Затем обладатель этого голоса отдал какой-то знак, потому что в следующий момент Тихого подхватили под мышки и, несмотря на то что он отчаянно сучил ногами, поволокли на середину небольшой комнатки. Все необходимые приготовления были уже сделаны. Кухонная табуретка дожидалась, когда на нее ступят ногами. Люстра была снята, и вместо нее болталась веревка. Тихого волокли так, что он не мог увидеть этого, а только бессильно мычал, ворочая головой из стороны в сторону, словно тряпичная кукла. Его рывком поставили на табуретку, набросили на шею бечеву и тут же стремительно выбили из-под его ног табуретку.

Тихий засучил ногами, глаза вылезли из орбит, и, отчаянно дернувшись в последний раз, он повис, едва заметно покачиваясь. Лицо его застыло в гримасе безмолвного ужаса.

– Кедр, сними ленту, пусть язык висит натурально, а ты, Бон, не пялься на меня, как на телку, а затирай отпечатки. И ничего не лапать! Не брать! Врубились?! Жду внизу, в машине. Быстро чтоб!

Глава 2

Илларион Забродов был в замечательном расположении духа, которое, честно говоря, в последнее время посещало его нечасто. Радовало его, по крайней мере, то, что для хорошего настроения ему требовалось совсем немногое. «Хорошо все-таки, что я не такой привередливый, без запросов, как у молодежи, чтобы всего и много и сразу. Может, я раньше тоже таким был, но потом отошло как-то. Только вот интересно, мог бы мне сказать, тот же генерал Федоров, к примеру, хорошо это, что с возрастом человек усмиряет свои аппетиты и начинает радоваться тому, что у него есть. Вот и я, чем не образец для такой теории? Хорошенько выспался, кошмары не снились, на дворе солнце яркое светит, снежок выпал, машина бежит, как новенькая, никаких пробок. Только если так рассуждать, то радость примитивная какая-то получается. Стоп, – сказал себе Илларион. – Чего ты, в самом деле, расфилософствовался и размечтался прямо как поэт».

Он усмехнулся своему отражению в зеркале заднего вида и перестроился на левую полосу: по правой полосе ехать было невозможно, машины волочились, как караван в пустыне. «Нельзя так, – подумал Илларион. – И сам не едешь и другим не даешь. Что, только в Москве так? Или везде так ездят? Гордятся своей неуступчивостью. Только разве это неуступчивость? По-моему, самая обыкновенная глупость. Человек же и по делам может куда-то спешить, как я, например. Хотя разве это срочное дело – поменять летнюю резину на зимнюю? Или я не замечаю, как старею, и для меня каждая мелочь становится важной и называется делом? Тьфу, что за мысли лезут в голову! Услышал бы Федоров или Сорокин, на смех бы подняли! Сами на мои шутки обижаются, дуются, а вот меня поддеть любят, я же, по их мнению, обижаться не имею права».

Илларион закурил и подбавил газу. Сам он с нарушителями закона боролся, учил их уму-разуму, но кто из русских не любит быстрой езды? Он и находил себе оправдание в этой поговорке. Решил не тянуть кота за хвост и выбрался к своему знакомому, с тем чтобы поменять резину своему «бьюику». «Рискнуть-то можно и на летней дальше ездить, – рассуждал Илларион. – Только потом сам себе не прощу, если в ДТП попаду. Или… Ну вот, дофилософствовался до мыслей о смерти. Жить и жить тебе еще, Илларион. Рано еще в дальние края собираться».

Забродов выехал на Ленинградский проспект, вливаясь в плотный поток машин. Здесь уже было не так вольготно, и полосы выбирать не приходилось. «Вот черт, – выругался Илларион. – Дернуло же меня сегодня шины менять. Такой день солнечный, приятный. За город лучше бы поехал или дома остался, навел бы порядок в библиотеке и Марату Ивановичу Пигулевскому звякнул бы, может, у него что-то новенькое появилось. Нет же, теперь полдня простою на Ленинградском и к вечеру доеду. Ну поставят мне резину бесплатно, денег не возьмут, а день-то испорченным окажется». Илларион давно обещал заехать к одному своему знакомому. Тот недавно позвонил и похвастался, что обзавелся своим автосервисом. А Илларион, не подумав, напросился в гости, при этом добавив: «Для моего коня твоя конюшня не годится». Ну вот и получил теперь приглашение наведаться в автосервис, с уговором, что если все сделают как надо, то с Иллариона причитается бутылка коньяка и свои нехорошие слова он берет обратно. Вот и пришлось ехать. Забродов не привык бросаться словами, не то что как некоторые. Под «некоторыми» прежде всего подразумевался генерал-майор Федоров, который обещал заехать две недели назад и все не приезжал. Хоть бы перезвонил, сказал что да как, нет, молчит и не звонит, а потом, как обычно, приедет без предупреждения, когда Иллариона дома нет, и будет сердиться, что не встретил. «Ох уж этот Федоров, – покачал головой Илларион. – Вояка с характером. Ну а ты сам? Без характера, что ли? Тогда не ропщи, а лучше подъедь вперед, иначе вон та девушка с правой полосы втиснется в твой ряд и тебе придется не только менять резину, но еще и перекрашивать машину».

Илларион быстро ликвидировал свободную площадь асфальта, на корню перерубил устремление хитрой девушки, которая располагалась на своей полосе теперь несколько кривовато и не могла сделать маневр, пока Забродов не проедет чуть вперед. «Вот так-то, – с удовлетворением подумал Илларион. – Должно послужить уроком. С детства же учили, не лезь вперед очереди, занял свое место и стой».

Но, очевидно, девушка только недавно сдала на права, или заболталась по мобильнику, или красила губы, или же, обладая редкостным телепатическим даром, прочитала мысли Забродова и рассердилась на него за неуступчивость, но в следующий миг она подтвердила его наихудшие опасения. Она умудрилась слегка помять с правой стороны переднюю и заднюю дверцы машины. Илларион услышал скрежет, который иногда слышал в кошмарных снах и который так часто избегал ценою невероятного напряжения ума и ловкости рук. Но видно, рано или поздно, неизбежное должно было случиться. Теперь его черный «бьюик», который, между прочим, он не так давно покрасил, однозначно нуждался в посещении автосервиса. На его некогда аккуратном боку виднелась вмятина со свежими царапинами.

– Когда садитесь за руль, вначале надо разобраться, где газ, а где тормоз! Да, кстати, почем права нынче? За сколько взяли? Триста, четыреста или все пятьсот? – Илларион говорил громко и уверенно с видимым спокойствием, но, всмотревшись в его глаза, нетрудно было понять, что он не на шутку разозлился. И хотя он не привык ругаться с женщинами, сейчас ему очень хотелось это сделать, в особенности когда такая хрупкая девушка садится за руль громадного «форда эксплорера» и пробует твою машину на крепость и характер, между прочим, тоже.

– Я… я… – девушка ловила ртом воздух, отставив мобильник от уха, и казалось, сама не понимала, что произошло и как это так могло получиться, что машина вдруг ни с того ни с сего поехала.

– Ну, не я же, – Илларион в расстройстве развел руками. – Где вас так ездить учили? На каком заброшенном поле?

Он вернулся в машину и включил аварийную сигнализацию, пребывая в твердой решимости, что дождется приезда доблестных сотрудников ГИБДД, которые и покарают нерадивую автолюбительницу.

– Посмотрите, что вы наделали! – Илларион был возмущен и пытался заставить себя успокоиться, но ничего не выходило, потому что каждый раз, бросая взгляд на вмятину и свежие царапины на своей машине, он чувствовал новый прилив негодования.

Забродов принял позу учителя и показал рукой, словно указкой.

– Да-да, полюбуйтесь, девушка, результатом ваших усилий. И, между прочим, пора бы выключить левый поворот, или, может быть, вы собираетесь взять меня на таран? Русская баба, как говорится. И коня на скаку остановит…

Он не договорил, потому что она зарыдала, а это было хуже всего: когда женщины начинали плакать, Забродов терялся и чувствовал себя негодяем, виноватым и вообще самым худшим человеком в этом мире. И эта девушка, сама не догадываясь, нащупала его самое слабое место.

– Ну-ну, ладно вам уже. Ну, с кем не бывает? – неловко начал утешать Забродов, уже не обращая внимания на объезжавшие их машины, чьи клаксоны заходились в истерике. «Ну что непонятного, – с раздражением подумал Илларион. – Не просто же так остановились поболтать, а самое настоящее ДТП. Я даже знак выставил, ближе, правда, чем требуется, но попробуй подальше его поставь, так скорее на капот поймают. Задавят и даже не заплачут».

Образовалась приличная пробка, машины объезжали их и выстраивались в многокилометровую очередь. «Вот как в жизни бывает, – подумал Забродов с какой-то неожиданной гордостью. – Из-за этого столкновения все движение на проспекте перекрыто, ну или почти все. По радио говорят наверняка, и в Интернете на карте место аварии отмечено, а всего-то и дел, что столкнулись две машины. Кажется, мелочь, а все вынуждены считаться».

Девушка продолжала плакать, склонившись к рулю. Ее светлые волосы разметались по плечам, и рыдала она как-то по-настоящему, так что Илларион, не раз побывавший в смертельно опасных переделках, кажется, впервые в жизни испугался не на шутку. Испугался обычных слез. «Неужели я такой слабак? – не без тревоги подумал Илларион. – Ну плачет. Подумаешь! Кто из женщин не плачет? Все плачут. Их тогда жалеть начинают и мужики часто соглашаются на то, на что никогда бы не согласились, если бы их жены, подруги, дочери, невесты не заплакали. Коварные эти существа, женщины…»

– Ну ладно, ладно, хватит уже плакать! Мне на нервы действует. Не будем никого вызывать! Это я так сказал, чтоб припугнуть!

Она словно бы не расслышала, но плач стал стихать, наконец она подняла лицо от руля.

– Отвернитесь, что вы так смотрите на меня! Я вам не музейный экспонат и не картина! Что, не видели никогда женщину с поплывшей косметикой?

– Почему? – смутился Забродов. Должно быть, его взгляд показался ей слишком нескромным, изучающим. Но что он мог поделать, если его профессия наложила отпечаток на всю его жизнь и он до конца дней не сможет избавиться от изучающего взгляда, да и зачем избавляться, если не раз этот взгляд его выручал?! – Видел я всяких женщин. И с поплывшей косметикой тоже. Хочу вас успокоить: это не самое страшное зрелище, которое мне приходилось видеть. Гораздо страшнее всякие огуречные маски, особенно когда тебя встречают без предупреждения. Вот так недолго и заикой на всю жизнь остаться! А вы говорите о какой-то поплывшей косметике! Меня таким не испугаешь!

– Между прочим, вы только что на меня кричали. Когда на меня начинают кричать, я тут же плачу. Так что косвенно в моем испорченном внешнем виде виноваты вы. И можете не отпираться, я все равно вам не поверю, – сердито отпарировала она, утирая влажной салфеткой лицо.

– Вот тебе и на! – Илларион опешил. Давненько не встречал он таких языкастых, которые из виноватых правыми делаются за одно мгновенье. – Это что же получается? Вроде как я виноват? Ехал тут, понимаешь, на своей машине, дорогу занимал, чужое место, не давал проехать, спровоцировал столкновение, а потом еще и расстроил хозяйку чужого авто? Это так следует понимать?

– Вы меня никогда не поймете, потому вы мужчина, – категорически заявила девушка, которая вовсе не походила на стерву, каковой показалась вначале Иллариону. «Еще не стерва, просто показывает свой характер и не понимает, что делает, чем-то похожа на подростка, выстраивающего свои взаимоотношения с миром путем протеста», – подумал он.

– Может, вы все-таки выключите поворот? И мы отъедем в какое-нибудь место поспокойнее, чтобы решить, как быть дальше?

– А может, я передумала и решила вызвать ментов? – она мстительно улыбнулась. Косметика и вправду поплыла.

– У вас тушь на правой щеке, – подсказал Забродов и добавил: – А что? Можно и так. Давайте, я не против! Пусть приедут, посмотрят, как что здесь случилось, и вам придется заплатить штраф, лишиться прав и оплатить ремонт, если у вас нет страховки, и еще, что немаловажно, придется потратить впоследствии время на поход в спортивный магазин.

– Это еще зачем? Или это у вас такой своеобразный юмор?