И вдруг ни с того ни с сего Санёк начал называть меня Тришей. Я сначала даже не понял, к кому это он обращается. Проснулся рано утром и шарит рукой возле кровати, меня ищет. Но я же не дурак, под ногами лежать. Разместился у торца кровати, чтобы случайно Сашка на меня ночью не наступил. Я привстал, авкнул тихонько, давая понять, что я здесь. Слышу, а он говорит:

– Три… Триша, ты где? Подойди ко мне, пожалуйста.

Я сижу и думаю: может, игрушку какую ищет? Поглядел по сторонам, ничего похожего не вижу. Медведь плюшевый сидит в углу. Так Сашка сам вчера рассказывал, что его Топтыгиным зовут. Где этот чёртов Триша? Ничего понять не могу. Сашка посидел-посидел на краешке постели и говорит:

– Трисон!

Это уже меня. Подбегаю к нему, тыкаюсь носом в коленки. Он гладит меня и снова говорит:

– Тришенька, миленький, ну как тебе спалось на новом месте?

Вон оно что. Оказывается, Сашка меня Тришей называет. Вот это номер! Какой же я тебе Триша? Ты что, Санёк? Но самое обидное, что я ничего сделать с этим не могу. С тех пор и хожу в этих Тришах. Вслед за Санькой Светлана Сергеевна и Елизавета Максимовна кличут меня теперь только так. Сначала я места себе не находил. Как скажут «Триша», у меня аж шерсть дыбом встаёт, такое имя потерять. Был царём, стал какой-то плюшевой собакой.

Вы бы видели меня. Я не просто какой-то там палевый или жёлтый пёс, а золотой. Не верите? Внимательно посмотрите на меня в яркий солнечный день, особенно после того, как я выхожу из душа. Такой красоты ни у одной собаки не найдёте. Да вы бы лопнули от гордости, будь у вас такая родословная, как у меня. Мои предки – собаки викингов и басков, которые обитали на острове Ньюфаундленд. До XVIII века европейцы в глаза не видели никаких лабрадоров. Мы, между прочим, по мнению моряков, всегда считались и считаемся до сих пор залогом счастливого плавания. И если вы думаете, что это заурядное суеверие, то глубоко заблуждаетесь. Мои предки всегда помогали людям. Например, могли помочь тонущим морякам, вытягивая на берег канат, по которому те перебирались, а самых нерасторопных просто перевозили на себе.

Отправляясь в плавание, ньюфаундлендские моряки всегда брали с собой пару собак. Моей породы, конечно. И какие у них были имена! Волна и Прибой! Вы хоть понимаете, что это значит? Волна. Прибой. А тут какой-то занюханный Тришка. Ну как же обидно! Хотя я уже давно смирился. Чёрт с вами, называйте как хотите.

Однажды какой-то знакомый старичок Ивана Савельевича неправильно по отчеству назвал: то ли Савичем, то ли Степановичем. Я бы подсказал старику, да сами понимаете… Но, смотрю, Иван Савельевич и ухом не ведёт. А тот всё называет и называет. И вдруг сам опомнился. Как запричитает:

– Ой, Иван Савельевич, прости, дорогой, – хлоп себя по лбу, – совсем память отшибло!

– Да ничего-ничего, Тимофей Иваныч, – говорит мой подопечный, – какая уж теперь разница. Хоть горшком называй, только в печь не сажай.

Вспомнил я своего старинного друга и перестал на Сашку обижаться. Тришка так Тришка.

Если вам интересно, поясню вкратце, откуда появилось название нашей породы. Иван Савельевич рассказывал, что существует три версии. Первая: название произошло от острова Лабрадор, который находится недалеко от нашей прародины. Вторая (мне эта больше всех нравится): от португальского слова Labrador, что переводится как «труженик». Третья версия какая-то несуразная, но раз уж обещал рассказать, рассказываю: есть минерал чёрного цвета с синеватым отливом, так и называется – лабрадор. Почему мне не нравится эта версия? Потому что только мои предки имели чёрный окрас. А сейчас среди моих собратьев есть и палевые, как я, и даже шоколадные. Нет: никаких минералов или островов. Конечно, наша порода произошла от португальского слова. Труженик – он и в Африке труженик, как говорит мой Сашка.

В России мы появились только в конце 1960-х годов. Иван Савельевич однажды рассказывал кому-то из гостей, что президент США Картер подарил лабрадора Брежневу, а канадский писатель Моуэт – Косыгину. Были такие государственные деятели в СССР. Первое время мы жили только в Москве и Риге. А сейчас моих собратьев можно встретить в любом регионе. Сам я родился в России. И, хотя в США и Англии лабрадоры являются одной из самых популярных пород, я хочу жить здесь, трудиться и помогать людям.

Теперь поняли, что мы испокон веков помогаем вам? Наша порода умеет ладить с людьми. Поверьте, мы очень сообразительные и у нас мирный нрав. Самые главные наши качества – это доброжелательность и стремление помочь человеку. Хотя если вы дочитаете эту историю до конца, поймёте: иногда приходится забывать про свой природный нрав. Но, как говорится, у каждого правила есть исключения. Впрочем, если бы не было людей, о которых я расскажу вам чуть позже, нам бы эти исключения не понадобились. Честное собачье слово. Честное слово лабрадора!

Глава 3

Слышал, как мама говорила с бабулей.

– Сашка даже повеселел, оживился, – говорит мама. – С собакой ему будет полегче.

– Да, главное, чтобы Шурку не обидел, – отвечает бабушка. – Всё-таки собака – это зверь.

У меня от таких слов аж уши приподнялись.

Нет, ну надо такое ляпнуть? Чтобы не обидел. Зверь. Тоже мне – нашла зверя! Волк я, что ли, тебе дикий или кабан раненый? Хоть бы думала, что говоришь. А ещё Иван Савельевич утверждал, что старики мудрые. Услышал бы он твои слова, бабушка Лиза. Эх, не был бы я поводырём, непременно сварганил бы тебе какую-нибудь пакость, Елизавета Максимовна. Всё-таки не зря говорил мой бывший подопечный, что у собак лишь один недостаток – они верят людям. Мы-то верим, а вот вы нам нет. Не все, конечно, но вот находятся такие бабульки. Хорошо, хоть Светлана Сергеевна тут же заступилась за меня:

– Ты что, мама, – усмехается она, – эти собаки очень миролюбивые, доброжелательные. Это же не дворняга какая-то. Обученная собака.

Спасибо тебе, Светлана Сергеевна, хоть ты понимаешь, кто я такой. Хорошая у Сашки мама.

– Ну ладно, – говорит бабулька, – поживём – увидим.

Конечно, увидите. Потом ещё ревновать будете. Сашка всё равно больше всех будет любить меня. Вы бы видели, как Иван Савельевич надо мной плакал, когда я чуть было под электричку не угодил. Как вспомню тот случай, у меня мурашки по телу начинают бегать, словно блох нахватался.

Поехали мы, значит, с моим стариком к его другу в Салтыковку. На электричке было удобнее всего. Кстати, если проехать по этой ветке ещё несколько остановок в сторону области, там находится моя школа. Приехали, посидели с таким же дедком, правда, он зрячий, ну и домой. Даже не знаю, как нам, собакам, после этого происшествия относиться к людям, но я не злопамятный. Конечно, всё равно от своей профессии не откажусь. В общем, стоим мы на перроне, народу как на стадионе, и каждый будто приготовился стометровку бежать. Подходит электричка, толпа как ринется к дверям, я думал, они нас раздавят. Иван Савельевич растерялся, ничего не поймёт в этой толпе, а меня и след простыл. Только не подумайте, что я испугался и куда-то рванул. Нет, просто меня столкнули с платформы, и я оказался между вагоном и перроном. Вишу на поводке и думаю: бедный ты мой Иван Савельевич, вот и конец мой настал, как же ты, родной мой человек, без меня домой поедешь, как с вокзала до квартиры будешь добираться?

Я, между прочим, всегда веду своего подопечного к первому вагону, чтобы быть поближе к машинисту. Вдруг какая заварушка, хоть поезд не рванёт галопом по Европам (это так Иван Савельевич любил мне говорить, когда я начинал торопиться). Слышу, кричит мой старик машинисту, чтобы не отъезжал от перрона, и тянет меня вверх. Вы хоть знаете, сколько я вешу? Это вам не карася из речки вытаскивать. Кстати, напомните, я потом расскажу, как мы с Иваном Савельевичем рыбачили. Тянет меня старик, а сам кряхтит – силёнок-то уже маловато. Хорошо, какой-то прохожий помог ему. Меня же вытаскивать – то же самое что душить. Вытянули меня, а я света белого не вижу. В глазах потемнело, и я отключился.

Очнулся – чувствую, что-то капает мне на нос. Открываю глаза, смотрю – Иван Савельевич сидит и плачет надо мной, а рядом какая-то маленькая девочка, совсем крошечная, что-то лопочет. Я ничего не слышу, только вижу, как она губами шевелит и пальчиком в носу ковыряется. Вслед за зрением возвращается и мой слух. Слышу, девочка спрашивает: «Дедушка, почему вы плачете, у вас собачка умерла?» А Иван Савельевич как зарыдает, словно и впрямь уже похоронил меня. Нагнулся ещё ниже, целует меня, гладит. А я, вот честное слово, не могу даже лапой пошевелить, видимо, здорово мне досталось.

Наконец-то стал отходить, собрался с силами и – лизь! – своего спасителя в лицо, он аж подпрыгнул. Так смешно получилось. Представьте человека, который подпрыгнул на корточках, – вылитый индюк. Когда до Ивана Савельевича дошло, что я жив, он как вскочит и давай меня на руки поднимать, от радости чуть не уронил. Да куда ж ты, Иван Савельевич, такую тушу поднимаешь. А он всё-таки поднял меня (и откуда только силы взялись?), уткнулся лицом мне в живот и спрашивает: «Ты жив, Трисончик, жив?» А что я отвечу? Пришлось гавкнуть. Услышав, он чуть ли не пританцовывать со мной на руках начал. «Да поставь ты меня на место, – думаю, – ещё не хватало, чтобы ты сам свалился с этого дурацкого перрона. Как я тебя потом буду вытаскивать?» Чтобы подбодрить весельчака, я запел: «У-уо-уо-уо!» Тогда Иван Савельевич понял, что пора спускать меня на землю. Посидели мы с ним прямо на перроне минут десять, я полностью оклемался, дёргаю поводок, мол, пошли, хватит рассиживаться. Домой добрались благополучно, если не считать случая в аптеке.

Вы же понимаете, после такого происшествия и самый здоровый человек в аптеку побежит. Иван Савельевич командует, дескать, веди. Этот маршрут мне очень хорошо знаком. Не сочтите меня за хвастуна, но я знаю более тридцати маршрутов в нашем микрорайоне. Аптека так аптека. Мне какая разница: куда скажут, туда и веду. Приходим. Только вошли – какая-то пышногрудая женщина как завизжит:

– Куда вы с собакой прётесь? Здесь же медицинское учреждение!

Миллион раз мы с Савельевичем заходили в это учреждение, и никогда не возникало никаких недоразумений. А тут эта толстушка, впервые её вижу.

– Нам можно, – спокойно отвечает Иван Савельевич и направляется к окошку.

Эта беспокойная дама (не по весу прыткая оказалась) преграждает нам путь, я еле успел между ней и стариком втиснуться. Это же моя первейшая обязанность. Иван Савельевич остановился в недоумении. Он-то знает, что тут не должно быть никаких преград. Ну и тросточкой своей проверяет, что нам помешало. А женщина снова шумит:

– Ну куда вы своей палкой тычете? Я же сказала, с собакой сюда нельзя. Немедленно выведите её на улицу.

И стоит как памятник. Брови насупила, губу выпятила, подбоченилась, глаза как у лягушки, лицо красное. Такое впечатление, что мы не за лекарством сюда пришли, а ограбить её. Откуда у людей столько ненависти? Я прямо спиной почувствовал, что от неё какие-то волны исходят. Ну, те, которых собаки пугаются. Есть такой специальный приборчик для отпугивания бродячих псов. Человек кнопочку на нём нажимает, а для собаки это как палкой промеж ушей. Некоторые инструкторы такие приборы используют во время дрессировки. Сволочи. Я таким «воспитателям» руки бы откусывал. К чему я это говорю? Стоящая передо мной махина-аптекарша превратилась в такой прибор. Представляете, каково мне в тот момент было? Стою, а воображаемая палка по темечку меня тюк-тюк-тюк! А вы говорите: смотрите-смотрите, слепой с собакой гуляет. Это вы в своих офисах гуляете, а мы каждый день из квартиры как на фронт уходим.

– Уважаемая, – говорит Иван Савельевич, – вы, видимо, здесь новенькая?

– Какая разница, – пыхтит аптекарша, – новенькая, старенькая ли! Вам ясно сказано, с животными в аптеку вход запрещён. У нас инструкция.