Наверно, из-за того, что он был при полном «параде», в милицейской форме и фуражке, водители не очень-то любезно отнеслись к его инициативе. Кто-то уже кричал в спину матерные ругательства, вероятно, именно тот водитель, перед носом которого Сорокин безмятежно бросил своего железного коня. Другой чудак на «лендкрузере» едва не взял Сорокина на капот, хотя явно видел, что он идет прямо перед его машиной. В общем, Сорокин лишний раз убедился, что народ милицию не любит, не любит, хоть убей, и ничего ты с этим не поделаешь. Пропаганда как раз-таки наоборот производит обратный эффект, вызывая среди народных масс еще большее озлобление. Оно и понятно, каждый человек хочет в этом мире справедливости. Только где ее на всех наберешься? Что для одного справедливость, то для другого зло.

В метро Сорокин тоже ловил на себе недобрые взгляды. Так и читал, что если бы не людное место, то некоторые давно бы с ним разобрались. От этих взглядов ему становилось не по себе, и он подумал, что понимает начальников, которые ездят с мигалками вразрез со всеми правилами дорожного движения. Что остается делать в антагонистическом противостоянии? Начнешь каждого убеждать, что на самом деле ты хороший мент, не поверят, так как убеждены, что хороших ментов по определению не бывает, и что люди в милицию не служить идут. Вот и занимайся любимым делом после этого. Кто же поверит Сорокину, что он шел в милицию, чтобы расследовать преступления и ловить преступников? Скажут, не заливай, мол, брат, ты шел за должностью и думал забраться повыше, чтобы нахапать побольше взяток на сытую старость.

Философствуя о нелегкой ментовской жизни, Сорокин и сам не заметил, как проехал нужную станцию метро. Когда он очнулся, то хорошенько себя отругал: «Тоже мне мечтатель нашелся! Одного Забродова выше крыши хватает со своими умствованиями, так еще ты решил прославиться!»

Когда полковник Сорокин прибыл на Дорогомиловский рынок, его глазам открылась печальная картина. Преступники пронеслись словно смерч, методично, если так уместно сказать, даже филигранно расстреляли торговцев овощами и фруктами, в том числе и тех, кто по чистой случайности оказался неподалеку.

«Вот, нелепая смерть, – подумал Сорокин. – Пошел на рынок за продуктами и не вернулся, погибнув от шальной пули. В этом, наверно, и есть вся Москва, прибить могут на каждом шагу, прямо как в военное время. Ничего не поделаешь, разгул преступности, с которой мы бы давно справились, если бы не преступники в милиции, прокуратуре, судах и Госдуме. Куда ни ткнись, всюду взятки гребут, а с таким подходом, когда деньги превыше всего, занимаются всем, за что платят деньги. Как вам нравится участковый, который организовал банду и совершил двадцать шесть грабежей? Конспиратор хренов!»

Милиция оцепила проход, куда пытались прорваться азербайджанские женщины и дети, как понял Сорокин, родственники погибших. Милиция не пускала их к жертвам, и по всему рынку разносились горький плач и вместе с тем истерично-возмущенные крики. На мостовой валялись раскрошенные арбузы и дыни, раздавленные поздние персики. Если бы не многочисленные трупы, со стороны казалось бы, что произошел погром на основе расовой неприязни. Кто-то из торговцев, раскинув руки в стороны, весь пропитанный кровью, лежал на асфальте, кто-то уткнулся лицом в прилавок, кому-то пуля попала в спину, по всей видимости, при попытке к бегству.

Свидетелей было много, но ничего толком они рассказать не могли, по крайней мере, не было каких-то существенных деталей, за которые могло зацепиться следствие. Все как один утверждали, что торговля шла как обычно, пока внезапно на торговый ряд с двух сторон не ворвались люди в масках, открывшие огонь на поражение. Одеты они были в обыкновенные спортивные костюмы с рюкзаками на спинах. После совершения преступления скрылись в неизвестном направлении, и никто их больше не видел.

Сорокин изучил взглядом пустую гильзу, поднятую из-под ног.

«Ничего себе ворошиловские стрелки! – хмуро подумал он. – АК-47. Они что, совсем обнаглели? Решили сделать из Москвы арену боевых действий?»

– Может, у них были какие-то особые приметы? – настойчиво допытывался Сорокин у старенькой азербайджанки, которая находилась в шоковом состоянии. Ей повезло, потому что при первых же выстрелах она сразу упала под прилавок, и о ней просто-напросто забыли.

– Нет, я не видела. Все в одинаковых штанах и мастерках черного цвета.

– Они разговаривали между собой?

– Ничего не было слышно.

– Спасибо, – с досадой поблагодарил полковник Сорокин.

Уж второго «глухаря» ему точно не спустят. Это факт. Налицо сведение счетов. Вначале убиты армяне, теперь – азербайджанцы. И что получается, они устроили тут сведение счетов, а ему, Сорокину, теперь разгребай, рискуя при этом получить пулю в затылок, или, может, сделать, как кот Леопольд из памятного мультфильма: «Ребята, давайте жить дружно»?

На месте происшествия только и были найдены, что трупы и пустые гильзы. Больше ничего. Сорокин отправил гильзы на экспертизу, чтобы узнать как можно больше об оружии и местоположении стрелявших. Он походил по рынку и порасспрашивал людей в надежде, что кто-нибудь видел, на какой машине приезжали преступники, или запомнил хоть какие-нибудь детали, которые могут навести его, сыскаря, опытную ищейку МУРа, на верный след.

Нет, все, словно сговорившись, молчали. И в этом молчании Сорокин не видел для себя ничего хорошего. Снова все нити оборваны. Это что ему прикажете, сажать в СИЗО всех подряд по подозрению в совершении преступления? Нет, он не может этого сделать, потому что таким образом покажет свое бессилие. Его поднимут на смех, и он с успехом завалит два дела. На этом его песенка будет спета, и его с позором выгонят из МУРа, после чего ему не то что людям в глаза будет посмотреть стыдно, он даже в зеркало не взглянет. Вся надежда остается на Забродова. Ему нужен всего лишь след, а там-то он уже развернется. А найти след ему поможет Забродов, в этом Сорокин был уверен. Иначе остается только виселица с куском мыла. Никто и слушать не захочет, что он, Сорокин, не Бог и не может сделать невозможное. Начальство приказало, и он должен исполнять. Остальное их не интересует.

– Вот что, – сказал Сорокин молодому сержанту, чье выражение лица показалось ему хоть немного осмысленным. – Будьте внимательны. Погуляйте на рынке с ребятами, и если заметите что-то подозрительное, сразу звоните мне по этому номеру.

Сорокин написал на клочке бумажки свой телефон, после чего, сильно тревожась не столько за нераскрытые убийства, сколько за свое неопределенное будущее, побежал к метро. Еще не хватало, чтобы его машину оттянул эвакуатор на штрафстоянку, если ей уже не прокололи шины разгневанные автолюбители.

* * *

Забродов за время службы в ГРУ успел обрасти неимоверным количеством связей. Номеров в телефонной книге у него было под тысячу, и иногда, лежа на кровати, он листал телефонную книгу и, глядя на какое-нибудь имя, толком не мог вспомнить, кто это такой и откуда он его знает. Бывало, поможешь чем-то человеку, для тебя вроде как мелочь, а для него это имеет большое значение, вот и разговоритесь, обменяетесь телефончиками. Понятно, что по многим номерам Забродов ни разу не звонил, но в таком случае, как, например, сейчас, ему была нужна хоть какая-то зацепка.

«Сорокин, наверняка, плотно сидит на валидоле и коньяке. Когда я звонил, у него был голос как при смерти. Такая работенка, как у него, высосет из тебя все силы похлеще вампира. Шутка ли, он несколько дней подряд не ночует дома, все сидит в своем кабинете и разрабатывает версии, которые ни черта не сходятся с произошедшим. Досидит так до четырех, а потом куда уже домой ехать, пока доберешься да ляжешь вздремнуть, опять на работу собираться. Вот и прикорнет на несколько часиков в своем кабинете, – философствовал Забродов. – Случается так, что жизнь давит тебя прессом, проверяет на устойчивость и износ. Сорокин – мужик, держится. Тут второе массовое убийство на его голову свалилось, а он все сидит, думает, пробует что-то. Нужно что-то предпринимать. Кому охота подохнуть на рынке? И что это за выяснение отношений в цивилизованном обществе? Если такие убийства оставлять безнаказанными, то в обществе произойдет эскалация насилия. Потом на лестничной площадке начнут стрелять, если не понравишься».

Листая телефонную книгу с этими мыслями, Забродов наткнулся на фамилию Борынец. В скобках было помечено «парикмахер». Илларион ухмыльнулся и набрал номер. Он, как человек бывалый, давно знал, что любая ценная информация требует своего шифра. Кто его знает, украдут телефон, а там такой подарочек.

– Алло, – фамильярно приветствовал Забродова хрипловатый мужской голос.

«Как его зовут? Гриша? Леша? Вася?» – ломал голову Илларион.

– Сергей…

– Какой Сергей! Научись набирать правильный номер, козел!

– Борынец!

– Чего надо?

– Это Забродов. Помнишь такого?

– Ну, – неохотно процедил Борынец, словно тем самым делал Иллариону большое одолжение.

Ох, как не любил Илларион хамство. Неужели так трудно быть вежливым и доброжелательным человеком? Некоторые, оказывается, не понимают.

– Нужно встретиться, Борынец. У меня есть информация, которая тебя заинтересует.

– Думаешь, у меня так много времени? – ухмыльнулся Борынец и откашлялся в трубку. – Я человек занятой…

– Знаю я твою занятость, – усмехнувшись, перебил его Забродов. – Старушек лавочных допрашиваешь да алкоголиков у универсама, не замышляет ли кто теракт. А тут, между прочим, два убийства, да еще каких. Они должны быть вашему ведомству как бельмо на глазу!

– Мне непонятно одно, Забродов. Какое ты имеешь к этому отношение? Лучше в своем огороде копайся и читай литературку. Для жизни полезно.

– Борынец, – тихо сказал Илларион, – если ты думаешь, что у меня нет на тебя рычага воздействия, то ты глубоко ошибаешься. Твоя шея в петельке, а стоит мне ударить раз по табуретке, и все тебе, каюк.

Борынец работал в ФСБ. Раньше он когда-то пересекался с Забродовым. И тот ему помог, правда, вышло как-то некрасиво, что Борынец просто использовал его в своих целях и часть денег, которые получил от преступной группировки, присвоил себе. Забродов о такой нечистоплотности узнал не сразу, да и не хотел он стучать, но надавить мог. Так, по звонку Федорову, в интересах дела, у него оказались бы материальчики на Борынца.

– Гнида ты, Илларион. Шантажист.

– В отличие от тебя, Борынец, честный советский человек. Насколько мне известно, долларовая болезнь у тебя уже давно. Трепаться по телефону я не люблю, так что через полчаса жду тебя на Тверской. Около метро.

И Забродов повесил трубку. Конечно, он не любил шантаж, чувствуя себя при этом как-то неловко, но с другой стороны, когда речь шла о восстановлении справедливости и порядка, и уж тем более о помощи давнему другу, Илларион пользовался и этими методами. Он знал, что Борынец занервничает и приедет.

Борынец был низкорослым мужчиной с аккуратной лысиной и беспокойными глазами. Щеки у него были розовыми, нос с горбинкой, и почему-то у Забродова он ассоциировался с упитанным поросенком, который вместо того, чтобы заниматься стоящим делом, вольготно жирует на государственных харчах.

– Только побыстрее. Я тороплюсь, – сухо предупредил Борынец, даже не протянув руки, чтобы поздороваться.

Забродов достал из кармана бумажник и протянул Борынцу десятирублевую купюру.

Тот недоуменно уставился на Иллариона.

– Не стесняйся, бери. Это тебе денежка, чтобы ты научился в школе хорошим манерам.

– Ну тебя!..

– Типун тебе на язык! – весело отозвался Забродов, пряча деньги. – Пройдемся по улице и поговорим.

Меня интересует одна штука. Что тебе известно об убийствах в Багратионовском проезде, где строится медицинский центр, и на Дорогомиловском рынке? И не делай вид, что об этом ты услышал только сейчас. У тебя на каждом углу стукачи.

– Не стукачи, а информаторы, – обиделся Борынец. – Следи за своим языком.

– Что-то ты обидчивый стал. Небось, начальство не жалует, и ты сливаешь всю агрессию на окружающих?

– В психологи подался, чтобы подрабатывать на досуге?

Забродову надоели эти ужимки и клоунские выходки Борынца, и он цепко схватил его за запястье, нелюбезно надавив на несколько особо чувствительных точек.