– Девушка, покажите вон ту кофточку. Вы что, заснули? Давайте, напишу вам что-нибудь подбадривающее в книгу жалоб!

Когда «выкидывали дефицит», она стояла с Леночкой в очередях. И так осмелела, что стала, как все, ходить с рулонами туалетной бумаги, нанизанной на верёвку, отчего в своём городке умерла бы со стыда. А здесь в столице «выбрасывали» не только туалетную бумагу, но даже вату для месячных за свою цену, а не в десять раз дороже у спекулянтов, как дома.

Валя как-то спросила про это бабушку, та долго мялась, а потом рассказала. В её молодости кипячёные тряпки были на вес золота, бабы в деревне собирали специальный густой мох, убивающий заразу, мыли, сушили на печке и делали из него подушечки. Да богу молились, чтоб быстрей постареть и жить без месячных.

Леночка была забитым подростком с угреватой кожей. Валя научила её по бабушкиному рецепту выбирать весной берёзу, налаживать с ней контакт, получать берёзовый сок и умывать лицо. Леночка сперва фыркала, но, увидев в зеркало своё очистившееся личико, бросилась обниматься.

Валя учила Леночку всему, чему сама научилась у девчонок в общежитии. Пересыпать мукой и вычёсывать волосы, когда нет возможности помыть. Шить из трикотажных ползунков обтягивающие кофточки, как в журналах мод. Штопать ежедневные простые и выходные капроновые чулки, пристёгивающиеся резинками к специальному поясу.

И даже делать ажурные колготки, отрезая от детскомировских хэбэшных колготок ступню, хитро выдёргивая нитки, а потом пришивая ступню обратно. Леночка стала с ней куколкой, расправилась, осмелела. И в благодарность подарила Вале для наклеивания на сумку самое ценное, что у неё было: ГДРовские переводные картинки с Микки-Маусом.

Всё это произошло благодаря Гестапо, и Валя купила в киоске открытку с красивым красным попугаем, каких не продавали в их городке, и написала на адрес общежития: «Здравствуйте, уважаемая Вилена Васильевна! Как ваше здоровье? Я живу хорошо. Была на Красной площади. Юрик добрый, но свекровка лютая. Как встану на ноги, уйду отсюда и найду большую любовь. У меня будет хорошая квартира, научный муж в очках и сын с дочкой. И люстра будет хрустальная. Спасибо вам за всё. Не болейте. До свидания. Ваша Валя»

Ответа не пришло. Да Валя и не рассчитывала. Много чести, чтоб Гестапо переписывалась с облагодетельствованными жиличками общежития. А вечером услышала, как свекровь жалуется свёкру:

– Юрик – инженер, не х… собачий! Мог бы образованную взять!

– На что тебе образованная? Валька дом вычистила, с углов теперь чай пить можно. Ты ж никогда толком не убиралась…

– Дурак, я на работе так тряпкой намахиваюсь, что мне одни кафельные полы да унитазы снятся!

Когда Юрик вернулся, компромата на молодую жену не было. Умирая от стыда, Валя купила в аптеке «резиновое изделие № 2». Десять штук в серой бумаге с надписью «проверено электроникой».

– Не для того штамп ставил, чтобы резинки натягивать! – выступил было Юрик.

– Надо сперва на работе закрепиться, чтоб декретные были, – строго ответила Валя.

Компромата на Валю, как ни вынюхивала свекровь, по-прежнему не было, и она запуталась, как относиться к невестке. Валя вылечила ей массажем радикулит, а берёзовыми почками воспаление печени у свёкра. Благодарные пациенты тащили то конфеты, то фрукты, то импортное мыло, и Валя сдавала это свекрови в общий котёл вместе с зарплатой, только чаевые тайком откладывала под газетку в коробку со старыми туфлями.

Старшая Соломкина так расслабилась, что даже начала подкармливать Валю фрагментами продуктового заказа, гордо носимого с работы. Свёрток с ежемесячной советской роскошью состоял из пакета гречки, батона сухой копчёной колбасы, банок лосося, шпрот, тресковой печени, растворимого кофе и «чая со слоном».

В Валином городке деревенские весь год возили на рыночек недорогое свежее мясо, кур, фрукты, овощи. А в Москве хозяйки хвастали, что летом варят варенье из арбузных корок, а зимой из апельсиновых. И Валя хмыкала, мол, в Берёзовой Роще очистками кормят только свиней.

Её мать отлично готовила, а свекровь кормила всех полуфабрикатами из ЗИЛовской кулинарии. Дома было сытней, но дефициты только по блату, а здесь всё время что-то «выкидывали» в продажу. И Валя посылала матери и бабушке то импортную клеёнку, то модный шампунь, то конфеты в красивой коробке.

Юрик нашёл работу в Москве и сиял от счастья. Сидя на кухне с «примой» в зубах, жонглировал перед отцом словами «перевыполнение плана, прорабатывать, партактив, чёрная суббота, штурмовщина». Валю тошнило от его позёрства, как, впрочем, и от него самого, но она держала лицо.

По утрам Юрик точно так же, как её отец, пил прямо из носика холодного эмалированного чайника, и Валя с трудом сдерживалась, чтобы не выскочить из кухни. А потом брезгливо отмывала этот носик чайника перед кипячением, хотя знала, как медик, что 100 градусов убьют любую микрофлору.

Но самым жутким звеном этой цепи были ночи с молодым супругом. Валя заметила, что если Юрик выпил с отцом за ужином, есть повод отказаться от супружеских обязанностей, и стала покупать вино, выдавая его за подношение пациентов.

Началась осень, в Москве стало очень красиво от порыжевших деревьев. Валя стеснялась своего старого пальто, но не решалась завести речь о новом, хотя отдавала свекрови всю зарплату. Старалась набрасывать на плечи большой павловопосадский платок, понимая, что скоро его придётся заматывать на голову.

А зимнего пальто у неё нет, и модной меховой шапки, как у Нади из «Иронии судьбы», тоже нет. И как намекнуть об этом свекрови?

Но однажды дверь массажного кабинета отворилась, и красивый откуда-то знакомый голос спросил:

– Могу я видеть Соломкину?

Валя вышла из своей кабинки, но обладателя голоса уже окружили её коллеги, умоляя дать автограф.

– Я – Соломкина, – ответила Валя, поправляя белую шапочку на заколотой косе, и увидела обаятельного длинноволосого бородатого дядьку, показавшегося знакомым.

– Господи! – воскликнул он, разглядывая Валю. – Это ж Голливуд! Чистый Голливуд! Где вы её взяли?

– Заходите, раздевайтесь, – смутившись, предложила Валя.

А надевая после массажа модные джинсы и свитер, он фамильярно взял её за подбородок:

– Что за глаза? Что за грудь? Я буду снимать тебя, беби! Повернись к свету. А теперь сними этот дурацкий колпак! Боже, какие волосы! Я тебя нашёл! У меня для тебя роль! Едем в Дом кино!

– В Доме кино снимают кино? – пролепетала Валя.

– Господи, так не бывает. Инопланетянка! Экологически чистый продукт! – восхитился он. – В Доме кино не снимают кино, а пьют на эту тему водку.

– У меня рабочий день, – напомнила Валя, понимая, что их диалог, замерев, слушают остальные девять кабинок.

– Сегодня прощаю, – сказал он великодушно. – Но завтрашний вечер мой! Сколько тебе лет?

– Скоро девятнадцать.

– Совсем большая девочка, и должна понимать, что такое шанс! – усмехнулся он, нежно погладил Валины волосы и вышел.

Когда за ним закрылась дверь, из девяти кабинок, бросив пациентов, выпрыгнули все девять массажисток и завопили:

– Вот повезло! Ты, Валька, потом не зазнавайся! На премьеру в Дом кино позови! А чё бы её не снимать, вон каких мымр в главных ролях снимают!

– Да хоть кто это? – недоумевала Валя.

– Валь, ты дура? Это же Лошадин! Ты что, не смотрела ни одного его фильма?

Валя поняла, что видела его по телевизору в передаче «Кинопанорама» и смотрела его фильмы.

– Смотрела, но всё равно наглый, – покачала она головой.

– Не вздумай его послать! Режиссёры всегда так находят главных актрис! Пойдёшь с ним в Дом кино! Нам туда пригласительные дают на фильмы, но ресторан только для артистов и режиссёров! Хоть расскажешь, чем там кормят!

– А муж?

– Ну, ты дремучая! Скажешь, вечеринка на работе!

Юрик отнёсся к идее вечеринки спокойно, но свекровь взвилась к потолку:

– Что это за вечеринки без мужей?

И тут свёкра осенило, что жена ни разу не взяла его на заводские выпивоны, боясь, что нажрётся и будет орать, какой при Сталине был порядок, а Брежнев не воевал ни на какой Малой Земле.

– На работе пашет, дом вылизала! Даже крепостных пускали погулять раз в год! – вступился он.

Валя еле дожила до следующего дня, надела лучшее бельё, хотя не собиралась его никому демонстрировать, и выходное шерстяное платье, в котором получала диплом. Девчонки-массажистки заставили её вытащить шпильки из причёски, и волосы рухнули золотистой волной до пояса.

Ей накрасили глаза ленинградской тушью, напудрили щёки и надушили дефицитными духами «Быть может». Потом завистливо проследили в окно, как Валя выходит в своём скромном пальтишке, набросив на него яркий павловопосадский платок.

Как Лошадин в модном импортном плаще распахивает перед ней дверцу белых «Жигулей», как жёлтые листья окутывают пару с порывом ветра, а Пугачёва поёт из радиоприёмника машины «Всё могут короли».

– Пойми, беби, здесь никто не знает, что такое настоящее кино. Я человек голливудского масштаба, а меня рубят с хвоста! – устало исповедовался Лошадин за рулём. – Мы сделаем с тобой фильм об Алтайских горах. Закат солнца над бирюзовой Катунью и крупный план твоих пшеничных волос… Это Канны, беби! Мы оторвём Канны! Кстати, как тебя зовут?

Валю никто не предупреждал, что подобный набор слов означает то же самое, что парни в её городишке произносили как:

– Падлой буду! Ща прямо на твоих глазах жру бутылку водки залпом и любого завалю ударом в репу!

И потому у Вали защекотало в носу и защемило в груди. Она словно услышала бой часов, означавший начало настоящего, ради которого столько времени массировала разнообразные части человеческих тел, выносила унижения свекрови и липкие прикосновения Юрика. Подумала, что на носу 1977 год, две семёрки непременно принесут ей счастье, и собралась как перед прыжком в воду.

Лошадин провёл её в дверь какого-то учреждения, они разделись в гардеробе, поднялись сперва по лестнице, потом на лифте и попали в ресторан. Валя никогда не посещала ресторанов, только кафе-мороженое с Леночкой. Тем более это был не простой ресторан – за столиками сидели, жевали, чокались, кричали и хохотали живые артисты.

И стало ясно, что естественно и внезапно осуществилось её заветное детское желание разбить линзу и экран, нырнуть в телевизор «КВН» и вынырнуть на «Голубом огоньке», оставив за собой дырку и ошмётки стекла.

Валя оглохла от грохота собственного сердца. Села посреди компании, куда показал Лошадин, покорно пила и ела всё, что наливали и накладывали, пожимала плечами в ответ на вопросы и едва сдерживалась, чтоб не разрыдаться от нервного перенапряжения.

По возрасту Лошадин годился ей в отцы, но выглядел совсем не так, как его ровесники в Валином городке. И тем более не так себя вёл. То галантно целовал ей руку, перебирая пальцы, то нежно поправлял волосы, то обнимал за плечи так умело и осторожно, что она переставала соображать.

Выпив несколько бокалов вина, пришла в себя только в подъезде дома на Садовом кольце, поймав недружелюбный взгляд консьержки, и зачем-то спросила Лошадина:

– Ты женат?

– На этот раз ни капельки!

Валя никогда не видела таких огромных квартир с медвежьими шкурами на полу, странными картинами и низкой неудобной мебелью. И то, что Лошадин делал с ней в спальне, было приятно. Она перестала «терпеть», как с Юриком, и радовалась каждому прикосновению.

Заснула на волосатой груди Лошадина и увидела Алтайские горы, по которым едет на белой машине навстречу бабушке Поле, протягивающей большой пирог с черникой. А утром проснулась оттого, что Лошадин водил по её щеке непонятно откуда взявшейся розой. В глазах у него были искорки, и на тумбочке стоял поднос с завтраком.

– Чай, кофе, беби? – спросил он как в иностранном фильме.

Валя вспомнила, что даже не позвонила Юрику, и прошептала:

– Что же я скажу там?

– Где? – удивился Лошадин.