– Петя, а старшина в натуре очень крутой, или так, страху нагоняет? – не смог сдержать я любопытства и напрямую спросил своего «комода» не по уставу.

Петров отреагировал нормально и тихо, почти шепотом, рассказал нам про гвардии прапорщика Гаврюшова.

– Прапор наш не всегда таким был, меня тогда еще здесь не было, а он уже полгода лазил по Афгану. Нет, он конечно и тогда борзый был, но не был таким нервным. Однажды, он пошел с нашими радистами, моими «дедами», в Чарикар. Просто, как всегда ходил начальником походной столовой, лафа! На обратном пути какой-то слепой «дух» врезал по его котлам из гранатомета, может быть подумал, что это наливник с бензином или солярой. Прапорщика контузило, водилу его тоже, а котлы с гречкой долго по ближайшим горам летали, радовали местных баранов жареной кашей! Ха! Представили старшину к медали «За Отвагу», водилу «За БЗ». После санбата прапор начал заикаться, когда понервничает. Полгода вообще из каптерки не вылезал, говорят, что хотел даже комиссоваться и улететь из Афгана. Ротный «папа» «Сазон» уговорил его остаться. Он остался и получил от ротного неограниченные полномочия по нашему воспитанию. И взводные в их дела не суются. Себе дороже. Ротному, правда, через месяц улетать, а старшине еще полгода лямку тянуть.

– Петя, а что, Гаврюшова и вправду все в роте побаиваются и «деды», и сержанты? – не унимался я.

– Само собой, у него по карате пояс есть, по боксу КМС⁵², он вообще не совсем того, трахнутый на голову, еще со срочной! Теперь еще и контуженый.

– А «папе» ротному это зачем? – поинтересовался я.

– Дисциплина и порядок!

– Страх скорее? – усмехнулся Витек.

– Ладно, пошли на пост, пора, – опомнился младший сержант.

– Знаешь, Петя, а мне вот по-фигу, что у него разряд по боксу, – тихо пробурчал я. – У меня разряд по хоккею, клюшкой могу по носу дать не слабо.

– Смешной ты, Одуванчиков, и глупый. Гаврюшов еще кое-что может, на такое не решается никто из наших офицеров, – «комод» замолчал; мы вышли на улицу и направились на пост.

– Петр, ну досказывай, раз начал? – пристали мы по дороге с расспросами.

– Ладно, прапор по ночам уходит к своей женщине в инфекционный госпиталь. На другую сторону от аэродрома. Там тропа идет по неохраняемой зоне, могут «духи» засаду выставить или свои случайно пристрелят. Он берет с собой три гранаты «эфки», «макаров», свой охотничий нож и уходит почти каждую ночь.

– Псих! Ниндзя! Самоубийца, – зарычал Витек.

– Не знаю. Все. Пришли. Принять пост! Больше ни слова, смотрим внимательно за колючую проволоку. Пристегните штыки! О! Если подойдут бачата, не разговаривать, будут предлагать «чарлик», не брать, это будет серьезный залет, бойцы.

– Что это, «чарлик»? – спросил я.

– Эх, фу, лабусы вы, ничего не знаете. «Чарлик» или «чарлз», он же марихуана, травка, наркота.

– Поняли, сержант! Все будет о'кей! – отчеканил Витька.

Наш «комод» быстро ушел, на его лице играла скрытая улыбка. Ему нравилось обращение «сержант» и это «о'кей», наверное, из его безмятежной юности.

До полуночи все было спокойно, мы выкрикивали часть пароля, а приближающиеся солдаты и офицеры, послушно и четко отвечали нам. Когда на горы опустилась мгла пришла наша смена. «Черпаки» были без касок и «броников». Петров сказал, чтобы мы отдали каски и «броники» новым часовым.

«Черпаки» Игорек Смирнов и Серега Мокрухин водрузили на себя все железо и скрылись в темноте.

– Молодые, не опаздывайте на смену, а то в ухо схлопочите! В общем, приходите пораньше, мы спать хотим, – услышали мы из мрака ночи.

Петя с автоматом на плече махнул нам, чтобы мы не отвечали и шли за ним в модуль.

В четыре утра мы вновь стояли на посту, как вдруг, справа, откуда-то с окраины Кабула запел мулла или кто там у них поет: «Алла-х, и-и Ак-ба-ар…» Звук разносился сильный, чистый и красивый. От него все зазвенело в ушах, и моя фантазия перенесла меня в восточную сказку о тысячи и одной ночи и прекрасной Шахерезаде. Дивное пение мужчины, судя по голосу, лет тридцати. И все же, в некоторых нотках чувствовался металл и твердость. Кто его знает, что именно поет этот соловей, о чем думает и мечтает. Нельзя расслабляться, мы здесь не дома, а в затянувшихся гостях. Витек подошел поближе, вид у него был заспанный и хмурый.

– Слышь, «Архимед», – обратился он ко мне. – Как поет … мурашки по коже!

– Здорово поет, душевно, жаль, что мы ничего не понимаем. Хоть бы немного знать, а то торчим здесь как придурки на востоке! Хотя Афган – Центральная Азия, – ответил я.

– Ладно, расходимся, час диверсантов, помнишь? – сурово огрызнулся Витек.

Витек пошел налево, я направо. Вот он скрылся в утреннем тумане. Пение в мечети прекратилось, все замерло в безбрежной тишине. Какая непознанная страна, абсолютная загадка. Диверсанты, душманы, зачем, ведь я и другие пацаны просто охраняем своих друзей, таких же солдат. Не пойму. Я вглядываюсь в посадку молодой кукурузы, прямо за траншеей и колючей проволокой, все идеально тихо, ни шороха. Автомат мой дремлет на груди, полностью готовый к бою, но поставленный на предохранитель. Я отхожу чуть дальше от траншеи вглубь моего маршрута и ближе к пыльной дороге, отделяющей меня от казарм нашего батальона. Траншея расположена на возвышенности, а я спустился к дороге и оказался в низине. Теперь, со стороны вражеского наблюдателя, я виден хуже, я стал как бы маленький и почти неуязвимый. Я направился влево и уперся в наш ДОТ⁵³. Это такой бетонный кубик, обложенный сверху природными булыжниками по полсотни килограмм. Внутри места совсем не много, для двух солдат. Маленькое отверстие – бойница смотрит в огороды Теплого стана. Сейчас ДОТ пуст, для чего он стоит здесь, не знаю, наверное, на всякий случай. Я прошел еще шагов тридцать влево. Витек закурил и, пряча огонек в ладонях, уходит еще левее, там пост заканчивается и упирается в колючую проволоку – ограждения парка бронетехники отдельной разведроты и наш автомобильный парк. Там, наверное, свои часовые.

Я решил обследовать нашу траншею, которая тянется вдоль «колючки» от парка разведроты до последней нашей казармы и спрыгнул вниз. Внутри темно и сыро, высота земли мне по кадык, значит глубина не меньше метра и шестидесяти сантиметров. Глубоковато… я смогу стрелять только стоя, а другие солдаты, ниже меня, получается не смогут. Я иду дальше по траншее, здесь глубина меньше, удобно для стрельбы, но пора выбираться. Последнее оказалось не просто, в бронежилете выбираюсь только в конце правого фланга траншеи. В ста метрах замечаю незнакомого часового, какой-то он худощавый и совсем потерянный, курит, похож на волка из мультфильма «Ну, погоди!» Петя говорил, что справа с нами граничит саперный десантный батальон.

В шесть тридцать все оживилось, из-за далеких горных вершин вылезло большое ярко-серебряное солнце и осветило пригород Кабула, кукурузное поле и весь наш городок. В разных концах дивизии, горнисты протрубили подъем. Внутри городка все зашевелилось и наполнилось невидимой энергией. С Кабульского аэродрома взлетает Ил–76, за ним пара боевых вертолетов. Все наполняется гулом самолетных турбодвигателей и новым для нас шумом вертолетных винтов. Вертушка, словно масло разрезает воздух длинными лопастями и выпускает звук, сравнимый с мурлыканьем огромного кота, а потом добавляется свист. Я зачарован этим звуком.

Витек подошел ко мне.

– Саня, смотри, в дивизии подъем! Кажется, мы отстояли первую свою ночь в Афганистане и не уснули. Сколько нам осталось? А? Санек.

– Круто, мы живы, диверсанты нас не вырезали. До хрена брат, даже не думай сосчитать, – ответил я и посмотрел в глаза друга.

Справа, по дороге, к нам приближается огромная толпа бегущих солдат, человек сто, не меньше, здоровых парней в черных армейских трусах, с голым торсом. Дальше колонна уходит вглубь городка и растекается по своим спортгородкам.

– Ну, напылили. Натуральные «слоны», – засмеялись мы и снова разошлись, стоять «на колючке» еще почти два часа.

К полдевятого утра наконец-то пришли: новый караульный и Петя. Вот дают, опоздали на полчаса. Мы побежали на завтрак, а после завалились спать на час, больше «комод» не позволил. Какой это был час, он прошел словно миг, но спал я сладко и глубоко, полностью ушел в себя и улетел из этого места.

Петя растолкал меня резко.

– Вставай бистрее, Одуванчик! Рота пришла с боевых, давай скорее «на тумбочку»!

– Какая рота? С каких боевых? – не понял я спросонья.

– Резче «на тумбочку», бегом, боец!

Мы с Витьком одновременно вышли из кубрика, немного разбитые и уставшие.

Чтобы снять дрему я отпросился на умывальник, где разделся по пояс и окатился ледяной водой из шланга. Теперь совсем другое дело, можно бодро нести службу. Около умывальника остановились два бэтэра, с них спрыгивают наши солдаты, снимают сверху вещмешки, бронежилеты, ручные пулеметы ПКМ⁵⁴. Их лица в пыли, оружие тоже, движения некоторых неторопливы и пронизаны усталостью. Бронемашины, освобожденные от людей и разного необходимого на войне имущества, рывком с места устремляются в автопарк разведроты. Разведчики строятся у своей казармы: выкладывают перед собой оружие, снимают пропитанные пылью и потом «комбезы» без опознавательных знаков, расшнуровывают горные ботинки, снимают их и бросают рядом; стягивают тельняшки, похожие от пыли больше на морские, и бросают в одну кучу.

Перед строем ходит молодой офицер и с юмором командует ротой.

– Ну что, «девицы», застеснялись? Никто вас здесь не сглазит! И не оценит ваш загар, сымаем трусы и вперед в баню за мной! Парная давно ждет! – он лихо сбросил черные трусы и побежал в автопарк. Обнаженные парни со смехом и солдатским задором рванули за ним. Около оружия остались двое молодых разведчиков. Я тороплюсь в свою роту и перехожу на бег.

Около нашей казармы построились солдаты, они похожи как две капли воды на солдат разведроты – единственное отличие – среди разведчиков больше высоченных парней выше среднего роста, среди наших много невысоких, но крепко сколоченных солдат. Я пытаюсь всматриваться в их пыльные лица, заочно познакомиться. Они заметили меня и зыркают белками хитрых глаз, будто я какая-то диковинка. А ведь и вправду диковинка, молодое пополнение роты, «дедкам» развлечение.

Обросший щетиной командир командует ротой из двадцати пяти солдат и сержантов, я предполагаю, что это и есть наш ротный «папа». Солдаты в строю проверяют оружие и делают контрольный выстрел в воздух. Все чисто, оружие без патрона в патроннике. Ротный громко кричит.

– Смирно! Гвардейцы, вторая рота, поздравляю с окончанием операции и прибытием в родной батальон! Спасибо за хорошую связь и что мало получал за вас зуботычин от комдива! Под мой дембель…

– Ура! – дружно отвечает командиру строй.

– Ну, кто прошарился, тот знает! Рота, сдать оружие и все боеприпасы! Я повторяю для особо одаренных, именно все – патроны и гранаты. Не дай бог найду у кого-нибудь патрон или еще что почище, десять суток ареста в яме. Радиостанции привести в божеский вид и сложить в комнату хранения. Через час идем в баню, сразу за разведкой. Старший сержант Калабухов, командуйте и распускайте роту.

Фамилию этого сержанта я запомнил сразу и навсегда. Мало того, что внешности он был приметной: высокий и белокурый атлант, его фамилия как нарочно была вписана в его жизнь из десантного блатного жаргона. «Калабаха» – это такой десантурский прием воспитания новобранцев – удар по шее, почти по основанию черепа ладонью, сложенной в виде «черепашки». В принципе это армейская забава, не более, но некоторые обмороженные дембеля бьют сильно и больно, не понимая, что могут оставить солдата инвалидом или даже убить.

Около строя появляется прапорщик Гаврюшов. Он важно поздоровался с ротным, потом отвел в сторону Калабухова и что-то с азартом и сарказмом стал ему рассказывать.