* * *

Тамара никогда не замечтывалась о том, чтобы стать писателем – её всегда интересовали более подвижные виды деятельности. Но если бы её кто-то спросил, с чего началась эта самая настоящая история – то, немного подумав, она сказала бы: с того момента, как её по пути в школу обрызгала машина. Ведь именно благодаря этому она впервые встретила Свету Манохину, и вряд ли бы в дальнейшем с ней подружилась.

Но обо всём по порядку.

В то дождливое пятое октября Тамара Суржикова шла в школу с твёрдым намерением изменить свою жизнь и наконец-то попроситься в школьный театральный кружок, куда она так давно хотела. Она знала, что шансы её, в целом, невелики из-за присутствия Стикера, но всё же лелеяла свои надежды вплоть до конца четвёртого урока – предпоследнего в эту пятницу. Именно после него она решилась пойти и напомнить ребятам из кружка про обещание Дениса «подумать».

Театральный кружок был на первом этаже. Ему принадлежали два кабинета и большую часть времени – расположенный рядом актовый зал, где то и дело проводились репетиции. Борясь с собственным удушающим смущением, Тамара несколько минут потратила на то, чтобы браться за ручку двери, отпускать её и снова неуверенно браться. Неизвестно, сколько ещё она могла простоять там, если бы дверь не открылась и из кабинета не выглянула Даша Швецова – та самая, которую ненавистники звали «Дурьей». И такое прозвище ей подходило как нельзя кстати.

Дурья была тонкой, белой и какой-то «высушенной», с постоянно выпученными большими глазами и пышной копной чёрных волос, которые резко контрастировали с бледной кожей. Большую часть времени, когда Тамара видела её, Дурья смотрела на окружающих взглядом «ты это мне сказал?!». В общем – по представлениям Тамары, для Дурьи сцена была худшим, где она могла проявить себя, местом.

А ещё она курила за гаражами – но об этом, как водится, никто не должен был знать.

– Тебе кого? – спросила она, перемалывая зубами жвачку.

Тамара решила не дрейфить перед лицом опасности.

– Я хотела… к вам вступить.

– Вступить – в смысле, в клуб?

«Клубом» школьники называли то, что все остальные звали «кружком». Отличие было только одно: первое звучало престижнее, чем второе.

– Мы инвалидов в актёры не принимаем, – вынесла ей короткий вердикт Дурья. – Что ты можешь делать? Костюмы шить умеешь?

Тамара мотнула головой: всегда, когда она пыталась шить, она колола иголкой пальцы.

– А что умеешь?

– Ну что-нибудь…

– Ну вот когда что-нибудь придумаешь – тогда приходи.

– Но мне Денис сказал, что вы подумаете…

Дурья недовольно помолчала, прежде чем сказать:

– Ну и чё мне теперь, что Денис сказал? Играть ты с палкой не сможешь, шить костюмы не умеешь. У нас и так народу навалом. Давай, гуляй.

– Ну пожалуйста! – в отчаянном последнем порыве Тамара бросилась вперёд так резко, что кольнуло колени – но она не обратила внимания.

– Чё «пожалуйста»?! – Дурья вылупилась на неё, казалось, ещё чуть-чуть – и плюнет жвачкой в лицо. – Чё тебя, брать только за то, что ты инвалидка? Я сказала тебе – гуляй.

И она захлопнула перед Тамарой дверь, оставив её в пустом коридоре.

* * *

Присев на скамью неподалёку от кабинета клуба, Тамара положила Стикера рядом, сплела ладони и принялась смотреть в потолок, слушая, как за стеной ребята из клуба что-то репетируют. Обида наполняла её медленно и закипала, как вода в Чаёвникере. Хотелось сделать что-нибудь ужасно плохое – ворваться внутрь, помешать репетиции, треснуть Стикером по голове Дурье, или ещё что-нибудь сделать!.. Только Тамара знала, что не сделает, потому что даже подняться со скамьи без Стикера не сможет.

«Инвалидка»… Противное слово, похожее на название отвратительного лекарства, теперь витало в воздухе так, будто Тамару облили из банки с такой надписью. Из трёхлитровой. Или даже из ведра.

Ей ужасно захотелось с кем-нибудь поговорить. Но звонить из школы было неудобно, и вскоре должен был начаться урок. Так что, обратившись к своему единственному слушателю, она сказала негромко:

– Да я не очень-то и хотела. Сдалась мне эта Дурья, правда? Найду себе другое занятие.

Она и сама не очень верила в свои слова. Все её «занятия» после школы сводились к чему-то сидячему. Исключения составляли прогулки с бабушкой да всякие выдумки Задиры Робби.

Тяжело выдохнув носом, Тамара заставила себя взять в руки Стикер, подняться и медленно отправиться в путь. Досада и отчаяние сейчас смешивались в ней с обидой и холодным безразличием (не очень-то и хотелось состоять в одном клубе с Дурьей), что в итоге давало очень странную и неприятную смесь. Стикер, вроде бы, молчал, но молчал очень укоризненным молчанием, мол «ну я же говорил, и зачем ты сунулась? Ты же знала, что так будет…».

«Попрошусь ещё раз», – подумала она решительно, проходя через третий этаж, где её застал звонок. Коридорная толпа начала стремительно рассасываться, а Тамара шла в сравнении с ними медленно. И вдруг…

– Ну шевелись, трёхногая! – и кто-то сильно толкнул её в плечи. Задерживаться он не стал, пробежав мимо, а Тамара, покачнувшись, почувствовала, что не может опереться – Стикер выскользнул из-под опоры.

Вытянув руки вперёд, Тамара упала на четвереньки и громко вскрикнула: в колени толкнулась сильная боль, отдавшаяся не только в ноги, но и во всё остальное тело. Чтобы не закричать на весь коридор, Тамара закрыла руками рот, стиснув зубы и до боли укусив себя за ладонь.

Поодаль от неё замерло около семи-восьми ребят, смотревших на неё растерянно и равнодушно. Среди них не было её одноклассников.

Всё ещё закрывая рот руками, Тамара зажмурилась, чтобы не видеть их взглядов. Внутри неё шевельнулась мысль: сейчас кто-нибудь подойдёт и поможет подняться, подаст ей Стикера. Всё будет хорошо.

Но когда она открыла глаза, коридор вокруг неё был пуст, и последняя дверь дальнего класса закрылась.

Тамара почувствовала, что руки у неё отчего-то влажные. И только отняв их от лица – изо рта вырвался сдавленный выдох – поняла, что на них слёзы.

Было чертовски больно. Колени ныли. Отчаяние захлёстывало волнами: Тамара не могла звать на помощь, но и сама не могла подняться. И речи не было о том, чтобы идти на урок – ей казалось, она и шага сделать не в состоянии.

Стикер лежал в полуметре от её руки.

– Ты чего расселась? – послышался голос сзади. Тамара повернула голову, вытирая слезящиеся глаза.

В нескольких метрах от неё стояла невысокая девушка с лохматыми длинными волосами, маленьким чуть вздёрнутым носом и в круглых (очень круглых) с тонкой оправой очках. Она была похожа на неухоженную куклу, сбежавшую от хозяйки, и школьная форма была настолько мешковатой, будто на два размера больше, чем нужно.

Тамара какое-то время молча смотрела на неё, не зная, как ответить на вопрос. Она до сих пор сидела на коленях, которые дьявольски болели после удара об пол.

Подойдя к ней, незнакомка (уже вторая за утро) нагнулась, подняла Стикера и подала Тамаре.

Та покачала головой.

– Я… упала. Я не могу идти.

– И что делать? – спросила незнакомка.

– Нужно домой… Или в медпункт, наверное, – неуверенно сказала Тамара. Ей и раньше приходилось падать, причём менее удачно, и чаще всего колени ныли вплоть до укола обезболивающего лекарства.

– Давай ты для начала сядешь на скамейку, – предложила незнакомка. Она всегда говорила негромко и сосредоточенно, как будто они были какими-то заговорщиками. – Я помогу.

– У-у-уй…

– Больно?

– Да… Колени. Ая-я-я-яй…

– Что у тебя с ними?

– Больные с детства… – с помощью девушки усевшись на скамейку, Тамара издала еле слышное «с-с-с-с» сквозь зубы. Боль немного отступила, но без лекарства колени будут «остывать» до конца дня, а может быть, и до завтра.

– Ты на урок опаздываешь? – спросила Тамара девушку. – Спасибо тебе. Беги. Я как-нибудь сама…

– Я медсестру позову, – сказала незнакомка спокойно. – А ты пока сиди тут.

Она появилась спустя двадцать минут, сказав, что медпункт закрыт. К этому времени Тамара попробовала встать и поняла, что всё не так уж и серьёзно. Колени, конечно, болели, но ходить она могла… разве что, опираясь на Стикер чуть больше, чем обычно.

– Тогда я домой пойду, – сказала незнакомке Тамара. – Спасибо тебе ещё раз…

– Пошли помогу спуститься.

– Да нет, не стоит…

Но эта девушка отличалась от той, которую Тамара встретила утром – потому что она не просто предлагала помощь, а твёрдо (насколько позволял негромкий голос) утверждала, что собирается помочь.

Неловко опираясь на неё, и немного на Стикера, который что-то неразборчиво ворчал про себя, Тамара поковыляла к лестнице.

– Меня Агата зовут, – представилась девушка. – Уроки уже всё.

– А почему ты тогда тут?

– Сама не знаю… Зашла и увидела, что ты сидишь. Подумала: может, что-то случилось.

Тон у Агаты всегда был слегка задумчивый и почти что сонный. Обращаясь к Тамаре, она будто бы бормотала что-то про себя.

– А я Тамара Суржикова.

– Красивая фамилия.

– Что, правда? А у тебя какая?

– Не скажу, – и Агата отвела взгляд.

– Стесняешься что ли?

– Смеяться будешь, – а потом отвела влево.

– Обещаю, что не буду. Теперь ты меня заинтриговала! Скажи. Какая у тебя фамилия?

– Гауз. Немецкая, – после этих слов взгляд её упал куда-то вниз, на ботинки.

Тамара наморщила лоб, делая осторожные шаги по ступенькам вниз.

– Аааа, я её видела на стендах! Ты ведь на олимпиады по литературе часто ездишь, да? «А. Гауз» – это ты, да? Я всегда думала, что Анна…

– Угу… – кивнула Агата невесело.

Тамара улыбнулась ей сквозь ноющую боль.

– Тогда ты молодец! Наверное, здорово столько всего знать.

Агата помотала головой – ей как будто было совсем не здорово.

– Эти мне олимпиады… Ничего на них интересного.

– Почему же?

– Ну… – Агата немного подумала над ответом. – Потому что они простые. Выиграть там легко, если читать умеешь. Вот мне и не интересно. Но меня всё равно на них таскают.

– А почему ты не скажешь, что не хочешь ездить?

– Кроме меня больше некому «защищать честь школы»… Мне так говорят. Ну и читаю я получше других…

…На следующий день над городом неожиданно выглянуло солнце.

Теплее от этого, конечно, не стало, но между бесконечными облаками и дождями солнечный луч был как глоток свежего воздуха. Тамарины колени всё слегка ещё ныли после вчерашнего. Придя после школы, Тамара самостоятельно вколола себе обезболивающее и под вечер ничего не сказала маме. Дело в том, что та всегда была чрезмерно беспокойной женщиной, так что из-за слабого Тамариного здоровья по любому поводу била тревогу, и не важно, насколько серьёзной действительно была ситуация.

Несмотря на это, по субботам Тамару заставляли носить воду для их бабушки, живущей неподалёку. Тамара, собственно, ничего не имела против: папа набирал из колонки воду, переливал её в большую пластиковую прозрачную бутыль, и Тамара, взяв её в одну руку, шагала с ней через весь район.

Папа не хотел, потому что не любил бабушку. А Тамаре было не тяжело… по крайней мере, не настолько, как думали все остальные, кто смотрел на «несчастную» девушку с тростью в одной руке и пластиковой бутылкой в другой.

В тот день погода располагала к прогулкам и выгулкам. Пройдя примерно квартал, Тамара насчитала трёх человек, выгуливающих собак, две коляски, а ещё четыре свитера, видных под расстёгнутыми куртками. Кажется, и правда холодало. Но солнце всё равно блестело в остатках луж и светило сквозь последние жёлтые листья, оставшиеся на деревьях. Те высохшие, что были под ногами, приятно хрустели, а вода в бутылке булькала так, будто внутри был заперт осьминог.

Когда Тамара смотрела на солнце, ей хотелось улыбаться. А когда она вошла в один из дворов (на детской площадке сохранились резные фигурки Винни-Пуха и старухи Шапокляк), то набрала воздуха в грудь и пропела:

– Ходят, ходят ёжики в туман осторожненько,

Собирают ёжики в карман капли дождика,

Долго, долго ёжики в пути… – она пробормотала часть нарочито неразборчиво, потому что не знала, что именно там поётся, а потом допела: