Инспектор пустился в подробный и назидательный пересказ нашумевшего романа, детально останавливаясь на самых откровенных сценах, возбуждающих воображение. Чувствовалось, что девочки роман читали…

– Так вот, – примирительно резюмировал, наконец, свою речь инспектор, – Вы хорошо знаете, что еще в прошлом году Министерство народного просвещения установило новые правила поведения учащихся за пределами стен вашей école. Сейчас эти правила ужесточены. Итак. Никаких вольностей в одежде – только форма. Настрого запрещено посещать собрания, это – табу, – он наклонился к Лиле, – И к вам относится, милая. Итак… – он поправил очки, медленно, с подозрением, осмотрел класс девиц, и все они показались ему неблагонадежными, – Запрещено также посещать публичные лекции, хотя бы и научного содержания. Также запрещены к посещению любительские спектакли, зверинцы, цирк, трек, каток, кинематограф и особливо – сегодняшний вечер господина Волошина! Только при наличии особого разрешения!

– С нянькой сидеть, а потом сразу и замуж! Крепостное право! – громким шепотом произнесла прыткая гимназистка.

Класс замер.

От возмущения у инспектора округлились глаза. Он мрачно полез в карман, вынул оттуда сложенную газету, развернул лист и, найдя нужный текст, продекламировал, не глядя в статью:

– Вчера в первом женском клубе артистка Прудникова читала доклад «Трагедия брака». По ее словам, роль женщины в семье чисто служебная, а ее жизнь приравнена к жизни вьючного животного. Докладчица заявила, что в будущем браке женщина должна быть освобождена от бесконечных мелочных дел. Воспитание ребенка должно стать обязанностью государства и мужа.

Чтец выразительно посмотрел на гимназистку, сжал газету и потряс ею в воздухе.

– Видимо, вы придерживаетесь тех же взглядов, что и этот «газетный левиафан»? Задумывались ли вы, к каким последствиям ведет спекуляция такими понятиями, как брак? Опасные мысли, голубушка…

Инспектор захлебнулся гневом, бросил вопрошающий взгляд на Николая Николаевича и тот произнес одними губами:

– Дворянка-с. Из очень благонадежной семьи.

Инспектор окончательно расстроился и обратился к Лиле. Та с тоской смотрела в окно.

– А вы, сударыня?

Лиля вздрогнула.

– А?

– Надеюсь, вы-то, как учительница, имеете здравое представление о семье и благовоспитанности? Вы замужем?

Лиля чуть не расплакалась, увидев краем глаза хихикнувших гимназисток. Инспектор укоризненно покачал головой.

– Так я и знал! Ну, хорошо-с. Хорошо-с. А скажите мне, голубушки, кого из русских царей вы почитаете более всего? – обратился он к классу.

– Гришку Отрепьева! – смешливо выпалила другая гимназистка, и класс засмеялся.

– Встать! – Инспектор сказал это слишком резко, вернее, даже не сказал – рявкнул.

Гимназистка испуганно подскочила. И с ее колен слетел, как белый голубок, лист бумаги – тот самый, что передавался под партами и так веселил гимназисток.

Геракл заметил, что Лиля близка к обмороку.

* * *

«Любовь, конечно же, искусство! Вы пишете мне, что я восхитительная, что я вызываю в вас смешение счастья и отчаянья одновременно. Друг мой, поверьте, и я никогда еще не была так счастлива и никогда так не страдала. Ничто не сможет оторвать меня от вас, я не представляю себе жизни без вас. Вы держите мое сердце в своих руках. Может ли быть связь прочнее нашей…».

– Что это?! Сударыня, будьте любезны, объяснитесь. Ведь это ваш почерк! Ни у кого в гимназии нет такого почерка!

У Лили кружилась голова. Слова Геракла долетали как сквозь толщу воды. Ей было так стыдно, будто ее уличили в прелюбодеянии и если сейчас приговорят к побитию камнями, то это будет справедливая кара.

Она предчувствовала, что урок у старшеклассниц станет часом ее позора. И вот пожалуйте – стоило ей отвернуться, эти бессовестные девочки схватили ее сумку и вытащили оттуда недописанное письмо. И когда Лиля, бормоча урок, осмелилась перевести глаза на класс, она увидела свое письмо, открыто передаваемое из рук в руки. На Лилю напал ступор, кончики пальцев похолодели, сердце стало стучать медленно и глухо: бум-бум. И зачем только она затеяла эту глупую игру! Опозорена, опозорена…

– Так вы скажете нам, наконец, чье это сочинение? – продолжал с нажимом Геракл, ему было неприятно смотреть на некрасиво трясущийся подбородок, хотелось уже поскорее покончить с этим и выпроводить девицу за дверь. Хотя вряд ли теперь и шустовский коньяк поможет, – Вы просто переписали это из какой-то книжки, ведь так?

– Нет, позвольте, – усомнился инспектор, – вот тут ясно сказано про назначенное свидание. Вот. Э-э… «Как условились, в два часа пополудни, в Императорской публичной библиотеке, в читальном зале». Ну-с, что молчите, голубушка, как в рот воды набравши?

Геракл хмурил брови, сопел, ерзал на стуле.

Лиля страдала. Конечно, теперь ее уволят, у матери будет истерика, пожалуй, что еще выпишут волчий билет, и она не сможет найти другую работу. Погибла жизнь!

Инспектор вновь стал перечитывать письмо. Лиля молчала, чувствуя, как пунцово горят ее уши. Геракл тоже помалкивал – не хватало ему только неприятностей с начальством. Прислали проверяющего – совершенная формальность. И на тебе – инспектор с ходу напоролся на безнравственное поведение учительницы! Чистый provocation!

Инспектор, видимо, увлекся чтением. Даже цокнул языком, перечитывая одно место. Дочитав, задумчиво сложил письмо вчетверо. И посмотрел на Лилю, причем, во взгляде мелькнуло что-то, никак не вязавшееся с тем, что говорил этот господин в классе. Лиле почудилось, что инспектор… как бы это легче сказать… выглядит заинтересованным.

– Так чье это письмо, сударыня? Уж верно, не ваше?

Лиля выдохнула:

– Не мое, Ваше превосходительство. Его сочинила одна моя знакомая. Она просила переписать и передать. Я только курьер, доверенное лицо.

– И что, хороша ли эта ваша знакомая?

– Очень, очень хороша. Она высокая, у нее густые волосы, рыжие.

– Рыжие! А я ведь так и подумал! – хихикнул инспектор и подмигнул Гераклу, тот тоже подмигнул в ответ, – Эти чертовки знают, как очаровать нашего брата. И смотри ж ты, как изъясняется, бестия! Сударыня, я вам верю, чего уж там, так писать может только чаровница, ветреница. Ах, как тонко она тут плетет…

Инспектор протянул письмо Гераклу – чтоб тот убедился. И тот, видимо, убедился, потому что стал вчитываться в подробности уже без напряжения в лице, а ведь еще пять минут назад у него сводило скулы, будто от зубной боли.

Письмо, по обыкновению, было длинным. Мужчины читали, почти уже забыв про Лилю, а она вдруг поймала себя на мысли, что происходит нечто странное. Определения происходящему она дать еще не могла, но чувствовала.

– А что, глаза у нее, верно, зеленые? – это прозвучало не то вопросительно, не то утвердительно, Лиля на всякий случай кивнула.

– И чем же она занимается, эта ваша зеленоглазая бестия? Уж, поди-ка не учительствует.

– Она… монахиня, – вдруг сболтнула Лиля и сама опешила: ври, да меру знай!

Мужчины уставились на девушку, потом – друг на друга и вдруг расхохотались, да так весело, что рука Геракла сама собой потянулась к большому грушевидному бокалу с узким горлышком. Николай Николаевич с явным облегчением поспешно разлил коньяк и с сомнением глянул на Лилю – та замотала головой.

– Знавали мы таких монахинь…

Инспектор хватил коньячку, и, будьте покойны – его потянуло на застолье. Геракл придвинул закуски, внимание инспектора переключилось на телятину и итальянский сыр.

Лиля, под одобрительный кивок директора гимназии, тихонько стянула со стола свое письмо и бесшумно шмыгнула вон из кабинета. Из-за закрывшейся двери грянул смех. Лиля взглянула на часы – еще можно было успеть в библиотеку и вручить, наконец, многострадальное письмо Воле.

* * *

Лиля пробежала по Невскому, где до ее внимания долетел куплет уличных музыкантов. «Боязливы люди стали – вкусный плод у них в опале. Повстречаюсь с нашим братом – он питает страх к гранатам. С полицейским встречусь чином – он дрожит пред апельсином!», – пели те. И свернула за угол – на Садовую.

Здесь находилась старейшая публичная библиотека, считавшаяся одной из лучших в мире. В ее фондах скопилось огромное количество книг, сюда стекались бесчисленные читательские толпы: студенты, разночинцы, профессура, мещане, женщины, и, кажется, год от года женщин становилось все больше.

Удобство обслуживания было чрезвычайно хорошо продумано. В читальном зале постоянно дежурили похожие на строгих лордов библиотекари при шпагах и белых перчатках. «Справочный стол» работал весьма исправно – не проходило и получаса, как искомую книгу доставляли заказчику. Книгохранилище регулярно пополнялось новинками и старинными фолиантами, так что сама библиотека служила одновременно и народным университетом и ученой лабораторией. Именно тут, в книжной вселенной на Невском, проходила молодость и зрелость столичного просвещенного общества.

Лиля любила засиживаться в библиотеке часами, книги были ее стихией. Воля, разумеется, также часто захаживал сюда. Но теперь посещения библиотеки окрыляли.

Войдя в читальный зал, Лиля издалека безошибочно узнала его, хоть студентов в черных форменных мундирах со стоячими воротничками, как всегда, было немало, причем, у многих на рукавах мелькали нашивки – эмблемы Горного института.

Она чуть замешкалась, скрылась за колонной, в который раз удивившись тому, что у нее – «свидание», ее ждут, причем, с нескрываемым нетерпением: студент то и дело крутил белобрысой головой – оборачивался на вход. На столе перед ним лежала толстая книга, видимо, первая попавшаяся. Без сомнения, Воля был увлечен любовной игрой не меньше, чем Лиля.

Лиля мысленно одернула себя: конечно, лично до нее все это не имело никакого касательства, ведь воображение рисовало ему чудную девушку с заливистым смехом, пышными волосами и, чего уж там, с глазами, горящими как изумруд. Ну, да ладно.

Она прошла, стараясь хромать как можно меньше, а это требовало усилий. Кивнула в знак приветствия, соблюдая уговор: встречаясь и обмениваясь письмами, оба до сих пор не произнесли ни слова. Села на стул рядом с Волей после того как он убрал свою кепку – специально положил ее на сиденье: место занято. Молча, не глядя на студента, вынула из сумки сложенный вчетверо лист. Положила на стол. И подвинула рукой в его сторону. Так происходило всегда.

Внезапно ее пальцы, покрывшие письмо, накрыла тяжесть его руки. Рука была горяча и, кажется, слегка подрагивала. О, Боже! Лиля машинально отдернулась, высвободила пальцы и удивленно взглянула на Волю.

Впервые она разглядела его так близко. Настолько близко, что увидела все неровности кожи, и почувствовала, как волнение его тела смешивается с ее собственным смятением. Волино левое ухо, обращенное к ней, горело. Лиля посмотрела с вниманием – оно казалось почти прозрачным, как будто через толстое стекло смотришь на зарево. На ухо падали светлые прямые волосы, жесткие, тронутые бриолином, как показалось Лиле. Подбородок, Лиля и его изучала впервые, выдвигался вперед и был гладко выбрит. Студент, не поднимая глаз на Лилю, раскрыл письмо и стал читать.

Лиля перевела взгляд на его книгу, потом прикрыла глаза. Студент читал медленно, а Лиля мысленно произносила фразу за фразой, как бы взвешивая их полновесность, отчужденно, удивляясь тому, как каждая строчка обретает больший смысл.