Передо мной на столе лежала куча бумаг – множество стандартных листов писчей бумаги, исписанных разными почерками и напечатанных на принтерах разными шрифтами; бумаги, казалось покрывали всю поверхность, включая компьютерную клавиатуру с затёртыми клавишами, и лишь чёрный прямоугольник выключенного монитора возвышался над этой кучей, словно надгробие.

Поначалу я попробовала сложить листы в каком-то только мне понятном порядке, затем передумала, и теперь пыталась отобрать лишь некоторые, самые нужные, для чего освободила правый угол стола, раскладывая документы веером. Какие из них могут пригодиться, знать не могла, и потому получалось плохо, долго, а время катастрофически поджимало.

Увидев на пороге своего кабинета Аркадия Абрамовича – невзрачного, невысокого, почти иссушенного возрастом старичка в сером неброском костюме, я не смогла сдержать измученный благодарный выдох.

– Ну что ты, Катенька! – забавно всплескивает руками он, кудахча, словно заботливая наседка. – Тут проблем-то, буквально на пальцах одной руки можно пересчитать! И, вполне возможно, не все так плохо, как ты думаешь, – продолжает, сгребая верхнюю пачку договоров, пристально вглядываясь в мелкий шрифт, – хотя, наверно, и не так хорошо…

Я непроизвольно смеюсь.

Спустя недели совместной работы, мы знаем друг о друге больше, и я могу отключить напряжение и расслабиться, чувствуя себя комфортно в его обществе. Здесь, за закрытыми дверьми моего кабинета, у нас с ним живое общение.

– Главная цель недобросовестных строителей: выставить клиенту дешевую смету, – он вчитывался в содержимое, словно бубнил себе под нос, – и, как можно раньше, заключить с ним договор подряда.

Потом как-то странно крякнул, хохотнул, не прекращая просматривать контрольные цифры, и продолжил бубнить сам себе:

– По принципу – «ввяжемся в бой, а там – разберемся».

– А мне что с этим делать?

– Я займусь.

Будто больше не замечая меня, он недолго повозился у стола, и, углубившись в бумаги, сел на мой стул, сразу после того, как я едва успела с него встать. Меня это ни в малейшей степени не смутило, так как я привыкла к его странностям, которые, к моему удивлению, уже не казались мне странностями.

Я же подошла к одинокому окну, и, облокотившись на подоконник, застыла, задумчиво сколупывая потрескавшуюся краску с деревянной рамы…

Погода не прибавляла настроения. Зимний морозный вечер уже стоял над присыпанной снегом столицей, и меня передернуло от холода. Глазами поискала вокруг, что можно было бы накинуть, но со времен предыдущей хозяйки здесь все осталось по-прежнему, обстановка отнюдь не стильная: писчий стол стоял на своём обычном месте, пара неодинаковых неудобных кресла для посетителей, да еще большой книжный шкаф с покосившимися от времени дверцами и вечной пылью на открытых полках.

Несмотря на все мои усилия – ничего не меняется. Стараешься, тужишься, много и усердно работаешь, мало спишь, пашешь, а результат не меняется или становится лишь незначительно лучше. В такие моменты возникает ощущение, что какая-то невидимая сила не даёт расти. Будто бы к ноге привязан якорь. Кажется, что ты ускоряешься, бежишь на всю мощь, а на самом деле лишь роешь ногами землю.

Я тихонько вздохнула…

Возможно, мое упадническое настроение слишком бросалось в глаза, потому что Аркадий Абрамович укоризненно покачал головой и немедленно начал что-то искать в ворохе бумаг, сваленных на столе. Глянцевый журнал, видимо, подмигнул ему своей обложкой и тот, плюхнул его рядом.

– Ежегодный благотворительный аукцион «Ради жизни», устраиваемый миллиардером Беркутовым уже в 5-й раз, – востроглазый старичок постучал по названию передовой статьи пальцем, – помнишь? Вечер для коллекционеров и меценатов. Ты не надумала пойти туда?

Ну как тут забудешь, когда всю прошедшую неделю он монотонно напоминает мне об этом?!

Я замялась, как бы сомневаясь, стоит ли говорить дальше, но потом, решившись, выпалила:

– Достаточно сказать, что Марк не послал мне приглашение.

– Я достану для тебя именное и внесу в список. Не давай свой ответ сейчас. Понимаю, что тебе сложно. Но все же, подумай. Мероприятие пройдет в субботу, у тебя есть еще пару дней, чтобы решиться.

– Угу, – я снова отворачиваюсь к окну, всем видом показывая, что не желаю обсуждать это.

Хочу прервать его, пока им не пущен в ход последний излюбленный аргумент, но не успеваю:

– Это уникальная возможность найти и привлечь внимание новых спонсоров!

Он прав. Прав в том, что невозможно что-то поиметь ничего не делая.

– «Обширен страус и высок, но при огромной силе, он прячет голову в песок: – А чтоб не откусили!» – воодушевленно цитирует он детские стихи московского поэта Марка Шварца.

– Страус вовсе не прячет голову в песок, он показывает вам свою задницу, – в ответ парирую я.

И мы вместе смеемся. Кто-то же должен разряжать атмосферу и в напряженные трудовые будни!

* * *

В который раз посмотрела на часы, что не осталось незамеченным для Аркадия Абрамовича, и он неодобрительно поцокал языком, как будто был строгим учителем, а я – непоседливой ученицей, ждущей звонка на перемену.

Но беспокойство изводило меня хуже надоедливой мухи!

Я ждала Свету. И всякий раз, когда мне выпадал случай увидеться с ней, жутко нервничала.

Да, она осталась в семье. Ушла только я. Но не без великодушного разрешения своего работодателя, Богдан иногда завозил ее ко мне по расписанию, после занятий в школе. И так каждый раз, лишь издалека завидев силуэт знакомого внедорожника, мое сердце пускалось вскачь, а я хватала с вешалки пальто и мчалась вниз, с энтузиазмом прыгая через две ступеньки.

Каждый раз втайне мне хотелось верить, что Марк там, скрывается за тонированными стёклами своего автомобиля. И я, стоя чуть поотдаль, из-под опущенных ресниц тайком вглядывалась – в надежде увидеть его профиль, зная в глубине души, что не судьба.

Каждый раз Света выскакивала из машины и с распростертыми руками бежала мне навстречу.

А еще каждый раз, расставаясь, она повторяла одну и ту же фразу разрывающую сердце: «Я хочу остаться с тобой!»

* * *

К вечеру коридоры детского дома опустели. Пусть и ненадолго, вернулась строгая тишина, а гулкое эхо вновь принялось многократно умножать шаги.

После нашей коротенькой встречи, я возвращаюсь в свой кабинет с большой неохотой и так же неохотно иду по вечерам домой, помня о том, что каждый прожитый мной день, словно под копирку, напоминает предыдущий. И так каждый день. На одну и ту же работу тем же путем, после того же нетронутого мной завтрака. И каждое новое утро я снова до последнего переставляю будильник и едва сползаю со скрипучего дивана; за любимой чашкой с давно отколотой ручкой, казалось бы, бодрящего кофе, только подумав о скором начале рабочего дня, вхожу в транс; а уже через час-два работы с типовыми документами, готова снести к чертям с незамолкающего ни на минуту телефона рабочую почту и мессенджеры или, по крайней мере, хорошенько хлопнуть клавиатурой о стол… Но ведь это не починит ее вечно западающие клавиши!

Все мои действия в конце рабочего дня отточены до автоматизма: просмотреть, закрыть, захлопнуть, выключить; поэтому замечаю любые, даже самые незначительные изменения. Все на своих местах и все на виду, только вот на моем письменном столе – довольно внушительная коробка изысканного дизайна для по-настоящему царских подарков.

В аскетичном интерьере моего кабинета эта самая дорогая черная коробка с перетягивающей ее атласной лентой того же цвета, сексуальной и строгой, смотрится пафасно. Что уместно, в фешенебельных районах центра столицы здесь, на окраине неблагоустроенного Восточного Бирюлёво выглядит нелепо.

Я вдруг вспомнила, как однажды получила подарок на свой день рождения. Мою первую куклу – хрупкую и нежную маленькую стюардессу: в форме вымышленной авиации, в кокетливой пилотке, с такой тонюсенькой талией, что я дотрагивалась до неё двумя пальчиками, боясь разрушить это игрушечное чудо.

Только моя. Личная.

На самом деле детдомовцы получают много подарков, к примеру, на Новый год – от государства, компаний-спонсоров, частных дарителей. Но все они общие. Нет ничего личного. Подарки там – вещи не индивидуальные. Да и как может быть по-другому, если у ребенка в детском доме для личных вещей – максимум одна тумбочка и пару полок для одежды в общем шкафу?! Продумайте, где они хранят все ваши подарки за долгие годы? Да в общих комнатах-группах!

Как тогда забилось сердце, а я покрылась мурашками! И это лишь только при виде упаковки!

Мне очень хотелось продлить этот волнующий момент и сейчас, но, с другой стороны, не терпелось узнать, что же там внутри.

Разворачивала с особым трепетом предчувствия подарка.

Внутри коробки оказалась бумага тишью – тонкая и приятна на ощупь калька с кричащим логотипом GUCCI, а под ней платье черного цвета из натурального шелка. Невесомо, едва ли дотрагиваясь до ткани кончиками пальцев, погладила. Да, карточка с посланием там тоже была, как и само именное приглашение на Ежегодный благотворительный аукцион «Ради жизни».

Я была уверена, этот щедрый подарок от Марка и знала, что не пойду. Но руки сами собой потянулись к записке.

Перечитав ее несколько раз, ощутила, как сердце пропустило удар, потом еще один, заставив меня пожалеть о преждевременном решении и задохнуться от шквала противоречивых эмоций.

На миниатюрном прямоугольном листе плотного картона размашистым женским почерком было написано: «До встречи, сестренка.»

Глава 4

«Сколько раз я уже умерла? Не знаю, много…

Сколько раз я еще умру? Не знаю. Наверное, много.

Сколько раз я буду готова еще умереть? Бесконечно много, если в этом будет смысл.

Но как же часто я буду проживать одно и тоже?

Это мой рай, и это мой ад.»

* * *

События сейчас…

Ловлю жуткое ощущение флешбека, словно мою жизнь кто-то поставил на многократный повтор: это же однажды уже было, в темноте, в тусклом свете луны… А теперь опять.

Разница от всего происходящего только в том, что интерьер другой, но вот ощущения те же, те же прикосновения – давления, тепла, холода, болевые и осязательные.

Всё это настолько реально, что хочется зажмурить глаза – и убедить себя, что все это мне просто кажется.

Но нет, я чувствую! Чувствую касание его ледяных рук, чувствую его дыхание на обнаженных ключицах, от которого вздрагиваю и непроизвольно дергаюсь в сторону, но совершаю непростительную ошибку, ведь своим резким движением я его только раззадориваю. Ответная реакция мгновенна: он хватает меня и с силой впечатывает лопатками в стену, вышибая из лёгких воздух, почти полностью обхватывая мою тонкую шею своими пальцами.

– Я еще не поборол желание задушить тебя, – зло шипит мне, склонившись к моему лицу, задевая мою щеку своими жесткими губами. – Нужно было это сделать еще в тот первый раз… – проводит ими по моей скуле к уху, оставляя на коже след из колючих мурашек, – но тогда я решил ненадолго продлить себе удовольствие…

Сколько нужно секунд, чтобы задушить человека?

Отсчитываю живой пульс моей сонной артерии под его ледяными пальцами…

От нехватки воздуха мое сознание уже плывет, но он, неожиданно, ослабляет свою ладонь и резко разворачивает меня лицом к стене, продолжая плотно фиксировать шею. Горло зудит от придушенного хрипа, который пытается вырваться наружу, но это бесполезно… Он разжал железную хватку ровно настолько, чтобы позволить мне не задохнуться раньше отпущенного им срока.

Мой страх, как нечто материальное – как крупные частицы пыли, парящие в воздухе, которые можно увидеть в приглушенном свете луны, попадающий сюда сквозь большие незанавешенные окна.