Скрипач, к счастью, очнулся довольно быстро, и даже предложил попробовать поплыть на запад, как планировал еще ночью, но от этой затеи быстро отказались – сил почти не осталось. Вскоре Скрипач стал просить, чтобы Ит дал ему отдохнуть, и тот сдался – спи, мол, покараулю. И вовремя предложил – рыжий тут же отключился уже во второй раз. Ит, боясь потерять сознание сам, попробовал ударить себя по обожженному плечу, однако боль, против ожидания, быстро унялась. Плохо. Он лег на спину, одной рукой поддерживая Скрипача, и принялся прикидывать, чтобы еще над собой можно сделать, чтобы не спать, как вдруг…

В небе, до того совершенно пустынном, высоко-высоко над ними мелькнула яркая, золотисто-красная искра. От неожиданности Ит дернулся, и, кажется, слегка двинул Скрипача по уху.

– Ты чего? – спросил Скрипач жалобно. – Я только уснул…

– Самолет! – Ит уже стоял в воде. – Рыжий… там самолет! Смотри!

Со Скрипача сон тут же как рукой сняло. Он отплыл в сторону, силясь разглядеть хоть что-то, потом отчаянно замахал руками, рискуя уйти под воду, и заорал что есть мочи:

– Эй! Ээээй! Мы здесь!!! Сюда!!!

– Сбрендил, что ли? – спросил Ит. – Они нас не услышат.

– Разворачивается, – Скрипач повернулся к Иту. Глаза его лихорадочно блестели, он тяжело дышал, видимо, кричать оказалось не самой лучшей идеей. – Он разворачивается! Смотри!

Действительно, золотистая искра описывала сейчас широкую дугу, и, кажется, стала снижаться.

– Что он делает? – Скрипач нахмурился. – Он что, собирается…

– Гидроплан, – машина подошла уже достаточно близко. – Рыжий, смотри, поплавки!

– И пулемёт, – добавил Скрипач. – Он что, на нас наводится?!

– Нет вроде… или… – Ит вдруг почувствовал дурноту. – Стой, куда? Да не трать ты… силы… куда ты поплыл… мы же всё равно ничего… не сумеем… рыжий, стой…

– Ты чего? – всполошился Скрипач. – Эй-эй-эй, не спать! Держись за руку, держись, говорю!

Золотисто-красный гидроплан заходил на посадку, пулеметный ствол больше не двигался.

Сознание меркло, перед глазами сгущалась какая-то серая муть. Ит понял, что еще минута – и он потеряет сознание, точно так же, как Скрипач за полчаса до этого. Скрипач, кажется, что-то кричал, тряс его – и вдруг перестал, рука, за которую он держал Ита, оказалась свободной. Ну, всё… обидно, пронеслось в голове у Ита… как же обидно… чуть-чуть не успели…

* * *

Громкий, мелодичный звон раздавался непонятно откуда, и звон этот разгонял сон и одурь, заставлял вынырнуть на поверхность из-под темной, тяжелой воды; этот светлый, ясный звук казался смутно знакомым, но в то же время чужеродным, нереальным, совершенно неуместным. Откуда в море может быть звон? Глупость какая-то. В море нечему так звенеть, и ноги болят, и живот, но как-то не так, как они болели… Когда?

С третьей попытки Ит кое-как открыл глаза. Зрение сфокусировалось почему-то не сразу, но постепенно он стал различать вокруг смутные силуэты – цветовые и световые пятна, тени, объёмы. Наконец, он стал видеть более ли менее сносно, и первое, на что наткнулся его взгляд, оказались часы. Здоровенные напольные часы, стоявшие у стены. Они-то как раз и издавали тот самый разбудивший его звон. Ит присмотрелся – ну и ну!

Часы поражали воображение. В богатом, резном корпусе, украшенном искусно вырезанными деревянными фигурками, листвой, фруктами, находилась стеклянная колба, даже не дверца, а именно колба, в которой прятался механизм – три бронзовые гири, шестеренки, и – циферблат. А над циферблатом расположился еще один механизм: стилизованное ярко-синее небо, по которому движется в сторону поднимающихся с заката облаков красно-розовое улыбающееся солнце. Сказать, что часы выглядели богато – это было не сказать ничего. Таким часам место в каком-нибудь музее, наверное. В музее курьезов, потому что в них всё было немножко «слишком». Слишком богатый корпус. Слишком изящный механизм. Слишком вычурная отделка даже самых мелких деталей. Эти часы, наверное, с удовольствием рассматривали бы дети, особенно те, которые помладше. У них эти чудо-часы вызвали бы, наверное, самый настоящий восторг.

Ит присмотрелся.

На циферблате находилось… восемнадцать часов. Точнее, восемнадцать римских цифр, на каждый час. Короткая стрелка сейчас стояла на цифре 13, длинная только что миновала 18 – и тут часы, наконец, прекратили свои музыкальные упражнения.

Опираясь на руки, Ит всё-таки рискнул сесть. При каждом движении тело отзывалось болью – наверное, проще было сказать, что не болит, нежели перечислять болевшее. Зубы – не болели. Уши, кажется, тоже.

Ит огляделся, ожидая внутренне, что комната вполне может оказаться под стать часам – и он почти не ошибся. Эта комната выглядела, как ожившая мечта подростка, помешанного на странных, необычных механизмах, на старинных книгах в тяжелых переплетах, на стекле, коже, бронзе, стали; подростка, влюбленного беззаветно в какое-то романтическое и красивое дело, но… но комната эта не казалась искусственной, она выглядела слишком живой, чтобы быть декорацией или же чем-либо временным. Предметы и мебель, судя по всему, занимали свои законные места, это были живые предметы, не подделки, не фикции.

Ит посмотрел на себя – кошмар. На коже тут и там волдыри от солнечных ожогов, грудь, живот, ноги – сплошная гематома, а живот еще и сводит болью, потому что нельзя проторчать столько времени в воде безнаказанно, мышцы, да еще и давным-давно не тренированные, болели нещадно. Но это ладно, это ерунда. Перетерплю. Рыжий где? Ит огляделся, и облегченно вздохнул. Вот он, пожалуйста. Спит на второй кровати, поближе к двери, укрыт простыней по пояс, и, кажется, ожоги смазаны какой-то мазью. Сам он мазь, понятное дело, случайно стёр… Ит встал, постоял у кровати – голова закружилась – замотался в простыню, и доковылял до Скрипача. Живой, точно. Живой, и это очень хорошо, потому что даже после появления самолета Иту почему-то не очень верилось, что они сумеют выбраться. Особенно когда он заметил ходивший вверх-вниз ствол пулемета… так, стоп. Значит, выходит дело, нас всё-таки подобрали, сообразил он. Нас кто-то подобрал, привез сюда, уложил, и даже смазал ожоги мазью.

«Молодец, – ехидно сказал внутренний голос. – Очень хорошо. Поразвлекался об часы, поглазел на комнатку… умница. А теперь, твою зеленую кошку… – голос неуловимо изменился, – может быть, ты соизволишь хотя бы попробовать узнать, где вы оба находитесь, и что произошло вообще?! Агент ты, или где?! Мозг в кучу собрал быстро, тряпка, и проверяй! Рыжий спит, и пусть спит, он тебе сейчас не помощник».

Ит поежился, уж больно этот внутренний голос был похож на голос Саба. Или Фэба, причем в бытность Фэбом замом главврача какого-нибудь госпиталя. Это дома Фэб – добрый Фэб, а на работе это ядовитая змея, причем с крыльями, которая голову откусит, и не заметит. Хотя всё-таки в больше степени голос похож на сабовский. Бррр. Вот уж не надо, вот уж спасибо. Как-нибудь обойдемся.

Идти было ужасно больно, но Ит всё же добрел до окна, остановился рядом с ним, отдернул занавеску, и, опираясь на широкий деревянный подоконник, выглянул в окно.

И – у него дух захватило от открывшегося перед ним зрелища.

Потому что за окном находилась бухта, идеальная полукруглая бухта, на берегах которой стоял город, и выглядел этот город – золотым. Нет, конечно, золотым он не был, но Ит увидел его в тот момент именно таким. Невысокие дома, террасами поднимающиеся по лесистым склонам; покрытые черепицей крыши, высокий шпиль с флюгером в виде развевающегося флага, улочки, спускающиеся к широкой набережной… город казался игрушкой, красивой, искусно выполненной, почти совершенной – Ит в тот момент так и не понял, почему, но город лежал перед ним – словно оживший сон, сказочный сон про чудесный южный город, спокойный, уютный, добрый, нереальный, прекрасный. Это великолепие тонуло сейчас в закатной золотистой дымке, в мягких и ласковых солнечных лучах, они-то и окрашивали город в золотистые, охренные, оранжевые тона.

А внизу, в бухте, у длинного, вынесенного в море причала, покачивались на воде самолеты, числом больше десятка. Тоже яркие, как елочные игрушки. Синий, жемчужный, лимонно-желтый, зеленый, бардовый, бирюзовый… некоторые оказались двуцветными, Ит без труда признал среди них самолет-спаситель, золотисто-красный, сейчас он стоял у дальней части причала.

– Интересно, что это за место? – спросил он, ни к кому не обращаясь.

– Золотая бухта, – произнес за его спиной женский голос. – Ты не знал?

* * *

– Не понимаю. Должно же было зажить, у всех самое большое за шесть часов заживает! Лежи, лежи, и не думай даже вставать, смотри, ожоги какие. Может быть, еще намазать, тогда поможет?

Её звали Оливия, и от того, как она выглядела, Ит в первый момент впал в еще большее изумление.

Нет, внешность у нее была вполне себе человеческая. Молодая, крепкая, коренастая девушка невысокого роста, с русыми вьющимися волосами, вздернутым носом, упрямым крутым лбом, и серыми глазами, которые, впрочем, то темнели, то светлели, словно там, в глубине этих глаз, играло под солнцем переменчивое неспокойное море.

Со внешностью всё было в полном порядке, но вот одежда…

На голове девушки был надет кожаный шлем, увенчанный поднятыми на лоб огромными очками-консервами с темно-фиолетовыми стеклами. Шею украшал длинный белый шелковый шарф, концы которого свисали почти до пояса. Всё остальное… кожа и заклепки, заклепки и кожа. Куртка, состоявшая, кажется, преимущественно из карманов и карманчиков, кожаная, разумеется; кожаные штаны, кожаные берцы высотой почти до колен, кожаные перчатки без пальцев; на поясе – кобура, из которой торчит черная рукоятка тяжелого и даже на вид неуклюжего пистолета.

Еще до процедуры представления она, прежде всего, чуть ли не силой доволокла Ита до кровати, и приказала лечь, потому что «ты сейчас упадешь, а мне придется звать Грегора, а он на меня сердит, потому что опять скажет, что я притворяюсь, а я не притворяюсь, просто не люблю поднимать тяжелое, это у меня еще оттуда, ну, понимаешь…» Вклиниться в ее речь Иту удалось лишь тогда, когда она в приказном порядке попыталась уложить его на спину, а он отказался категорически, и лег на бок.

– Ложись, как я сказала! – рявкнула она сердито.

– Не могу. Живот болит, мышцы сводит, – объяснил Ит. – У вас нет ничего… любое обезболивающее, если есть… я был бы очень благодарен.

– У кого нет ничего? – нахмурилась она.

– У вас, – повторил Ит.

– У кого – у нас? Я тут одна, – она огляделась. – Ты меня что, назвал на «вы»?..

– Ну да, – кивнул Ит.

– Обалдеть. Эй, парень, я пилот вообще-то, – она гордо выпрямилась. – Нас не называют на «вы». А от боли сейчас что-нибудь найду, ну или закажу, это не проблема. Откуда вы такие вообще взялись? Как вас занесло в море, да еще и в таком виде? Плот, что ли, построили, в плаванье пустились? И где ваши животные? Утонули?

Ит, нахмурившись, посмотрел на неё.

– Ничего не понял, – признался он. – Плот? Животные?

– Ну плот, плот. Или лодка. Не знаю, чего вы там построили, – дернула плечом Оливия. Стащила с головы шлем, провела рукой по волосам. Ит опешил – девушка, оказывается, была очень похожа на Берту, но молодую, совсем молодую. – На чем-то же вы доплыли туда, куда доплыли? Сто двадцать лиг от берега, это еще постараться надо. И как вы утопили плот? В последние дни ветра не было.

– Подожди, пожалуйста, – взмолился Ит. – Во-первых, дай мне, если можно, что-нибудь попить и что-нибудь от боли. Во-вторых, у нас не было ни плота, ни лодки, и… я не знаю, если честно, как мы тут оказались, и где мы вообще. Если ты объяснишь, буду очень признателен.

Оливия нахмурилась. Потом щелкнула пальцами в воздухе и приказала, обращаясь непонятно к кому:

– Плюшевый, заказ прими у меня быстренько. Микстуру от боли и сок какой-нибудь кисленький. И воды. И срочно!

– Тебе на кухню или сюда? – спросил идущий словно бы сразу отовсюду голос. – Сирин, а для кого микстура? Что-то случилось?