В столице, прохаживаясь по Невскому под моросившим дождиком, молодые встретили приятелей из Киева, мужа и жену Волоховых, и те набросились на них с расспросами: давно ли они приехали, какие достопримечательности собираются посетить и были ли у столичных знаменитостей.

Молодые растерялись от такого напора, но Петр Волохов, тощий субъект в пенсне, нисколько не смутившись, продолжал атаковать Марию:

– Вы, насколько мне известно, пишете стихи. Почему же вы до сих пор не посетили салон Зинаиды Гиппиус? Уверяю вас, там собираются сливки литературного мира.

Молодая женщина наморщила лоб. Конечно, ей приходилось слышать об известной поэтессе Зинаиде Гиппиус и ее не менее известном муже, Дмитрии Мережковском, но чтобы так запросто заявиться к ним в салон – об этом она не могла и подумать.

– Мой брат балуется стихами. – Белесая, невзрачная Волохова приблизила губы к лицу Марии, и капельки слюны летели на румяные щеки Тарновской. – Его представили этой ведьме. Да, да, так ее кличут. Или сатанессой – кому что нравится. Если хотите, брат представит ей и вас.

Мария почувствовала легкую дрожь в коленях. Быть представленной самой Гиппиус? Но заслуживает ли она такой чести? Впрочем, почему бы и нет? Конечно, ее стихи не бог весть что, но бывает и хуже.

– Если вашего брата не затруднит, – выдавила она. – Я была бы очень благодарна.

– Конечно, не затруднит, – заверила ее Волохова. – Давайте встретимся завтра здесь, на Невском, скажем, часов в шесть вечера.

Мария едва не бросилась ей на шею.

– Я буду, – пообещала она твердо. – Обязательно буду.

Глава 9

Приморск, наши дни

Я до последнего не верил, что она придет. В противном случае получалось, как в сказке или как в плохом сериале, набившем оскомину даже домохозяйкам: миллионерша-банкирша влюбляется в простого клерка.

Но, представьте себе, она пришла. На ней был простой костюм такого элегантного покроя, что многие модницы поседели бы от зависти.

– Давайте сядем вон за тот столик. – Она указала на террасу.

Ресторан находился в нескольких тысячах метров над уровнем моря – и вид с террасы открывался потрясающий.

Я вообще не мастер описывать пейзажи. Если вы видели картины Айвазовского, вы можете представить всю красоту вечернего моря, даже если никогда не были в этих краях.

В тот вечер море было какого-то причудливого синего цвета. Оно не набрасывалось на камни, а ласкало их и шептало свои тайны. Две острые скалы, одинаковые, как близнецы, горделиво взметнули вверх свои остроконечные вершины. Несколько катеров причалило к ним, и смельчаки взбирались по выбитым в них ступеням, чтобы поразить своими залихватскими прыжками.

Спрашивается, чего ради? Ради видео в интернете или улыбки своих девушек? По мне, так они безголовые дурни, рискующие сломать шею ради минутного восхищения.

Пахло степью и морем. Кажется, Сергеев-Ценский сказал, что море пахнет арбузом. С этим я, пожалуй, соглашусь. Странно: про арбуз никто не говорил, что он пахнет морем, но это уже детали. Цикады орали так истошно, что хотелось их прогнать.

– Здесь очень красиво, правда? – Она улыбнулась и даже немного похорошела. – Обожаю это место. Но давайте что-нибудь закажем. Я ужасно голодная.

Я тоже чувствовал бурление в животе, но опасался предложить ей меню. С детства меня учили, что джентльмен должен платить за свою даму. Этот ресторан считался самым дорогим в городе, и ужин в нем мог пробить существенную брешь в моих доходах. И все же я не мог ударить лицом в грязь.

– Закажите любое блюдо. – Я слышал, как дрожал мой голос. – Я с удовольствием…

Надежда покачала головой:

– Нет, это я с удовольствием угощу вас. Я давно не выплачивала вам премию, верно? Считайте это хоть какой-то компенсацией.

«В конце концов, она права», – я открыл меню и заказал самые дорогие блюда.

Когда я назвал их официанту, в ее лице ничто не изменилось. Грымза ограничилась коктейлем из морепродуктов и фруктовым салатом.

– Обычно я не ем после шести, – призналась она и покраснела как девочка. – Но сегодня особенный день, вы так не считаете?

– Разумеется, считаю, – поддержал я ее, хотя и сам не знал ответ на этот вопрос.

Свидание с начальницей могло закончиться для меня чем угодно. Грымза была непредсказуема. Одно неверно сказанное слово – и вылетишь с работы.

Официант принес заказы достаточно быстро. Наверное, Надежду здесь знали и старались угодить.

Мы ели в молчании. Честно говоря, я даже не знал, о чем разговаривать.

За чаем мы перекидывались ничего не значащими фразами старых приятелей – о погоде, пляжах и развлечениях, которых у меня было мало. На мое удивление, и она оказалась не любителем повеселиться.

– У меня дом в центре города, неподалеку от набережной, – призналась Надежда и виновато посмотрела на меня. Конечно, виновато. Благодаря мизерной зарплате в банке я и мечтать не мог о таком домике! – Люблю уехать туда на выходные, отключить телефоны и завалиться на террасу с какой-нибудь книжкой.

Я промолчал, ибо что мог добавить?

Любезный до приторности официант принес счет, она бросила несколько тысячных купюр и пробормотала:

– Сдачи не надо.

Он так угодливо изогнулся, что мне стало за него стыдно.

– Пойдемте. – Надежда взяла меня под руку.

Половина ресторана глазела на нас как на редкие музейные экспонаты. Наверное, одни завидовали, а другие осуждали.

Мы спустились по ступенькам к стоянке, я распахнул перед ней дверцу, но она покачала головой:

– Такой хороший вечер. Мне бы не хотелось ехать домой. Знаете что? Давайте спустимся к морю.

Если вы когда-нибудь были на Тигровом мысу в наших местах, то знаете, что к любому пляжу в этом месте просто так не спустишься. Желающим придется преодолеть восемьсот ступенек, любителям дикой природы – горные кручи. Но и те, и другие в результате не жалели, оказавшись на пляжах с кристально чистой водой, спрятавшихся между скал, по цвету напоминавших тигровую раскраску.

Легкое французское вино придало Надежде храбрости, и она решила спуститься со скалы по узенькой тропинке.

Несколько раз я думал, что она сорвется и я останусь без работодателя. Но в конце концов Грымза с честью преодолела опасные склоны, и мы оказались в райском уголке.

Мне всегда казалось, что эти пляжи напоминают Майами, хотя там я никогда не был. Нереально белая галька обрывалась таким же белым песком, неизвестно как оказавшимся на галечном пляже. Вода была чистейшая.

Мне до смерти надоели такие описания, как «был виден каждый камушек, каждая травинка», но в данном случае все было именно так.

– Здесь никого нет?

– Если только рыбаки, – произнес я. – Но они просто проплывут мимо. Если проплывут.

– Тогда мы можем искупаться. – Она расхохоталась. – Испугались?

Я покраснел:

– Бояться мне, собственно говоря, нечего. Насколько я понимаю, это не нудистский пляж, а я не взял плавки.

– Но вы сами сказали, что здесь никого нет. – Она хихикнула, как школьница, собравшаяся нарушать запреты мамы. – Я тоже без купальника, и меня это не пугает. Мы можем раздеться в этих расщелинах, а потом нырнуть и поплавать по отдельности.

– Давайте так и сделаем. – Я потакал всем ее прихотям.

Кто знает, может быть, Грымза повысит мне зарплату?

Мы разошлись каждый в свою расщелину. Я видел, как она, нагая, прыгнула в воду.

Сумерки делали ее привлекательной, но я знал, что это ненадолго.

Тем не менее когда женщина подплыла ко мне и обняла, прошептав, что я напоминаю ей греческого бога, я ее не оттолкнул.

Глава 10

Санкт-Петербург, 1895 г.

Брат Волоховой, такой же белесый и невзрачный, как сестрица, встретившись с Марией на Невском, подвез ее к внушительному дому на Литейном, и они поднялись на пятый этаж, в квартиру Мережковского и Гиппиус.

На удивление Тарновской, дверь оказалась открытой – и они беспрепятственно вошли в святая святых поэзии. Спутник провел ее в большую, модно обставленную гостиную, полную оживленно разговаривавших мужчин. Возле окна, на софе, полулежала рыжеволосая голубоглазая женщина, одетая в строгий мужской костюм.

Увидев гостей, она скорчила гримасу и навела на них лорнет.

– А, это вы, Жорж. – Красавица едва улыбнулась, узнав брата Волоховой: судя по всему, она была очень близорука. – Что за прелестное создание рядом с вами? – Ее тонкая изящная рука потянулась к высокой прическе и вынула шпильки. Волосы тяжелыми волнами упали Зинаиде на плечи, и она, взяв черепаховый гребень, стала медленно и томно их расчесывать.

– Это молодая поэтесса из Киева, – представил мужчина Тарновскую. – Мечтает познакомиться с вами.

Рука Зинаиды, плававшая по золотистым волосам, на мгновение замерла:

– Вот как? И какие же стихи мы пишем?

Тарновская сделала реверанс:

– Мои стихи не могут сравниться с вашими. Я пришла, чтобы увидеть вас. Я так много о вас слышала.

Ее заискивающий тон понравился Гиппиус: она любила лесть.

– Вы такая же рыжеволосая, как я. – Тонкие губы сложились в улыбку. – Так и быть, я познакомлю вас с моими гостями. А потом вы почитаете мне свои стихи.

Мария собиралась запротестовать: она не считала, что ее произведения заслуживают внимания, но Гиппиус подняла указательный палец, как бы приказывая молчать:

– Кроме меня, их никто не услышит. Слово Антона Крайнего.

Тарновская знала, что под этим псевдонимом Зинаида писала фельетоны и статьи.

– Как вам будет угодно. – Она слегка наклонила голову.

Гиппиус встала с софы и, взяв Марию под руку, подвела к невзрачному мужчине маленького роста, с худой впалой грудью, черными влажными глазами и вздыбленной редкой бороденкой.

– Познакомьтесь, дорогая. Будете рассказывать о нас в Киеве. Это мой муж, Мережковский.

Дмитрий Сергеевич надменно кивнул и повернулся к худому мужчине с желтоватым лицом:

– Я всегда говорил, что с помощью символа можно познавать действительность.

– Он разговаривает с Валерием Брюсовым, – пояснила Гиппиус. – Вы слышали о символизме? Мой муж последовательно изложил все его особенности в своих лекциях. По его мнению, символизм способен возродить культуру, продолжить традиции девятнадцатого века. – Видимо, поэтесса оседлала любимого конька.

Она стала подробно объяснять Марии, как нужно писать стихи, но молодая женщина ее не слушала. Полузакрыв глаза, она думала, что волей судьбы попала в волшебный мир литературы, познакомилась с лучшими людьми своего времени.

Она не заметила, как Дмитрий Сергеевич, теребя свою всклокоченную бородку, встал, явно собираясь прочесть что-то свое, и только звуки его голоса вернули ее в реальность.

С усильем тяжким и бесплодным
Я цепь любви хочу разбить.
О, если б вновь мне быть свободным,
О, если б мог я не любить!
Душа полна стыда и страха,
Влачится в прахе и крови,
Очисти душу мне от праха,
Избавь, о Боже, от любви!
Ужель непобедима жалость?
Напрасно Бога я молю:
Все безнадежнее усталость,
Все бесконечнее люблю.
И нет свободы, нет прощенья.
Мы все рабами рождены,
Мы все на смерть, и на мученья,
И на любовь обречены.

Закончив, он театрально поклонился и снова сел рядом с Брюсовым.

– Прелестно! – прошептала Тарновская, пораженная музыкальностью стихотворения. Она подумала, что, вероятно, в нем был глубокий смысл, который ей не удалось постичь. – Гений! Ваш муж – гений!

Гиппиус высокомерно посмотрела на гостью.

– Почитайте-ка свои стихи, дорогая, – надменно проговорила она, укоряя себя за то, что сразу не уделила внимание творчеству этой молодой особы – так было принято в ее салоне.

Тарновская стушевалась: