Ты не можешь знать о деньгах, которые я пожертвовал библиотеке, потому что главным условием была анонимность, и дама в совете поклялась, что избавит меня от такой мелочи, как проверка биографии. А вдруг она солгала? Или ты наткнулась на блог доктора Ники с его идиотскими конспирологическими теориями? Или дамочка поняла, что я тот самый Джо Голдберг? Услышала обо мне в подкасте одной истерички, одержимой убийствами?

Ты показываешь мне экран: нестыковка – в моем списке любимых авторов. Я выдыхаю.

– Что-то не вижу здесь Дебби Макомбер, мистер Голдберг.

Я заливаюсь краской. На днях по телефону я упомянул, что решил переехать на северо-западное побережье после прочтения ее «Кедровой бухты». Ты тогда рассмеялась и не без сарказма спросила: «Правда?» Я позиции не сдал, но в контратаку не пошел. Я же не диктатор. Не стал настаивать, чтобы ты непременно прочитала одну из ее книг, – просто сказал, что Дебби помогла мне и что история о добродетельной и справедливой судье Оливии Локхарт и ее парне-газетчике Джеке вернула мне веру в этот мир. Ты ответила, что будешь иметь в виду (обычная отговорка, когда кто-то рекомендует книгу или сериал), но теперь, упоминая об авторе, которого я похвалил, ты подмигиваешь мне.

Да, черт побери, ты мне подмигиваешь! У тебя золотисто-рыжие, словно огонь, волосы.

– Не дрейфь, Джо. Я съем говядину, а ты ешь брокколи. Никто ничего не узнает.

– По рукам, – говорю я, узнав цитату из сериала. – Похоже, кто-то все же побывал в Кедровой бухте.

Кончики твоих пальцев ударяют по клавиатуре. Клавиатура – это мое сердце.

– Я же обещала…

Сразу видно: женщина слова.

– Ты был прав…

Бинго!

– Это прекрасное противоядие от «того ада, что творится в нашем мире»…

О да, малышка, ты уже меня цитируешь.

– Все эти велосипеды и борьба за справедливость как-то успокаивают, – говоришь ты и пускаешься в рассуждения о плюсах и минусах эскапизма (я первым упомянул этот термин в нашем разговоре, и ты подхватила его вслед за мной).

Ты сексуальна и уверена в себе, а я уже успел забыть, что такое испытывать влечение.

– Отлично, – откликаюсь я. – Может, организуем фан-клуб?

– Ага… Но сначала скажи, что же произошло.

Вы, женщины, всегда хотите знать о прошлом, только ведь прошлое осталось позади. Прошло. Его больше нет. Я не могу признаться тебе в том, что эта книга помогла мне пережить тюремное заключение, стала лечебным бальзамом, который исцелил душевные раны от несправедливого ареста. Тебе ни к чему знать эти неприглядные подробности. У всех нас бывают периоды, когда мы чувствуем себя загнанными в ловушку, запертыми в клетку. И не имеет никакого значения, где конкретно настигают нас эти страдания.

Я пожимаю плечами:

– Ничего особенного. Просто черная полоса…

Зато теперь я на собственном опыте знаю, что лучшая литература для тюрьмы – это пляжное чтиво.

– Дебби поддержала меня…

Когда Лав Квинн бросила.

Ты не выспрашиваешь подробности (моя умница!) и говоришь, что тебе знакомо это чувство (кто бы сомневался).

– Не хочу тебя огорчать, Джо, но должна сразу предупредить…

Как мило – ты обо мне заботишься.

– Тут не Кедровая бухта.

Мне нравится твой пыл – ты явно напрашиваешься на схватку, – и я наклоняюсь к тебе над стойкой, за которой ты болтала со старпером.

– Скажи это старикану, который сейчас тащит домой рекомендованного тобой Мураками. Кедровая бухта просто отдыхает.

Ты знаешь, что я прав, и пытаешься изобразить едкую ухмылку, но твои губы сами расплываются в широкой улыбке.

– Посмотрим, как ты запоешь, прожив здесь пару зим, – хмыкаешь ты и краснеешь. – Что в сумке?

Я одариваю тебя своей самой лучезарной улыбкой, хотя уж больше и не надеялся, что она мне когда-нибудь еще пригодится.

– Обед. И, в отличие от судьи Оливии Локхарт, у меня там целая гора еды. Можешь и брокколи съесть, и на мясо сесть.

Вот дерьмо, неужели я это сказал вслух?! Ты утыкаешься в экран, пока я стою перед тобой как последний идиот, который только что намекнул на свой член.

К счастью, ты томишь меня недолго.

– Компьютер что-то барахлит. Напечатаем бейдж позже.

Вот гребаная железяка! Или, может, это просто очередная проверка…

Ты ведешь меня в комнату отдыха и спрашиваешь, в какое кафе я хожу – в «Савэн» или в «Савадти»? Когда я называю первое, Суриката отрывается от своего «Колумбайна» и делает вид, будто ее сейчас вырвет.

– Фу. Ну и мерзость.

Нет, малышка, грубое поведение – вот настоящая мерзость.

Твоя дочь обожает «Савадти», и ты, похоже, на ее стороне. Тут мы не сходимся. Очень жаль.

Ты кладешь руку мне на плечо – чудесно! – а другой приобнимаешь свою Сурикату. Ты собираешь нас вместе под своим крылом и говоришь, что мне еще многое нужно узнать о Бейнбридже.

– Номи, конечно, впадает в крайности, Джо. Но здесь у нас все люди делятся на два типа: те, кто ходит в «Савэн», и те, кто предпочитают «Савадти», – заявляешь ты и скрещиваешь руки на груди.

Боже, ты что, в самом деле такая мелочная?

– Ясно, – я киваю. – Но разве обоими ресторанами владеет не одна и та же семья?

Суриката со стоном закатывает глаза и демонстративно напяливает наушники – очередная грубость, – а ты зовешь меня на кухню и со вздохом поясняешь:

– Ну да, но меню там немного различается.

Открываешь холодильник, я убираю свой обед. Вся эта ситуация дико нелепа, а спор не стоит и выеденного яйца, и ты сама это чувствуешь, поэтому заговариваешь первой:

– Не злись. Разве не из-за таких вот причуд ты и приехал в наше захолустье?

– Вот черт! Куда я попал?

Ты кладешь руки мне на плечи и заглядываешь прямо в глаза (у вас что, не проводят семинары по сексуальным домогательствам на рабочем месте?).

– Не волнуйся, Джо. До Сиэтла всего тридцать пять минут езды.

Я хочу поцеловать тебя, но ты убираешь руки, и мы возвращаемся в зал. По дороге я говорю, что переехал на остров не для того, чтобы то и дело мотаться на пароме в город.

– А зачем ты вообще сюда переехал? – спрашиваешь ты, пронзая меня взглядом. – Серьезно, Джо. Нью-Йорк. Лос-Анджелес. Бейнбридж. Как-то не вяжется.

Ты меня проверяешь. Прощупываешь. Требуешь большего.

– Я пошутил про «Кедровую бухту»…

– Это и так было понятно.

– Просто мне здесь понравилось. Раньше Нью-Йорк был похож на книги Ричарда Скарри…

– Обожаю его.

– Но теперь все изменилось. Может, виноваты эти вездесущие велосипедисты…

Или мертвые девушки.

– В Лос-Анджелес я уехал, потому что все так делают. Куда смотаться, если надоел Нью-Йорк? На Западное побережье.

Как давно моей жизнью никто не интересовался. Я уже и сам начал забывать о том, что было, но твои вопросы – и твой искренний интерес – всколыхнули во мне воспоминания.

– Помнишь черно-белые фотографии Курта Кобейна, где он вместе с друзьями дурачится на лугу? Это было самое начало. Еще до того, как Дэйв Грол пришел в «Нирвану».

Ты киваешь. Типа понимаешь, о чем я. Ага.

– Эта карточка висела на холодильнике у моей мамы, когда я был ребенком. Тогда все, что на ней, казалось мне раем. Высокая трава…

Ты снова киваешь и перебиваешь меня:

– Пойдем. Самое интересное – внизу.

И мы двигаемся дальше. В разделе «Кулинария» ты застываешь на мгновение. Тебе на телефон приходит сообщение, и ты тут же принимаешься строчить ответ. Мне не видно, с кем ты переписываешься.

– У тебя есть «Инстаграм»? – спрашиваешь ты, отрываясь от экрана.

– Ага, а у тебя?

Все чертовски просто, Мэри Кей. Я подписываюсь на тебя, ты – на меня. И вот ты уже лайкаешь мои посты о книгах. Сердечко, сердечко, сердечко. В ответ я лайкаю твою фотку с дочерью на пароме, с лучшей подписью, какую только можно представить, – «Девочки Гилмор». Если кто не помнит, это название сериала про молодую мать-одиночку и ее дочь-подростка из провинциального городка. Так что теперь сомнений нет – ты не замужем.

Пока мы идем к лестнице, ты подкалываешь меня по поводу моей странички.

– Не пойми меня превратно… Я тоже люблю книги, но у тебя как-то все однообразно.

– И что же вы мне посоветуете, миссис «Девочки Гилмор»? Постить фотки с моей говядиной и брокколи?

Ты заливаешься краской.

– Хештег придумала Номи. Но вообще-то я забеременела в колледже, а не в старшей школе.

Звучит так, будто отец Сурикаты – какой-то безымянный донор спермы, который для тебя совершенно ничего не значил.

– Я не смотрел сериал.

– Тебе понравилось бы. Он помогает привить любовь к чтению.

Ты продолжаешь болтать, но я-то знаю, о чем ты думаешь. Ты специально завела разговор про «Инстаграм», чтобы разузнать обо мне побольше. Но увы, у меня на странице только книги. А вот у тебя – вся твоя жизнь. Фотки с лучшей подругой Меландой в разных забегаловках. Фотки с Сурикатой, неизменно помеченные тегом #ДевочкиГилмор. Я узнал про тебя очень многое, а ты про меня – почти ничего, и это нечестно. Но жизнь вообще несправедлива, и я не собираюсь нудить о своей «непубличности».

Поэтому просто убираю телефон и сообщаю, что ел на завтрак кукурузные хлопья. Ты смеешься – и тут же закрываешь соцсети (что за умничка!) – и я рассказываю о себе так, как это и положено: лично, глядя в глаза. Говорю, что живу в доме на воде в Уинслоу. Ты еще выше закатываешь рукава и с улыбкой замечаешь:

– Мы почти соседи. Мы живем за углом в Уэсли-Лэндинге.

Не может быть, чтобы ты вела себя так со всеми волонтерами.

Мы идем вниз, и ты вдруг касаешься моей руки. Да, малышка, я тоже это вижу. Красное ложе. Вмонтированное в стену.

Ты говоришь тихо, почти шепотом, ведь рядом дети.

– Ну как?

– Отличное ложе!

– Ага, я тоже так его называю. Оно меньше зеленого…

У зеленого цвет такой же, как у достопамятной подушки покойной Бек.

– Но мне больше нравится красное, – продолжаешь ты. – Плюс аквариум…

Аквариум точь-в-точь как в фильме «Близость». Ты потираешь руку, хотя она и не чешется. Это зуд совсем иного рода: ты хочешь бросить меня на этот красный диван прямо сейчас. Но не можешь.

– Когда я была ребенком, в моей библиотеке не было ничего подобного.

Вот почему мне бы хотелось растить своего сына на этом острове. Я киваю и с невольной дрожью в голосе замечаю:

– В моей библиотеке не было даже стульев.

Но тут же себя одергиваю: хватит болтать о своем дерьмовом детстве, неудачник Джо.

Ты наклоняешься ближе, точь в точь как в фильме «Близость», и мурлыкаешь:

– Вечером тут еще уютнее.

У меня перехватывает дыхание. Я не знаю, что ответить. Это уже слишком: слишком чудесно, слишком гладко, слишком идеально – как мороженое на завтрак, обед и ужин. Ты тоже это чувствуешь и поэтому показываешь на шкафчик.

– Увы, на него написал какой-то малыш, а уборщица на больничном. Не боишься испачкать руки?

– Нисколько.

Пару минут спустя я уже оттираю мочу от нашего красного ложа, и ты изо всех сил стараешься не смотреть на меня, но ничего не можешь с собой поделать. Я тебе нравлюсь. И разве может быть иначе? Даже грязную работу я делаю с улыбкой.

Я переехал сюда, решив, что мне будет легче стать хорошим парнем в окружении других хороших людей. Уровень преступности здесь феноменально низкий: последнее убийство случилось двадцать лет назад. Поэтому когда один архитектор спер у другого рекламный щит, это стало сенсацией, которую местная газета мусолила два выпуска подряд. Молодежь бежит с острова. Население становится старше.

Красное ложе снова как новенькое, я откладываю чистящие средства и оборачиваюсь. Ты ушла.