Как ни странно, приняв это решение он полностью успокоился и начал планировать необходимые для выживания шаги: машину он пока оставит, а вот жильё придётся найти подешевле и там, где его никто не потревожит. Если экономить, сбережений должно хватить на пару лет, и за это время он сможет прийти в себя, а если нет… то дальнейшее не будет иметь значения.

Пока он шёл к машине, ему показалось, что мир изменился: ветер то напевал в ветвях деревьев, то злобно шипел в кустах, воздух, обретя вес, давил на плечи со всей безжалостной мощью атмосферного столба; здания вокруг превратились в лабиринт, в котором люди-мышки носятся по выученному маршруту в поисках кусочков сыра, избегая мышеловок и кошек, что удавалось им не всегда, и тогда последний жалобный писк знаменовал окончание их суеты. Но потом он понял: мир остался прежним, что-то сломалось в нём самом, какая-то важная шестерёнка соскочила с оси, и механизм его реальности начал сбиваться с ритма, скрипеть и грозил вот-вот остановиться.

Он ускорил шаг, а затем побежал. Ему не терпелось поскорее оказаться в тишине и знакомой обстановке, чтобы осмыслить корёжащие его перемены. Руки тряслись, как у заправского алкоголика, и он не сразу смог попасть в зажигание. Когда мотор всё-таки завёлся, ему пришлось сдерживаться, чтобы не нажать на педаль газа со всей силы.

На дороге он пристроился за голубым седаном с парой старичков. Откинувшись на сиденье, наугад включил радио на популярной станции, где диджей с прокуренным голосом лез из кожи вон, перемежая скабрёзные шутки недолгими музыкальными паузами. Стэнли не вслушивался в неиссякаемый поток возведённых в ранг искусства плодов деградации, просто хотел снова почувствовать себя частью привычного мира, начинавшего расплываться в дымке нереальных событий. Истошные дифирамбы большим грудям и дешёвому алкоголю сменились аляповатой песней, в которой солист на все лады подвывал сбивчивой атональной мелодии, но Стэнли не пытался разобрать слова: музыка служила лишь фоном его собственным мыслям, которые, словно заевшая пластинка, без конца возвращались к увиденному им в зеркале чудовищу.

Безо всякого интереса он скользил взглядом по проезжающим машинам. На заднем сиденье одной из них Стэнли увидел прильнувшего к стеклу бульдога, казалось, пристально наблюдающего за ним, то ли чрезвычайно заинтересовавшись бликами на капоте, то ли почувствовав окружающую его мрачную ауру. По тротуару куда-то спешила женщина с ребёнком – мальчик в коротких баклажановых шортах и синей майке на два размера больше, смотря под ноги, увлечённо лизал мороженое, а мать целеустремлённо тащила его вперёд, как буксир, выводящий лайнер на рейд.

Впереди загорелся красный свет, и Стэнли, увлёкшийся сопереживанием малышу, которого, как и его самого, влекла куда-то некая сила, едва успел среагировать на остановившийся перед ним седан. Он резко надавил на педаль, и тормоза недоумённо заскрипели, а вокруг послышались гудки разгневанных водителей. Стэнли выключил радио и заставил себя сконцентрироваться на управлении машиной, чтобы случайная авария из-за его погружённости в своё горе не сделала путь домой намного длиннее.

Всю оставшуюся дорогу он внимательно следил за движением и светофорами, хотя это давалось нелегко – на лбу выступили капли пота, а руки так вцепились в руль, что заболели пальцы. Когда он наконец загнал «мерседес» в гараж и вышел наружу, то чувствовал себя пробежавшим стомильный марафон, и настоящим подвигом стало открыть парадную дверь, проковылять до дивана в гостиной и упасть на него совершенно без сил. Как только голова коснулась подушки, на Стэнли упал тяжёлый, не приносящий отдыха сон.

* * *

Они с Изабель гуляли по красивому лугу под безоблачным небом, держались за руки и смеялись. Увидев перед собой холм с одиноким дубом-великаном, они побежали к нему, но, как только оказались на вершине, небо грозно нахмурилось, зарядил ледяной дождь, просачивающийся в каждую пору кожи промозглой липкой изморосью. С другой стороны холма оказалась река, её чёрные яростные воды неистово обрушивались на берег, и он начал подаваться, обваливаясь рваными пластами, исчезающими в раскрывающихся, как голодные рты, бурлящих водоворотах.

Тем временем дождь усилился, и к нему присоединился злой, сбивающий с ног ветер. На ветке над их головами, как ни в чём не бывало, сидел ворон и молча косил то одним, то другим глазом. Холм начал подрагивать, а ветер рыдал и вопил, словно умоляющие о пощаде души грешников. Они упали возле казавшегося незыблемым могучего дерева на колени, в ужасе обхватив друг друга руками.

Холм теперь сотрясался в агонии – река пожирала его огромными ломтями, которые со стоном тонули в бездонных разъярившихся водах. По вершине холма пробежала трещина, и вековой исполин нехотя, цепляясь за землю толстыми, уходящими глубоко в недра корнями, начал заваливаться.

Ворон каркнул и взлетел в небо, но продолжал, сопротивляясь шквальному ветру, описывать вокруг них ломаные круги, зорко наблюдая за происходящим.

Холм тряхнуло, словно под ним взорвалась мощная бомба. Стэнли не удержался на ногах и кубарем скатился вниз по склону, оставив оглушённую толчком Изабель лежать на самом краю воющей пропасти. Из последних сил он встал на четвереньки и пополз наверх, чтобы вытащить её из этого адского хаоса. Он почти дотянулся до её ноги, когда земля обречённо ухнула и, словно больше не могла держать собственный вес, стала медленно оседать, погружаясь в огромную раскрывшуюся пасть чёрной, как безлунная ночь, воды.

Замерев, не в силах произнести ни слова, он смотрел, как ярд за ярдом исчезает в ревущем водовороте раздробленная вершина холма с сокрушённым великаном и маленькой безжизненной фигуркой с развевающимися волосами. На мгновение, когда вздыбленные над проваливающимся в бездну хрупким островком, вращающиеся в безумном хороводе стены воды сошлись вокруг погибающей Изабель, время, казалось, замерло: умолк ветер, даже ворон застыл в воздухе, словно отлитый в янтаре, а готовый вырваться крик застрял в горле свинцовым удушающим комом.

На несколько бесконечных секунд всё вокруг остановилось, будто вырванное из лап скаредного времени подкараулившим удачный момент фотографом, а затем, навёрстывая упущенное, хаос сорвался с поводка, и исполинские аморфные горы рухнули в образовавшуюся воронку, поглотив Изабель под рыдания и свист безумного ветра, танцующих джайв в обсидиановой, поглощающей любые отблески света рассвирепевшей пустыне водоворотов и его собственный жалобный крик, напоминающий вой одинокого койота, а над всем этим накручивал расплывающиеся в глазах круги зловещий чёрный страж.

Наконец время утомилось и, прервав спринт, вновь перешло на размеренный шаг. Смолк крик, начал стихать ветер, перестала дрожать земля, и только вода, будто вытекшая прямо из адских глубин, бесновалась и рычала внизу.

Ворон прекратил кружить над головой Стэнли и спикировал на уцелевший кусок холма перед ним. Усевшись, он уставился прямо в глаза человеку, и от его взгляда становилось ещё более тоскливо, хотя и до этого Стэнли казалось, что пришитую суровыми нитками к его естеству душу безжалостно, с мясом, вырвали, и теперь она кровоточит и задыхается.

– Ты не смог ей помочь, – гортанно прокаркал ворон, и Стэнли почувствовал, что проваливается в бездонный, наполненный склизкой тьмой колодец. – Но ты можешь помочь многим другим, – так же пристально смотря ему в глаза, изрёк пернатый оборотень. – Впусти нас! – внезапно проорал он, а затем, распушив перья и судорожно забив крыльями, упал навзничь; его глаза, подёрнувшись серой плёнкой, лишились своей магической притягательности, тельце начало прямо на глазах разлагаться, и через несколько мгновений от него остался только прах, который тут же смело в океан.

Стэнли впал с состояние болезненного оцепенения. Голову заполнила звенящая пустота. Стоя на коленях, дрожа, он смотрел туда, где только что сидел ворон, и просто ждал конца. Вой ветра постепенно начал складываться в осмысленные фразы, и, холодея от ужаса, он разобрал в нём всё то же надсадное отчаянное требование, как будто терпящие невыносимые мучения души бились в дверь его барабанных перепонок:

– Впусти нас! Впусти нас! Впусти нас!

Вой всё нарастал, слова накладывались друг на друга, превращаясь в бессмысленный, затягивающий в пучину отчаяния рёв. Вдруг раздался оглушающий раскат грома, и в землю ударил ослепительный сноп молний.

* * *

Стэнли резко очнулся и, полуослепший и оглушённый, долго не мог понять, где находится. В голове пульсировал заглушивший все мысли вой. Наконец, дрожа и чувствуя ужасную слабость, он смог разглядеть, что лежит на полу своей гостиной около дивана, с которого упал в попытках сбежать из поглотившего его кошмарного видения. Коричневый, с золотыми прожилками и замысловатым узором шерстяной ковёр, который они купили с Изабель, как только переехали в этот дом, неприятно щекотал лицо и испытывал на прочность обоняние запахами слежавшейся пыли и средства для чистки. Но лишь через полчаса Стэнли набрался сил унять охватившую его дрожь и встать. Мысли лихорадочно метались в голове, не складываясь ни во что определённое, а сюрреалистический сон с говорящим вороном и погибающей в бездонной пучине любимой казался до боли реальным.

С трудом поднявшись на ноги, спотыкаясь, он добрался до комода из тиса, уставленного фарфоровыми вазочками, керамическими, стеклянными, хрустальными и деревянными фигурками медвежат, которые так нравились Изабель, и взял в руки фарфоровую фигурку медвежонка, играющего на банджо, сидя на пеньке из разноцветного стекла. В сердце вонзилась тонкая раскалённая игла: это была её любимая фигурка.

Он крепко сжал медвежонка в кулаке, зажмурился и, тяжело дыша, опёрся на комод свободной рукой. С губ сорвался приглушённый стон, кулак разжался, и медвежонок, упав на пол, разлетелся на цветные осколки.

Стэнли открыл глаза и оглядел знакомую, с любовью обставленную комнату, раньше всегда дарившую тепло и умиротворение. А сейчас, куда бы ни бросил взгляд, он видел только Изабель – как они выбирали золотистые с красными маками обои, как он вешал книжные полки, а она, смеясь, рассказывала, как прошла встреча с подружками, как он привёз удачно купленный на распродаже телевизор с большим экраном и они провели целый вечер обнявшись, пересматривая «Вестсайдскую историю», «В джазе только девушки» и «Странствия Салливана».

Каждый предмет обстановки хранил отпечаток Изабель. Это не только рождало много счастливых воспоминаний, но и подливало бензин в разведённый вокруг него костёр, превращая и без того невыносимую потерю в незаживающую кровоточащую рану. Держась одной рукой за стену, он вышел на кухню, открыл холодильник и достал пакет томатного сока. Залпом выпив содержимое, выбросил пакет в мусорное ведро и, усевшись за накрытый клеёнкой с изображением Золотых ворот обеденный стол, откинулся на спинку резного дубового стула, положив руки перед собой.

Оглядываясь вокруг, он видел лишь терзающие душу вещи: полочку для специй, которую держали на плечах два бронзовых медведя, купленную для Изабель в лавке старого еврея-антиквара, фарфоровую банку для печенья в виде Микки-Мауса – они выиграли её на ярмарке штата.

Он понял, что в их доме всё будет напоминать о растоптанной грязными сапогами на тихой окраинной улочке любви и рано или поздно это или сведёт его в могилу, или отправит в сумасшедший дом.

Решив приступить к выполнению своего плана немедленно, Стэнли встал, вернулся в комнату, наскоро собрался, в последний раз закрыл входную дверь и, не глядя по сторонам, сел в машину и поехал в ближайшее риэлторское агентство, чтобы выставить на продажу дом и подобрать небольшую, спокойную гавань, в которой он сможет переждать обрушившийся на него шторм.

1.3. Если жизнь измеряется в деньгах, она не стоит ничего

Хитрый Витти быстрым шагом направлялся в ресторан «У Джо». Выглядел он неряшливо – мятая цветастая рубашка с незастёгнутыми верхними пуговицами заправлена в синие шерстяные штаны с капельками грязи по нижнему канту, почти скрывающие когда-то неплохие, а теперь полинявшие рыжие мокасины.