла, что это не колет ее так, как раньше. Это вообще ее больше не колет. – А ты?

– Я женился сразу после института. У меня уже две дочки – Наира и Анаит.

– Ты счастлив, Вартан?

Улыбка Вартана стала особенной – сильной и ранимой одновременно.

– Да, – сказал он, – наверное, так нельзя говорить, но очень счастлив. Так счастлив, что сердце иногда замирает…

– Ну вот видишь, – попыталась улыбнуться Аня, но вышло все равно как-то грустно, – может, даже хорошо, что я тогда…

– Сбежала, – закончил за нее Вартан, впервые дав тому моменту название, – да, может, и хорошо. Но тогда я был очень обижен, чтоб ты знала.

Аня поправила сумку на коленях и опустила глаза.

– А мне здесь так одиноко, – вдруг сказала она, – так невозможно. Все получается, а я впервые не понимаю, зачем живу. Просто трясусь в метро туда-сюда, каждый день по кругу.

– Это тебе не здесь одиноко, – проговорил Вартан, глядя на свой голубой стаканчик без подписи, – тебе одиноко там, в квартире. С ним тебе одиноко. А из-за него одиноко даже с самой собой.

Ответить Ане было нечего. Было уже поздно, а поезд в очередной раз приближался к месту назначения. Пора было выходить.

– Такой красивый стаканчик, – сказала Аня невпопад, – смотришь на него, и становится веселее.

– Я каждый день езжу этим маршрутом. Машина у нас одна, я отдал ее жене, чтоб удобнее было с малышками. Мне на метро даже проще. Хочешь, я каждый день буду покупать кофе именно в этой кофейне? Раз уж для тебя это такой символ. Встретиться в толпе тяжело, а тебе мелькнет голубым и станет приятно. Хочешь?

– Хочу, – улыбнулась Аня, – спасибо. Я ужасно рада, что тебя встретила. В таком большом городе это почти чудо.

– Не чудо. В большом городе больше людей и больше встреч. Всего больше. Не грусти и ни о чем не жалей. Такая красивая девушка должна жить в Москве, Аня. Она тебе к лицу.

Толпа вынесла ее из вагона, как волны выносят задохнувшуюся рыбу. Двери захлопнулись, Аню потащило дальше, а Вартан продолжил движение по кругу.