– Это клевета! Я для этого слишком беден.

– Но мы об этом слышали! – настаивала Дэйзи, удивив меня тем, что оживилась снова, как внезапно раскрывшийся цветок. – Мы слышали об этом от трех разных людей, так что это должно быть правдой.

Конечно же, я знал, на что они намекают, но это даже близко нельзя было назвать помолвкой. Как раз то, что злые языки разнесли это по всей округе, и было одной из причин, по которым я подался на Восток. Невозможно перестать встречаться с давней подружкой из-за слухов, а с другой стороны, у меня не было никакого намерения пойти на поводу у слухов и жениться.

Их интерес хоть и весьма тронул меня и несколько сократил дистанцию между моим положением и их богатством, тем не менее, я уезжал от них озадаченный и с каким-то неприятным осадком в душе. На мой взгляд, первое, что должна была сделать Дэйзи, – это схватить ребенка и убежать из дома, но, очевидно, таких намерений в голове у нее не было. Что касается Тома, то тот факт, что «у него есть какая-то женщина в Нью-Йорке», на самом деле удивлял меньше, чем тот факт, что какая-то книга вызвала у него упадническое настроение. Что-то заставляло его хвататься за плесневелый сухарь устаревших идей, будто самомнение от своего крепкого физического телосложения перестало питать его высокомерное сердце.

Глубокое лето уже наступило, судя по крышам придорожных гостиниц и площадкам перед придорожными гаражами, на которых стояли новенькие красные бензоколонки в кругах света от фонарей, и, доехав до моего поместья в Уэст Эгге, я загнал машину под навес и присел на минутку на оставленный во дворе каток для газона. Ветер оттрубил свое, оставив после себя наполненную громкими звуками, ясную ночь с хлопаньем крыльев в ветвях деревьев и неумолчным органным звуком квакающих лягушек, будто непрерывно выдуваемых землей из своих наполненных мехов. В лунном свете появилась движущаяся тень от бегущей кошки и, повернув голову, чтобы проследить за ней, я увидел, что я не один: в пятидесяти футах от меня из тени особняка моего соседа вынырнула фигура человека, который остановился и, засунув руки в карманы, стал неподвижно смотреть на серебристые блестки звезд. Что-то в его неспешных движениях и твердо стоящих на газоне ногах было такое, что говорило мне, что это сам мистер Гэтсби, который вышел на открытый воздух, чтобы определить, какая доля наших местных небес принадлежит ему.

Я решил его окликнуть. Мисс Бейкер упоминала о нем за обедом, и этого было бы достаточно для первого знакомства. Однако я его не окликнул, так как внезапно он подал знак, что его вполне устраивает одиночество: он как-то любопытно вытянул руки по направлению к темной воде и, несмотря на расстояние, с какого я за ним наблюдал, я мог бы поклясться, что он дрожал. Я невольно перевел взгляд в сторону моря, и не увидел там ничего, кроме одинокого зеленого огонька, маленького и далекого, который вполне мог быть фонарем, обозначающим конец причала. Когда я посмотрел еще раз в сторону Гэтсби, он уже исчез, и я опять оказался один в беспокойной темноте.

ГЛАВА 2

Примерно на половине пути между Уэст-Эггом и Нью-Йорком шоссе резко примыкает к железной дороге и бежит рядом с ней с четверть мили, чтобы уклониться от одного унылого участка земли. Это долина угольной золы – фантастическая ферма, где угольная зола врастает, как пшеница, в горные хребты, холмы и в нелепые сады, где он принимает форму домов, дымовых труб и восходящего дыма и, наконец, с неким трансцендентным усилием, также людей, которые движутся и уже распадаются в тусклом мареве пыльного воздуха. Изредка вереница серых вагонеток проползет по невидимой колее, издаст страшный скрип и остановится, и тотчас серые от золы люди начинают копошиться, поднимая своими тяжелыми лопатами непроницаемую для света тучу пыли, которая застилает от вашего взора их непонятные действия.

Однако над этой серой землей и клубами гнетущей пыли, бесконечно тянущимися над ней, через какое-то время вы замечаете глаза Доктора Т. Экльберга. Глаза доктора Т. Экльберга голубые и огромные, высотой в целый ярд. Глаза эти без лица, и смотрят они из пары огромных желтых очков над несуществующим носом. Очевидно, какой-то большой шутник-окулист установил их там, чтобы расширить свою практику в городке Квинс, и затем сам погрузился в вечную слепоту, или, забыв о них, переехал в другое место. А его глаза, немного потускневшие от многих дней без обновления краски под солнцем и дождем, остались нависать над этой жуткой помойкой.

Долина угольной золы выходит одной стороной на маленькую грязную речку, и когда мост через нее поднимают, чтобы пропустить баржи, пассажиры в стоящих поездах имеют возможность разглядывать во всех подробностях этот унылый ландшафт примерно с полчаса. На подходе к тому месту поезд всегда делает остановку длительностью не менее минуты, и именно благодаря этой остановке я впервые встретился с любовницей Тома Бьюкенена.

В том, что у него есть любовница, меня уверяли везде, где его только знали. Его знакомые неодобрительно высказывались по поводу того, что он имеет привычку появляться с ней в дешевых ресторанах, и, усадив ее за столик, фланировать вокруг, заводя беседы со всяким, кого он знает. Хоть мне и было интересно посмотреть на нее, желания встречаться с ней я не испытывал; и все же встретиться с ней мне пришлось. Однажды вечером я с Томом отправился на поезде в Нью-Йорк, и когда мы остановились возле этих зольных куч, он вскочил на ноги и, взяв меня за локоть, буквально вытолкнул меня из вагона.

– Мы выходим, – настаивал он. – Я хочу тебе показать мою девушку.

Я думаю, он хорошенько принял на грудь за завтраком, так как то упорство, с каким он удерживал меня при себе, граничило с насилием. В качестве довода он высокомерно утверждал, что в воскресенье вечером я все равно никакого лучшего занятия себе придумать не могу.

Я перемахнул следом за ним через низкий побеленный станционный забор, и мы прошли около сотни ярдов назад вдоль дороги под пристальным взглядом Доктора Экльберга. Единственным строением в поле видимости был маленький домик из желтого кирпича, стоящий на краю пустыря, к которому вела улочка – что-то типа Бродвея в миниатюре, за которым простирался сплошной пустырь. Одна из трех мастерских, стоявших на ней, сдавалась в аренду, в другой находился ночной ресторан, к двери которого вела тропинка, покрытая золой; в третьей был гараж с вывеской: «Авторемонт. Джордж Б. Уилсон, Автомобили. Покупка и продажа»; и я вслед за Томом вошел туда.

Внутри царили заброшенность и пустота; единственной машиной в поле зрения был припавший пылью разбитый «Форд» без колес, жавшийся в темном углу. Мне стало казаться, что эта пародия на гараж, должно быть, ширма, за которой скрываются роскошные и романтические апартаменты, когда вдруг сам собственник появился на пороге конторы, вытирая руки о кусок какой-то тряпки. Это был светловолосый, невыразительного вида человек, худой и где-то даже немного красивый. Когда он увидел нас, в его светло-голубых глазах блеснул робкий лучик надежды.

– Привет, Уилсон, старик! – сказал Том, хлопая его весело по плечу. – Как идут дела?

– Не жалуюсь, – ответил Уилсон как-то неубедительно. – Когда ты уже продашь мне тот автомобиль?

– На следующей неделе; я дал команду, и сейчас им занимается мой человек.

– Что-то очень медленно он работает, не кажется тебе?

– Нет, не кажется, – ответил Том холодно. – Но если тебе так кажется, то, может, лучше я продам его кому-нибудь другому, в конце концов?

– Нет-нет, я не это хотел сказать, – поспешил ответить Уилсон. – Я просто имел в виду, что…

Его голос затих, и Том с нетерпением окинул взглядом гараж. Затем я услышал шаги на лестнице, и через мгновение полноватый женский силуэт заслонил собой просвет в двери конторы. Это была женщина лет тридцати пяти, немного полноватая, однако из тех, которые умеют носить на себе свою пышную плоть чувственно. Лицо ее на фоне платья из темно-синего крепдешина в горошек отнюдь не сияло красотой, однако вокруг нее мгновенно ощущалась какая-то жизненность, будто нервы ее тела постоянно вибрировали, как натянутые струны. Она медленно улыбнулась и, пройдя сквозь своего мужа, будто он был призрак, пожала руку Тому, глядя ему прямо в глаза. Потом, облизав губы и не поворачиваясь, сказала своему мужу тихим, резким голосом:

– Чего стоишь? Принеси сюда стулья, может, кто-то захочет сесть.

– О, да, конечно! – быстро согласился Уилсон и направился в сторону маленькой конторы, мгновенно смешавшись с цементным цветом стен. Белая зольная пыль покрывала его темный костюм и светлые волосы, как, собственно, и все вокруг, кроме его жены, которая в этот момент подошла очень близко к Тому.

– Я хочу тебя видеть, – сказал Том напряженным голосом. – Садись на следующий поезд и приезжай.

– Хорошо.

Я буду ждать тебя у газетного киоска в нижнем ярусе.

Она кивнула и отошла от него как раз в тот момент, когда из двери конторы появился Джордж Уилсон с двумя стульями в руках.

Мы ждали ее на дороге в неприметном месте. Это было за несколько дней до Четвертого июля, и серый, сухопарый итальянский мальчик устанавливал петарды в ряд вдоль железнодорожного полотна.

– Ужасное здесь место, не правда ли? – сказал Том, обменявшись хмурым взглядом с Доктором Экльбергом.

– Жуткое.

– Ей лучше, когда она уезжает отсюда.

– Разве муж ее не возражает?

– Кто, Уилсон? Он думает, что она ездит в Нью-Йорк к своей сестре. Он настолько тупой, что даже не знает, что он живой.

Так Том Бьюкенен со своей девушкой и я вместе приехали в Нью-Йорк – или не совсем вместе, поскольку миссис Уилсон села для скромности в другой вагон: до такой степени Том снисходил к чувствам тех жителей Ист-Эгга, которые могли быть в поезде вместе с ним.

В Нью-Йорке, когда Том подал ей руку, чтобы помочь выйти на перрон, она выходила из вагона уже в коричневом кружевном кисейном платье, которое плотно облегало ее довольно широкие бедра. В газетном киоске она купила номер «Городских сплетен» и журнал о кино, а в аптекарском магазине на вокзале – тюбик кольдкрема и маленький пузырек духов. Поднявшись по лестнице наверх, где под большим гулким навесом проезжали такси, она пропустила четыре машины, прежде чем выбрала новую, с запахом лаванды в салоне с серой обивкой, и в ней мы выскользнули из нависающей тени вокзала на сияющий солнечный свет. Однако, тотчас оторвавшись от окна, она наклонилась вперед и постучала по переднему стеклу.

– Я хочу купить одну из этих собачек, – сказала она на полном серьезе. – Для квартиры. Хорошо иметь в квартире собачку.

Мы сдали назад, подъехав к седому старику, который мне показался до абсурда похожим на Д. Рокфеллера. В корзине, свисавшей с его шеи, жались друг к другу с десяток совсем маленьких щенков неопределенной породы.

– Какой они породы? – спросила миссис Уилсон с живым интересом, когда он подошел к окну такси.

– Здесь разные. Какую породу вы желаете, леди?

– Я хотела бы приобрести одну из этих полицейских овчарок; наверно, у вас нет таких?

Старик с сомневающимся видом заглянул в корзину, запустил туда руку и достал за холку одного щенка, который извивался у него в руке.

– Это не полицейская овчарка, – сказал Том.

– Нет, это, конечно, не чистая полицейская овчарка, – сказал старик с разочарованием в голосе. – Это больше эрдельтерьер. Он провел рукой по коричневой махровой шерсти холки. – Взгляните на эту шерсть. Посмотрите, какая она длинная. Эта собака никогда не будет беспокоить вас простудами.

– Ой, она такая миленькая! – сказала миссис Уилсон восторженно. – Сколько за нее?

– За эту собаку? – он посмотрел на нее восхищенно. – За эту собаку я прошу десять долларов.