– А ты молодец, – наконец сказал наблюдатель. Не слишком громко, но достаточно, чтобы быть услышанным. – Выносливее других.

Девушка не стала оборачиваться. Не решилась тратить на это бесценное время. Лишь подобрала юбку и побежала снова, – но наблюдатель уже растворился в лесной тьме и возник прямо перед ней. Лёгкого толчка в грудь оказалось достаточно, чтобы девушка, нелепо взмахнув руками в попытке удержать равновесие, упала назад, утонув в глубоком снегу.

И больше не встала.

Какое-то время наблюдатель смотрел на неё сверху вниз. Почти ребёнок, она лежала в своём лёгком платье, разметав тёмные волосы по белой земле, раскинув руки, точно решив нарисовать на снегу крылья.

Она больше не пыталась бежать. Просто лежала и смотрела на собственную смерть, и её слёзы скатывались на снег.

– Зачем? – Слово, вырвавшееся из застуженного горла, было хриплым, едва слышным. – Зачем вы сняли чары… перед охотой?

– Это не моя воля. – Глаза наблюдателя светились, будто отражая лунное сияние; свет их был обволакивающим и мягким, как его голос. Снег не приминался под его ногами. – Но иначе вы бы не убегали, а это, согласись, было бы не так интересно.

– За что? Мама служила вам…

– Да, и служила верно, опасаясь за твою жизнь.

– Она погибла, выполняя ваше задание!

– И теперь держать тебя здесь нет никакого резона. – Наблюдатель опустился на колени, каким-то невероятным образом удерживаясь на поверхности рассыпчатой снежной пудры. – Жизнь шпионов коротка. Впрочем, на эту роль всегда выбирают слабейших: если что, потеря будет невелика.

Она смотрела будто бы сквозь него, и её посиневшие губы, казалось, шевелились сами собой:

– Зачем вы заставили меня вспомнить, зачем… почему не дали умереть не помня, почему не дали умереть спокойно, почему, почему…

Он обхватил её за плечи и приподнял, прижав к себе. Нежно отвёл волосы, липнущие к мокрым щекам. Девушка всхлипнула; тёмные глаза её подёрнулись странной туманной дымкой.

– Твоя мать была хорошим слугой. И хорошим человеком. – Наблюдатель смотрел на неё почти печально. Чёрные звёзды в его глазах поглощали любой посторонний свет. – Если тебя это утешит, она очень тебя любила.

– Я не хочу умирать, – прошептала она.

– Знаю. И ты удивишься, но в этом месте все почти столь же бесправны, как и ты. Просто кого-то назначают жертвой, а кого-то – охотником. Те, кто сегодня охотился за тобой, когда-нибудь могут оказаться на твоём месте.

Она явно не понимала смысла его слов.

Впрочем, не факт, что наблюдатель хотел, чтобы его понимали.

– Не хочу…

– Поверь, всё было бы куда хуже, если бы до тебя добрался кто-то другой. Не все из нас умеют быть милосердными, даже с теми, кто этого заслуживает.

Она вдруг улыбнулась, словно он сказал что-то необыкновенно приятное; впрочем, она могла услышать совсем другие слова, чем те, что были сказаны на самом деле. Потом закрыла глаза, и дыхание её выровнялось.

Наблюдатель склонил голову, крепче обнимая спящую беглянку. Коснулся губами её губ – долгим, деликатным поцелуем. Спустя какое-то время выпрямился, бережно опустил девушку на землю и, в последний раз посмотрев на её лицо, белизной сравнявшееся со снегом на поляне, поднялся на ноги.

Он сделал шаг вперёд одновременно с тем, как набежавшие тучи скрыли две луны на небосводе, и в тот же миг кое-кто шагнул ему навстречу.

– Так и знал, что ты первым её найдёшь. – Новое действующее лицо склонило набок седовласую голову. – Славная была девчушечка.

– Всё? – спросил наблюдатель; в его голосе крошились ледяные кристаллы.

– Всё, – подтвердила темноволосая девушка, появившаяся из темноты слева. – Мы можем вернуться в замок, Андукар-энтаро?

Лесной мрак вдруг обрёл глаза: десятки жёлтых, зелёных и красных огней, парными точками загоревшихся впереди.

Тот, кого называли Андукаром, замер, и его спутники замерли вместе с ним.

– Поймали кого-то, Кэйрмиль? – бросил он.

Девушка кивнула, глядя на Андукара со странной застенчивостью.

– Надеюсь, ты хоть немножко восстановила силы, – озабоченно вставил седовласый. Он был единственным из троих, в чьих глазах не светились чёрные звёзды. – Тебе в последнее время нелегко пришлось…

– Ничего, отец. Зато скоро, надеюсь, я смогу лицезреть всех троих Норманов на плахе. И моего муженька, и его племянничков, – заметила Кэйрмиль с улыбкой, лёгкой, как паутина. – Для меня честь быть полезной…

– Не ищите здесь чести. Мне стоило немалых трудов убедить её, что именно вы должны организовать покушение и этим хоть немного загладить свою вину. И я сделал это только из уважения к вашему отцу, – бесстрастно заметил Андукар. – Будь вы осторожнее, Клаусхебер оказался бы нашим без такого риска.

Кэйрмиль пригладила густую чёлку – точно боялась, что Андукар узрит на её лбу нечто, чего ему видеть не полагалось.

– С другой стороны, так быстрее, – возразил седовласый. – Иначе ещё пару лет ждать бы пришлось, а так… что ни делается, всё к лучшему.

Определить выражение лица Андукара было почти невыполнимой задачей.

– В любом случае, – произнёс он, – результат усердия Кэйрмиль-лиэн нам ещё только предстоит узнать.

– Всё пройдёт как должно. Я не подведу, поверьте, – с жаром заверила девушка. – Ни вас, ни нашу госпожу.

Звёздный свет замерцал на лоснящейся шерсти зверей, подкрадывавшихся из-за деревьев. Горящие глаза устремились в центр поляны, туда, где лежала девушка, всё ещё казавшаяся спящей.

Андукар улыбнулся голоду в этих глазах.

– Жаль всех тех прелестных дев, что сейчас примеряют наряды к Королевскому балу, не ведая, что в этом году ему не суждено состояться, – изрёк он. С тщательно дозированным презрением добавил: – Думаю, теперь нам действительно пора.

Все трое исчезли.

Звери двинулись вперёд.

Когда луна вернулась на небосвод, её голубые лучи облили обледенелые ели, пустую поляну и багровый снег.

Глава первая. Морли-малэн^[1]

Представьте себе кабинет. Конечно, этот кабинет мало таковой напоминал – просторную комнату обставили лишь парой кресел, круглым столом да жёсткой кушеткой, – но тем не менее таковым являлся.

Кабинет занимала тьма. Во всех смыслах. Здесь редко гостил солнечный свет: бархатные гардины надёжно хранили тьму от покушений на её существование. Мрак рассеивало лишь пламя, плясавшее в камине.

А ещё тьма сидела в кресле у камина. Сидела, грея в ладонях хрустальный фужер с бренди. Хозяина кабинета не раз называли тьмой в человеческом облике – вполне заслуженно, надо признать.

Что поделаешь: в его случае тьма – не столько состояние души, сколько профессия.

Он лениво покачивал фужер, наблюдая, как янтарная жидкость лижет хрусталь, всплескиваясь почти до края и бессильно опускаясь обратно.

– Альдрем, – сказал он наконец.

Старик, стоявший за спинкой кресла, почтительно склонил голову:

– Хозяин?

– А я говорил тебе, что готовится покушение на короля?

Слуга – седой и худой, словно швабра в чёрном сюртуке – уставился на господина с явным недоверием.

– Откуда вы знаете?

– Я много чего знаю. – Пальцы его свободной руки лежали на подлокотнике кресла и, казалось, неспешно перебирали невидимые клавиши, спрятанные под бархатной обивкой. – Больше, чем самому хотелось бы, пожалуй.

– Но как… когда?

– Незадолго до Королевского бала. Во время аудиенции с одним из герцогов, полагаю.

Альдрем в замешательстве потёр ладони друг об друга.

– Уже через четыре дня… – Слуга рассеянно посмотрел в невидимое окно. – И что будете делать?

Он следил, как танцует огонь, лаская каминную решётку.

– Я решил, что не стоит вмешиваться.

– Но… почему?

– Всё, что нужно, сделают за меня.

Альдрем помолчал.

– Не думал, – произнёс старик, – что до этого дойдёт.

Хозяин кабинета не ответил.

Забавно. Он-то об этом думал. Не мог не думать. И, предусматривая такой расклад, тем не менее решал, что в ближайшее время убийство Его Величества Шейлиреара Первого будет лишним. Слишком это открытый, слишком… глупый шаг.

С другой стороны, не всем же быть такими умными, как он. Ни капли самолюбования – лишь констатация факта.

Он наблюдал за узорами, которые бренди оставлял на стеклянных стенках. Сквозь них видны были языки пламени, и ему некстати (хотя, учитывая обстоятельства, очень даже кстати) вспомнился другой зимний вечер: тоже с огнём в очаге, тоже со спиртным. И незваным, но в те времена всегда желанным гостем.

– Ты один? – спрашивает она с порога, входя в их с братом обитель без приветствия, без стука. Даже не входя, а проскальзывая внутрь, стремительно и гибко, словно языки пламени.

Она и есть пламя – рыжее, яркое, яростное. Чёрные одежды Воина лишь подчёркивают огненный оттенок её кудрей.

– Здравствуй, Зельда, – отвечает он, скрывая усталость. – Арон в городе.

– Хорошо. Мне хотелось поговорить с тобой. С тобой одним. – Сестра садится в плетёное кресло напротив. Откидывается на камышовую спинку. – Налей вина.

Он движением руки призывает на стол бутыль и два кубка.

Это один из тех вечеров, когда ему не хотелось бы видеть никого, кроме собственной тени. Но отсутствие приветствия, резкость движений, странное выражение зелёных глаз говорят ему: Зельду всерьёз что-то тревожит и это не та вещь, с которой она может разобраться без него.

Он не был старшим из шестерых, когда их сделали амадэями. Но он был сильнейшим – и справедливо считал, что это накладывает на него наибольшую ответственность. За остальных – тоже. К тому же, когда вы разменяли четвёртую сотню лет, разница в пять перестаёт иметь какое-либо значение.

Зельда следит, как он разливает вино: теперь уже сам, не размениваясь на фокусы. Приняв кубок из его рук, безмолвно салютует и делает первый глоток, глядя на пламя в очаге судилища, ставшего домом для двух амадэев.

Какое-то время они оба молчат, и он терпеливо ждёт, пока сестра будет готова.

– Как думаешь, – произносит она наконец, – нам стало бы легче, будь у нас те, с кем можно разделить этот груз? Кроме нас шестерых?

…вот оно что. Забавно.

Он думал, что эти терзания – о невозможности любить смертных по многим причинам, включая их смертность, – оставили их давным-давно.

– Сомневаюсь, что кто-то действительно может разделить его с нами. Кроме нас шестерых, – отвечает он, не стараясь приправить мёдом горькую истину. – У каждого из нас есть пятеро других. Пятеро таких друзей, какими стали мы, – у многих смертных за всю жизнь не бывает и этого.

Зельда снова молчит, мерно покачивая кубок в руке. Она смотрит, как вино облизывает стенки, оставляя кровавые разводы на серебре.

– Ты никогда не думал, что со стороны Кристали это нечестно – взваливать на плечи шестерых детей ответственность за всё человечество?

Она говорит это почти небрежно.

Сказанное ею – святотатство, но он – последний, кто будет обвинять в подобном кого-то из них шестерых. Поэтому, когда его братьев и сестёр что-то тревожит, они и приходят к нему. Или к Келли, но реже: та всё же не так близко сошлась с Кристалью Чудотворной, не так хорошо видела всё то человеческое, что было присуще спасительнице Аллиграна. Для Келли Кристаль оставалась окутана ореолом святости, для него – нет.

Святые не отдают приказов вроде того, что он получил в день, когда стал амадэем.

– Ты тоже Воин, – мягко напоминает он. – Ты не хуже меня знаешь, что войны не выигрывают без жертв.

– Но разве честно, что этими жертвами стали мы?

– К созданию амадэев неприменимо слово «честность», Зельда. Только «необходимость». И мы сами согласились на это, с радостью и гордостью.