– Не выдерживает никакой критики, – заметил я.

– Да знаю я. Но это же слухи. Вот Аркаша Котик, валютчик такой с Рубинштейна, вовсе считает, что Борюсика агенты госбезопасности замочили. И что за ним самим незримо следят с помощью новейших волновых технологий.

Мы посмеялись и выпили еще по одной. Потом, уже под «Мартовское», я рассказал Косте о визите товарища Жвалова.

– Да, интересно, – задумчиво прокомментировал мой приятель. – Какая-то нездоровщина вокруг бедняги Бори творится. Кстати, если уж заговорили… Ты Пекарева знаешь?

– А как же.

Да и кто же его не знал в Ленинграде. Толя Пекарев был тем человеком, который еще во второй половине 70-х начал, а к моменту описываемых событий уже практически завершил процесс установления контроля над всей некогда слабо организованной вольной тусовкой жуликов Невского проспекта. В далекие и романтические годы хрущевской оттепели фарцовка и прочий связанный с иностранцами сомнительный промысел были какой-то революционно-бунтарской формой общественного протеста, когда в большей степени важны были не деньги – хотя и деньги, само собой, – а образ жизни, яркий, рисковый, иной, чем у большинства, который всегда представляется молодым пассионариям унылым и серым. Фарцовщики были стилягами капитализма, у иностранцев выменивали на копеечные сувениры с советской символикой пластинки Beatles и Элвиса Пресли, вились вокруг автобусов «Интуриста», замирая от сладкого страха и прячась от сопровождающих особистов, как шкодливые школьники от строгих учителей, тратили выручку на девочек, рестораны и внешнюю атрибутику того манящего призрака, что называется красивой жизнью. Потом времена изменились, денег стало больше, дела – серьезнее, нравы – круче, и пришло время, когда суровая система неизбежно приходит на смену веселому хаосу. Архитектором этой системы и стал Пекарев. Сам родом откуда-то из Карелии, кажется, из Кыдыжмы, мастер спорта по самбо, бывший чемпион СССР, он собрал вокруг себя тех, в честь кого еще несколько лет назад играл государственный гимн на международных спортивных соревнованиях и у кого теперь из видов на будущее были только работа тренером в подростковом клубе или должность школьного физрука.

Люди в своем большинстве охотно обменивают свободу на безопасность, стабильность и отсутствие необходимости самостоятельно решать проблемы. Довольно скоро Пекарев контролировал не только «центровых», но и вообще практически всех в городе, чей род деятельности был косвенно или прямо связан с иностранцами и поставками из-за границы. Его уважали, ему платили, на него работали, а он как мог поддерживал разнонаправленный хаос противоречивых интересов, амбиций, конфликтов и недоразумений в состоянии большего или меньшего стазиса.

– Само собой, знаю. А что?

– Тут такое дело… в общем, он хочет с тобой пообщаться.

– Вот как?

– Ну да. Мы тут пересекались с ним на днях, он интересовался, кто ведет дело «вежливых людей». Ну, я сказал, что ты человек уверенный, грамотный, с тобой можно иметь дело…

– Спасибо за рекомендацию.

– Да ладно тебе! А сегодня он сам мне позвонил, попросил, чтобы я организовал встречу.

– Зачем?

– Викто́р, честно, я без понятия. Как-то связано с Рубинчиком, вот и все. Вроде бы у него есть информация по эпизодам, о которых нам не известно, что-то такое.

– Может, тогда мне его повесткой вызвать?

Костя кисло усмехнулся и развел руками.

– Как знаешь. Меня просто просьбу передать попросили – вот я и передал.

Он был моим другом, и я понимал, что по каким-то причинам для него было важно не только передать приглашение, но и выполнить просьбу Пекарева о встрече. Да и разговор с персонажем, прекрасно осведомленным о жизни и быте подледного Ленинграда, мог выйти полезным.

– Ладно. Когда и где?

– Он ждет тебя завтра утром у себя, в кафе «Три звезды», – быстро ответил Костя. – Знаешь, где это?

* * *

В десять утра жара стояла, как в солнечный полдень. Воздух был неподвижным и липким от влажной густой духоты. Сизое небо накрыло город, как плотная ткань, ветры замерли, ни дуновения, ни сквозняка, чтобы разогнать дымный жар, и пожилые деревья в старом парке дышали тяжело и со скрипом, не в силах стряхнуть пыль и копоть с темной зелени перезрелой августовской листвы.

Я вышел из вестибюля метро и словно шагнул в разогретый парник, который заботливый садовод вознамерился окурить дымом от вредителей. По широкому Московскому проспекту гремели трамваи, с тоскливым воем проползали троллейбусы, рейсовый желтый «Икарус», закашлявшись, выдал порцию удушающего угольно-черного выхлопа. Справа раскинулся Парк Победы; слева выстроились монументальные ряды семиэтажных «сталинских» зданий, похожих на ветеранов славной ушедшей эпохи: основательные, спокойные, неторопливые, знающие цену себе и своим достижениям.

Кафе «Три звезды» располагалось в угловой части одного из таких домов. Название было, что называется, обиходным: фасад над кафе некогда украшали три жестяные четырехконечные звезды, похожие на розу ветров, но ныне от них остались только темные силуэты на стене, как если бы эти звезды вспыхнули, взорвавшись сверхновыми, и навеки запечатлели на желтовато-сером камне свои призрачные тени. Вход с проспекта был закрыт, заколочен, стекла в двойных дверях замазаны белой краской, чтобы никому из случайных прохожих не вздумалось вдруг зайти сюда перекусить.

Заведение «Три звезды» предназначалось исключительно для своих.

Я перешел Московский проспект и обошел дом с торца. По правую руку виднелся монументальный памятник литератору, некогда задавшему вопрос «Что делать?», на который вот уже сто с лишним лет так и не нашлось удовлетворительного ответа.

Простая деревянная дверь без вывески была распахнута настежь. На небольшой заасфальтированной площадке напротив двери стоял отливающий перламутром темно-зеленый «Талбот Тагора». Двое мальчишек лет десяти открыли рты, завороженно разглядывая через окно приборную доску. Рядом с открытой дверью в кафе возвышался, привалившись к стене, здоровенный блондин в белой футболке с олимпийской эмблемой. Он лениво сжимал огромной ручищей резиновый кистевой эспандер, жевал жвачку и наблюдал за мальчишками из-под полуприкрытых век. Выглядел блондин как атлант, сбежавший из портика Эрмитажа: верных два метра ростом, футболка натянута на плечах, каждое размером с мою голову, массивные бицепсы и грудь, как две каменные плиты. Я не вызывал у него ровным счетом никакого интереса, пока не направился к двери. Тогда он перевел на меня прищуренный взгляд и сообщил сквозь жвачку:

– Мест нет.

– Ничего, я постою.

Блондин отлепился от стенки и шагнул мне навстречу.

– Мужичок, ты глухой? Я сказал, мест нет, закрыто на спецобслуживание.

Он был на голову выше меня и тяжелее килограммов на тридцать. Я молча достал из нагрудного кармана рубашки удостоверение, раскрыл и сунул ему под нос. Атлант внимательно почитал, покачал головой и сказал:

– Извините, товарищ капитан, но мест все равно нет.

Даже если бы я ничего не знал о том, кто такой Пекарев, уверенности блондинистого охранника хватило бы, чтобы понять масштаб и размах: если паренек на дверях позволяет себе не пускать к хозяину капитана уголовного розыска, предъявившего служебное удостоверение, это значит, что сам хозяин периодически выпивает в сауне с генералами.

– Меня ждут, – сказал я.

– Кто?

– Дон Корлеоне. – Я толкнул его плечом в грудь и протиснулся в дверь, желая в глубине души, чтобы он попытался меня остановить. Но не сбылось.

Внутри был только один небольшой зал, весьма просто обставленный, без излишеств и роскоши: на стенах декоративная колючая штукатурка цвета морской волны, десяток круглых столиков на металлических гнутых ножках, рядом с ними такие же стулья с веселенькими желтыми сиденьями, справа короткая барная стойка с не особенно богатым набором бутылок на зеркальных полках. Только вентиляторы здесь, в отличие от ленивых пропеллеров в «Висле», крутились с завидным энтузиазмом, давая хоть какое-то подобие прохлады. За ближайшим столиком сидели два близнеца отважного хранителя входа: короткие стрижки, футболки едва не лопаются на мощных торсах – и смотрели маленький черно-белый телевизор со складной антенной, стоящий на стойке. На экране два обаятельных мультяшных гангстера пели про сладкую жизнь:

Постоянно пьем чинзано,
Постоянно сыто-пьяно,
Держим в банко миллионо
И плеванто на законо…

Пекарев расположился за столиком у окна. Рядом лежала рыжая пачка Camel и стояла миниатюрная чашечка кофе, которая в его руках казалась посудой из кукольного набора. На нем была салатового цвета рубашка с короткими рукавами и крошечной эмблемой в виде зеленого крокодила; русые волосы аккуратно причесаны на пробор, покатые сильные плечи борца и цепкий взгляд бывалого человека. Он увидел меня, улыбнулся и приветственно помахал рукой. Я подошел.

– Привет, – Пекарев поднялся и протянул руку. – Ты Витя?

– Да.

Ладонь у него была сильной и жесткой.

– Толя, – представился он. – Садись. Что-нибудь будешь? Есть кофе отличный, у меня его по-турецки варят, на песке.

Я покачал головой.

– Мне воды и похолоднее.

– А чего-то покрепче?

Я задумался, вспомнил и спросил:

– «Курвуазье» есть?

Пекарев понимающе подмигнул, кивнул и крикнул:

– Паша! Сделай товарищу капитану «Курвуазье». И мне тоже плесни, за компанию.

За стойкой парень с ушами, которые как будто прожевал и выплюнул бультерьер, вынул откуда-то снизу округлую граненую бутылку, сверкнувшую, как бриллиант. Через минуту на столике появились два широких бокала с коньяком, два стакана, бутылка «Боржоми» и блюдечко с лимоном, нарезанным мощной, старательной, но неумелой рукой. Я поднял бокал и вдохнул. Вальяжный насыщенный аромат закружил голову: пахло солнечными виноградниками, старой кожаной мебелью, гаванской сигарой и искушением.

Мы молча чокнулись, выпили и закусили безжалостно истерзанным лимоном.

– Костя сказал, ты тоже самбист?

– Занимался в молодости. На КМС сдал, мастера не успел получить, ушел в армию.

– Ясно. А за какой клуб боролся?

– За «Динамо».

– А сейчас занимаешься?

– Так, иногда, для себя. Толя, ты же не про спортивные достижения хотел со мной поговорить, верно? Давай ближе к делу.

Пекарев согласно кивнул.

– Верно, давай по делу.

Он покрутил бокал с коньяком, посмотрел в окно, взглянул на меня и сказал:

– Как ты догадываешься, речь пойдет про Борю Рубинчика. Он со мной работал.

Я молча ждал.

– У него из сейфа кое-что пропало.

Я достал сигарету. Пекарев лязгнул крышечкой золоченой бензиновой зажигалки, дал мне прикурить и закурил сам.

– Короче, Боря держал у себя общественные деньги. Не просто держал, а, можно сказать, управлял финансами коллектива: распределял, переводил в облигации, валюту покупал. На момент налета у него скопилась приличная сумма.

– Сколько? – спросил я.

– В долларах триста тысяч, и еще полтора миллиона рублями и облигациями, плюс-минус тысяч десять.

Я предполагал, что у Бори взяли немало, но таких сумм не мог и представить. В одно пекаревское «плюс-минус» укладывалась моя зарплата лет так за пять.

– За эти деньги можно убить десять Борюсиков, – заметил я.

Пекарев энергично замотал головой.