Однажды – недели, эдак, полторы назад, – Ирина за ужином с неимоверной горечью, почти с отчаяньем, сказала: ну, что же они, в самом-то деле, творят? Да соберитесь вы все вместе, поговорите по-человечески, утопите все оружие, сколько его есть на планете, в Марианской впадине, направьте все интеллектуальные, производственные, финансовые и энергетические мощности на мирные цели, и через пятилетку – да нет, через год! – этот маленький шарик станет таким райским местечком, что смертность населения автоматически сведется к нулю: никто просто не захочет умирать, а должным образом профинансированная медицина сделает бессмертие практически возможным и общедоступным…

Глеб, разумеется, промолчал, поскольку все, что он мог сказать, Ирина прекрасно знала сама. Человек в основной своей массе – то еще быдло, и в силу не до конца понятных современной науке причин самым сильным наркотиком для него была и остается власть. Кто-то стремится властвовать над миром, кому-то довольно небольшой постсоветской республики, а еще кто-то вполне удовлетворяется покорным страхом в глазах жены и детей.

В обществе, где всем всего хватает, власть не нужна, и именно поэтому власть имущие наркоманы никогда не станут по-настоящему заботиться о благоденствии своих подданных. Как сказал незабвенный Аркадий Райкин: пускай все будет, но чего-нибудь не хватает. Так, для уважения к власти, которая, хотя бы теоретически, может дать недостающее – буханку хлеба, стакан воды или персональный вертолет, поскольку ездить на автомобиле уже наскучило, да и пробки не дают житья. Власть должна защищать рядовых граждан, и, когда никакого врага на горизонте не наблюдается, она сама его создает, чтобы, чего доброго, не стать ненужной. Властолюбие и алчность испокон веков идут рука об руку, и именно это, а вовсе не недостаток материальных ресурсов, во все времена делало невозможным осуществление на практике утопических мечтаний о земном рае.

– Какое там все, – повторил Глеб. – Об этом можно говорить часами и даже целыми днями. Вот, к примеру, с Ириной в проектном бюро работала мусульманка. Так после этих взрывов ее буквально за три дня затравили и выжили из коллектива. И это архитекторы, интеллигенция. А она, между прочим, татарка откуда-то из-под Казани, и хиджаб, наверное, только по телевизору и видела… Честное слово, я не удивлюсь, если ей в один прекрасный день захочется подбросить в вестибюль родного учреждения сумку с гексогеном. А желающих поднять на воздух Лубянку наверняка столько, что, если собрать их в кучу, можно голыми руками прорыть еще один Беломорканал. И далеко не все они на поверку окажутся мусульманами.

Федор Филиппович демонстративно покосился на часы, и Глеб замолчал. Генерал не был виноват в несовершенстве мира; кроме того, он тоже был женат, имел собственную кухню и, надо полагать, вечерами выслушивал от супруги еще и не такие перлы кухонной философии.

– По некоторым данным, – заговорил его превосходительство таким тоном, словно за все это время Сиверов не проронил ни словечка, – в Москве с недавнего времени действует постоянный центр, управляющий действиями террористов. В том числе, как ты понимаешь, и смертников-шахидов. Именно там были спланированы и подготовлены взрывы на Лубянке и Парке Культуры, и там же в данный момент разрабатывается акция, мишенью которой является здание нашего управления. Надеюсь, ты понимаешь, насколько это серьезно.

– Разумеется, – нахмурив брови и придав лицу сосредоточенное, в высшей степени серьезное выражение, значительным тоном поддакнул Сиверов. – Я готов, можете на меня полностью рассчитывать. Костьми лягу, но не позволю международному терроризму попортить ваш кабинет.

– Подход не идеальный, но вполне конструктивный, – одобрил его энтузиазм Федор Филиппович. – Только я предпочел бы, чтобы ты все-таки перестал ерничать. Да и костьми ложиться вовсе не обязательно. Пускай эта сволочь костьми ложится, а ты мне еще пригодишься.

– Центр, – хмыкнул Сиверов. – Центр… Как-то непохоже это на террористов. Вся их сила в том, что они неуловимы и вездесущи, а тут – центр какой-то, да еще в Москве… Так и представляю себе офисное здание – стекло, бетон, зеленое знамя над входом, куча новеньких японских джипов у парадного подъезда, а внутри полным-полно бородачей в камуфляже. Подходи, окружай и начинай зачистку – милое дело!

– Не совсем так, – вертя в руках извлеченную из портфеля коробочку с леденцами, сказал Федор Филиппович. – Где-то они, несомненно, базируются, какая-то крыша над головой у них есть. Но центр – это не здание, а группа людей, скорее всего, очень немногочисленная. Возможно, это всего один человек – тот, кто этот центр возглавляет, а остальные так, на подхвате.

– Тогда это должна быть весьма неординарная личность, – заметил Глеб.

– Более чем, – кивнул Потапчук. – Ты себе даже не представляешь, насколько неординарная.

Он отложил в сторону коробочку, внутри которой, как горошины в погремушке, брякнули леденцы, и достал из портфеля красную пластиковую папку. Папка была полупрозрачная, и в ней, насколько мог судить Глеб, не было ничего, кроме фотографии – по-видимому, той самой, которую генерал обещал показать, когда придет время.

– Вот, полюбуйся, – сказал Федор Филиппович, извлекая фотографию из папки и протягивая Глебу.

– Шутить изволите, ваше превосходительство? – осведомился тот, взглянув на снимок. – Личность, не спорю, известная и где-то даже легендарная. Но ведь он, если память мне не изменяет, уже года три, как землю парит!

– А сколько лет парит землю старший лейтенант ВДВ Глеб Петрович Сиверов? – вопросом на вопрос ответил генерал. – Он ведь, помнится, погиб еще в Афганистане. Да и после того ему пару раз случалось погибать. Помнишь? То-то же. А то – землю парит…

– Но ведь было же официальное сообщение, – сказал Глеб, уже понимая, что городит чепуху. – Была спецоперация, были потери с обеих сторон, было опознание тел, в том числе и этого… Что же, все это – липа?

– Может, и не липа, – пожал плечами генерал. – Может, обыкновенная ошибка или небезуспешная попытка выдать желаемое за действительное. И потом, этот Джафар Бакаев был генералом еще при Дудаеве. С тех пор утекло уже очень много воды, он многому научился, недаром ведь его так долго не могли прищучить. И что, скажи на милость, мешало ему обзавестись хоть дюжиной двойников? Возможно, те, кого взяли в плен во время той операции, были на сто процентов уверены, что на их глазах геройски погиб именно Черный Волк – Бакаев. А на самом деле это был двойник… А может, ты и прав, и то сообщение о ликвидации Джафара – чистой воды липа. Как бы то ни было, есть очень веские основания полагать, что он жив, полон сил и перенес свою ставку в первопрестольную. Как черный ферзь на шахматной доске – просочился сквозь оборону белых и бесчинствует в тылах… А кое-кто теперь теребит ордена и звезды на погонах, полученные за его голову, и думает: мать моя женщина, что ж теперь будет-то? Орден отберут, в звании понизят, да и страшно, елки-палки: а вдруг этот волчара и впрямь ухитрится заминировать Лубянку?

– Да, – с притворным сочувствием произнес Глеб, – что и говорить, положение тяжелое.

– Не вижу повода для зубоскальства, – строго сказал Федор Филиппович. – Я такого позорища, как эти бетонные блоки на мостовой около управления, пожалуй, и не упомню. Осталось только окна мешками с песком заложить, запереть все двери, погасить свет и притвориться, что все разошлись по домам.

Глеб задумчиво покивал, соглашаясь. Он проезжал через Лубянку буквально на днях и был весьма неприятно впечатлен зрелищем, о котором говорил генерал. Это напоминало последний рубеж пассивной обороны, хотя на деле, разумеется, все было далеко не так мрачно. А с другой стороны, куда уж мрачнее-то? Одна из главных целей террористов – посеять в рядах противника страх и панику. И эта цель благополучно достигнута: страх и паника посеяны, да не где-нибудь, а на самой Лубянке. Причем они сильны настолько, что их уже даже не скрывают, о чем неопровержимо свидетельствуют лежащие на мостовой посреди Москвы бетонные блоки… Еще бы противотанковых ежей понаставили и заплели их колючей проволокой!

– В общем, задание понятно, – сказал он. – Найти и уничтожить. Выковырять со дна канализации и положить обратно – желательно, в виде разрозненных деталей, не поддающихся повторной сборке. Чтобы больше не воскрес.

– Вот именно, – кивнул Потапчук. – Только так, и никак иначе: уничтожить.

– Уничтожить – не проблема, – вздохнул Слепой. – А вот найти – это да… Или у вас и адресок имеется?

– Ишь, чего захотел! Адресок ему подавай… Был бы адресок, мы бы с тобой узнали, что Черный Волк, оказывается, был жив, только из новостей, причем именно так – в прошедшем времени. Нет, Глеб Петрович, придется нам с тобой самим над этим поработать. Конечно, кое-какая информация есть, и я тебя с ней ознакомлю, но не обольщайся: большой пользы ты из нее не извлечешь. Искать Бакаева придется тебе.

– Кто бы сомневался, – снова вздохнул Глеб и принялся задумчиво разглядывать фотографию, на которой был изображен немолодой, до самых глаз заросший густой, черной с проседью бородищей мужчина в больших противосолнечных очках и армейском камуфляже без знаков различия.

* * *

Зажатое среди голых скал высокогорное селение Балахани утопало в темной зелени садов. Абрикосы уже собрали, урожай продали, и приземистые, раскидистые деревья стояли пустые под жарким августовским солнцем, терпеливо дожидаясь следующей весны, когда селение снова окутается белой кипенью цветения.

Балахани террасами спускалось к бегущей по дну ущелья речке, без затей именуемой Балаханкой. Укоренившиеся в расщелинах скал корявые, перекрученные ветрами сосны напоминали часовых, высматривающих с укрепленных высот подкрадывающегося к селению врага. Увы, толку от их бессонной вахты не было никакого, и даже всемогущий Аллах, о незримом присутствии которого напоминала выступающая из зелени садов островерхая макушка мечети, не уберег правоверных мусульман Балахани от свалившихся на их головы неисчислимых бедствий.

На обочине вырубленной в скалах, никогда не знавшей асфальта дороги, подняв облако пыли, остановилась побитая ржавчиной белая «шестерка». Правая передняя дверца открылась, и вышедший из нее молодой, одетый с провинциальным щегольством черноволосый парень помог выбраться из машины сидевшей сзади девушке в длинной юбке, модной кофточке и платке-хиджабе. Наклонившись к открытому окну, он что-то сказал водителю, рассмеялся над ответной шуткой, дружески помахал рукой, и «шестерка» укатила в сторону больницы, бренча отставшими железками и волоча за собой длинный шлейф белесой пыли. У ближайшего перекрестка она притормозила и прижалась к обочине, чтобы разминуться с выехавшим из-за поворота большим темно-синим джипом. Правый стоп-сигнал у нее не горел; потом погас и левый, и водитель, не включая указатель поворота, свернул направо, в узкий, круто карабкающийся в гору проулок.

Парень и девушка посторонились, пропуская ехавший им навстречу, прочь из селения, джип. Машина была не местная; с недавних пор ставший в Балахани привычным зрелищем иностранный регистрационный знак был осенен кольцом из маленьких желтых звездочек – гербом Евросоюза – и украшен буквой «F», намекавшей на то, что данное транспортное средство прикатило в это глухое даже по меркам Северного Дагестана место с родины Мольера, Дюма и Николя Саркози.

– Журналисты, – проводив машину хмурым взглядом исподлобья, неприязненно, почти с ненавистью, произнес молодой человек. – Опять приезжали спросить у старого Расула Магомедова, что он почувствовал, когда увидел на фотографии в интернете голову Марьям. Я бы им за этот вопрос сам, лично, головы поотрывал, клянусь!

– Они не виноваты, это их работа, – без особенной уверенности возразила девушка.