– Хорошо, молодец! А какие ты сказки знаешь?

Он перевел дыхание. Про дэвов… но это бабушка рассказывала, сам он не читал.

– «Сказки народов Севера»! – поспешно выпалил.

– Очень хорошо, – подытожила завуч. Ох, на север бы сейчас, от этого июльского пекла… Скорее бы старая грымза вернулась из отпуска.

– Ступай, подожди маму в коридоре, – улыбнулась она напоследок.

Счастливой Аде сказала, что «хоть и рановато», но мальчика можно зачислить в первый класс.

Приятная какая, растроганно думала Ада на лестнице, и как педагогично провела собеседование!.. А что «в отпуску», так она завуч, а не корректор.

В первом «А» классе, если не во всей школе, Яник оказался белой вороной – точнее, серой – из-за необычной формы. Никто не называл его жиртрестом, однако ребятишки часто задавали вопрос: «Откуда ты приехал?» Учительница не интересовалась – в классном журнале стояло самое распространенное в республике имя, загадочный Йоханан остался где-то в бумагах у завуча.

Новизна первых школьных дней быстро стерлась, остались уроки, то есть рутина. Мальчик отлично считал, читал довольно бегло. Все домашние задания казались пустяковыми, каковыми, в сущности, и были. Решив примеры и поборовшись с чистописанием, Яник усаживался рисовать. Яша купил ему коробочку с акварельными красками и кисточкой, и мальчик зачарованно смотрел, как прозрачная вода в банке вдруг расцветает на глазах, стоит погрузить кисточку. В альбоме появился пес с распростертыми орлиными крыльями, но мама хмурилась: «Это что, пожар?..» Он нарисовал пожар, и Яша смеялся: «Что у тебя тут, фонтан?» Не смеялась только бабушка.

Ребенку нужно свое место, где бы он делал уроки, спохватилась Ада. Нужна стенка, чтобы отделить часть окна (свет должен падать слева), к окну придвинуть парту… вот сюда кроватку… Небольшую полку поставить – учебники, тетради. Другая стена будет отделять ребенка от телевизора, чтобы не отвлекался; брату, как и планировала раньше, стенка даст возможность спокойно заниматься диссертацией. Она, Ада, создаст ему условия для работы – у Яшки будет свой кабинет.

С этими мыслями она отправилась в домоуправление, где когда-то так успешно выбила мастеров-ремонтников.

Управдома не оказалось, а на его месте сидела учительского вида женщина лет сорока. Водя пальцем по разграфленной бумаге, она щелкала костяшками счетов и коротко кивнула на приветствие Ады. Закончив считать, она выслушала все Адины аргументы и решительно ответила: «Исключено». – «Почему?» – вскипела Ада.

Будто ты сама не знаешь, промолчала управдом. Сначала ты раскроишь свою сорокашестиметровую комнату на несколько загонов, а потом обменяешь на отдельную трехкомнатную квартиру; были прецеденты. Для таких, как ты, и существует постановление исполкома: никаких стен. Однако женщина возмущалась, и пришлось показать ей то самое постановление, вот ведь народ настырный.

Редакция, которую Ада вскользь упомянула, не вызвала в управдомше никакой тревоги. «Пишите, – спокойно парировала, – добьетесь разрешения – стройте на здоровье».

Разочарование, досада, злость одолевали Аду. Не в исполкоме дело, а просто баба сидела, у женщин Ада всегда вызывала антагонизм. Если что-то зависело от мужика, она всегда могла добиться желаемого, вот как с работой или с прежним управдомом.

Больше всех уроков Яник любил в школе рисование. Учительница рисовала мелом на доске; нужно было то же самое нарисовать в тетради. Это мог быть дом, елка, цветок. В классе рисовали цветными карандашами, а не красками, и накануне Яша всегда точил ему карандаши. Рисование – это как суббота в детском саду: праздник.

Один раз учительница сказала, чтобы каждый нарисовал что хочет, по желанию. Первоклассники заволновались, поднялся шум, все кричали наперебой: «А машину можно?», «А папу?..», «А белку?..» Медленно проходя между рядами, учительница терпеливо кивала: можно. Что хочешь, то и рисуй.

Яник начал рисовать дерево. Не дэва высотой с дерево, а просто дерево. Вернее, не просто дерево, а яблоню, и чтобы поняли, что рисует он яблоню, а не… пожар. Его дерево должно быть могучим и сильным, и ствол он нарисовал именно таким, толстым и крепким. Он устремлялся вверх, а на вершине росло буйно-красное – карандаш пришлось как следует послюнить – яблоко. Пожалуй, не росло, а лежало: яблоко получилось очень спелое, тяжелое и круглое. Листьев не было, ведь главным было яблоко, а то учительница решит, что это другое дерево; зато в самом низу, у ствола, торчало несколько травинок. Они были желтые, ведь яблоки созревают осенью, когда зеленой травы не бывает.

В это время раздался звонок – такой громкий, что мальчик вздрогнул. Радуясь, что успел дорисовать яблоню, он положил тетрадь учительнице на стол, хотя жалко было расставаться с рисунком, и побежал на перемену.

Через несколько дней разразилась катастрофа. Яник ждал рисования, и даже цветные карандаши, ровно заточенные Яшей, тоже, казалось, нетерпеливо ждали.

Раздав тетради, учительница остановилась у парты Яника. В руках она держала последнюю тетрадь – его. Неторопливо раскрыла на странице с полыхающим яблоком и, не сводя с мальчика взгляда, медленно процедила:

– Что это?

– Дерево, – тихо ответил мальчик и протянул руку к тетради – он соскучился без своего рисунка, – но учительница высоко подняла тетрадь и обратилась к классу:

– Кто скажет, что здесь нарисовано?

Дети смотрели не на рисунок, а на учительницу. Все молчали.

– Давайте спросим у… художника, – последнее слово было произнесено так ядовито, что по классу прошел нерешительный смешок. – Ну, Богорад?

– Это дерево. Яблоня с яблоком… – Яник отвечал очень тихо. Больше всего хотелось, чтобы учительница отдала ему тетрадь.

– «Дерево… яблоко», – безжалостно передразнила учительница. – Художник от слова «худо»… Ты хоть видел, как яблоки растут? Отвечай: видел?!

Первоклассники начали пересмеиваться, смех становился все громче, но учительница никого не останавливала. Сама она не смеялась.

– Без матери в школу не приходи, – процедила сквозь зубы и пошла с тетрадкой к столу. – Так ей и скажи: в школе не место таким, как ты.

Ада ничего не поняла, но по мере приближения к школе хмурилась и сильнее дергала сынишку за руку. «Что ты рисовал, дерево?» – спрашивала в который раз. Яник молча кивал. Он остался в коридоре – в кабинет директора его не пустили. В школе не место таким, как ты. Сегодня его выгонят, но… почему дерево не понравилось учительнице? Девочка рядом с ним рисовала дом, у которого на первом этаже была дверь, а все окна и балконы – наверху…

Директор сидела с непроницаемым лицом. Серая тусклая седина, плотные сборки губ, габардиновый костюм. Учительница трясла тетрадкой.

– Вы отдаете себе отчет, что он нарисовал?

– Дерево, – хладнокровно ответила Ада, хотя на душе было ох как неспокойно. – Яблоню.

– Так называемую яблоню. Я лично таких яблонь не видела.

Директор чуть заметно кивнула.

Ада решительно не понимала, куда она клонит, поэтому ринулась в нападение.

– Ребенок выразил свое восприятие, как всякий художник! И ничего так называемого в его рисунке я не вижу. У вас другое мнение?

Она прямо и требовательно смотрела на учительницу. Та скривила губы. Мальчишка – грязный тип, а мамаша – гусыня, больше ничего. Какое тут еще другое мнение…

– В искусстве целое направление существует, если вы не в курсе! – бушевала Ада. – Этот рисунок я собираюсь отправить на выставку.

– Какое направление?.. На какую выставку?!

– На выставку детского рисунка. Наша газета организовывает, – Ада протянула руку за тетрадью. На вопрос о направлении в искусстве можно было не отвечать, тем более что никто из присутствующих, включая Аду, о примитивизме не слышал.

Директор опять слегка кивнула – или сделала неуловимое движение головой, которое можно было принять за кивок. Она не произнесла ни слова с самого начала, но стало ясно, что разговор окончен.

Дома вечером тетрадью потрясала Ада – точь-в-точь, как это делала учительница на уроке.

– Что она здесь усмотрела, я не понимаю? Скажи, что?

Она обращалась к брату. Яков с неудовольствием оторвался от телевизора и посмотрел на рисунок: мощный столб, увенчанный красной шишкой; внизу редкая рыжеватая поросль. Сдернул очки, снова надел – и словно прозрел: понял. Открыл было рот – и закрыл: такое не скажешь ни сестре, ни матери, хотя Клара Михайловна тоже смотрела с тревогой. Он отодвинул рисунок и с досадой махнул рукой:

– Э… дура она, твоя учительница!

– Яшка! – укоризненно прошипела Ада, посмотрев на сынишку, забившегося в угол дивана.

– Что Яшка? Дура она, говорю! И ты… тоже дура!

Сестра обидчиво поджала губы. Что от него можно еще услышать, кроме вечного «дура»… Может, и дура, но стратегию выбрала правильную: «наша газета» прозвучало в директорском кабинете очень весомо.

Нашлось Янику место в школе, как ни робел он на следующий день. Его не прогнали; более того, учительница вела себя так, словно ничего не случилось. Уроки рисования продолжались, разве что больше не рисовали кто что хочет, а только что задано. Правда, он и дома перестал рисовать. Акварельные краски в кругленьких ярких лужицах высохли, потускнели и потрескались, альбом он забросил за шкаф.

И в школе, когда учительница трясла тетрадкой, и дома, где мама спрашивала, почему ствол такой толстый и нет листьев, никто не слушал его объяснений. Но разве нужны листья, когда созрели плоды?

Почему разозлилась учительница – вот что было загадкой, которую мальчик решить не мог. Решить могли бы психотерапевты, которых не было в той части света. Но почему ребята смеялись, будто все поняли?..

Боль, обида, недоумение стерлись из памяти – рисунок помнился. Повзрослев, Ян понял, что учительница была просто несчастливой озлобленной женщиной; он не помнил ее имени.

Альбом остался за шкафом.

Школа имела существенное преимущество перед детским садом: она отнимала только полдня, вторая половина принадлежала мальчику. Делать уроки за подаренной отцом партой после того, как только что встал из-за школьной, казалось совсем глупо. Яник привычно раскладывал тетрадки на обеденном столе; со всеми уроками справлялся легко. Настроение падало, когда раскрывал «Родную речь». Хуже всего было со стихами. Он долго боролся с басней «дедушки Крылова» – хоть убей, не мог выучить строчки «На ель Ворона взгромоздясь» и «Вещуньина с похвал вскружилась голова». От слова «вещуньина» на него нападал столбняк, а читать задавали наизусть и «с выражением», как говорила учительница. Стало ясно, что от стихов лучше держаться подальше. «В твоем возрасте я “Робинзона” читала!» – упрекала мать, и в Яниковой голове неведомый Робинзон отправлялся в компанию к «дедушке Крылову». К счастью, никакого «Робинзона» в доме не было.

Мать часто повторяла: «Книжки читать надо!» В библиотеке ему выдали «Судьбу барабанщика» Гайдара. Книжка показалась Янику страшнее, чем слово «вещуньина». Что-то он читал еще – не страшное, но скучное; не запомнилось.

А потом он перешел в пятый класс. Урок чтения теперь назывался «литературой». Появилась другая учительница, молодая и приветливая. На смену мучителю Крылову пришел Пушкин. На портрете Пушкин Янику понравился: загорелый, давно не стриженный мальчик подпер щеку рукой, отвернулся к окну – то ли наказали, то ли обиделся. Понравилось, что Пушкин тоже любил сказки. О дэвах няня ему не рассказывала, зато знала про царя Салтана и про мертвую царевну. Потом учительница вслух читала «Бесов» и задала выучить наизусть.