С новостями он просчитался, как, впрочем, и всякий раз, когда в голову ему взбредала эта блажь – почитать прессу. Материалы, что не были написаны под диктовку тех, кто платил газетчикам (или тех, кого они боялись), поражали разве что низким уровнем информированности авторов да убогостью их же фантазии. Все это заставляло вспомнить крылатое изречение (принадлежащее, кажется, Ярославу Гашеку): «Новости – это то, что от вас скрывают, все остальное – реклама».

О Верхней Бурунде в газете не было ни слова; вообще, средства массовой информации говорили на эту тему мало и невнятно. Генерал Алексеев не видел в этом ничего удивительного: рекламодателей в широком смысле этого слова данное государство-однодневка не интересовало, а информация о происходящих там событиях в силу ряда объективных причин была скудной, трудно поддающейся проверке и вряд ли достоверной.

И это было очень, очень плохо.

Ростислав Гаврилович вспомнил лицо и голос немолодой женщины – пожалуй, своей ровесницы, может быть, лишь чуточку моложе, – с которой переговорил буквально пару часов назад. Оставалось только гадать, как, каким чудом она его разыскала и сумела выйти на контакт. Их знакомство было мимолетным и ни к чему не обязывающим, а встреча – единственной и не особенно запоминающейся. Лет с тех пор прошло немало, и на протяжении всего этого времени генерал ничего об этой женщине не слышал. Конечно, муж и жена – одна сатана; кроме того, ее благоверный мог на всякий случай оставить ей координаты бывшего сослуживца. Правда, было непонятно, откуда эти координаты у него самого, да и подобные фортели никогда не были ему свойственны: муж этой дамы всегда четко отделял служебный долг от личных интересов и никогда не пытался использовать свое положение в корыстных целях. Впрочем, долго гадать не стоило. Верным, скорее всего, было первое предположение: с кем поведешься, от того и наберешься. Доведенная до отчаяния женщина способна на многое, а если она при этом еще и жена офицера – да не просто офицера, а опытного армейского разведчика, – о, тогда держись! Муж может сколько угодно скрывать от нее подробности, касающиеся своей работы, но жена, если это именно жена, а не холеная пиявка, круглые сутки занятая болтовней по телефону и полировкой ногтей, все чувствует сердцем и со временем овладевает способностями и навыками матерого резидента, не говоря уже о замашках командующего армией, в зачаточном виде свойственных любой женщине.

Суть дела, по которому она разыскала Ростислава Гавриловича, была предельно проста и стала ясна ему очень быстро. Женщина не кривила душой, говоря, что ей больше не к кому обратиться: насколько понимал генерал Алексеев, дело было заведомо гнилое, бесперспективное и ни одно наделенное маломальской властью официальное лицо не стало бы с ним связываться из опасения испортить себе карьеру.

(То же самое, к слову, он мог с чистой совестью сказать и о себе самом. Действуя официальным порядком, по команде, генерал ФСБ Алексеев мог добиться только медицинского освидетельствования на предмет психической вменяемости с последующим уходом в отставку: если болен – лечись, а если здоров и продолжаешь упорно нести заведомый бред, значит, пора, тебе, братец, на покой…)

Спору нет, официальные лица предприняли все шаги, которые были обязаны предпринять, – разослали запросы, сделали необходимые звонки, получили отрицательные ответы и развели руками: простите, мы сделали все, что было в наших силах. Это была чистая правда, и это было хуже всего.

В паспорте гражданина любой страны мира написано, что паспорт является собственностью данной страны, а владелец документа находится под ее защитой. Это тоже правда – до определенного предела. И только наивный глупец, полагающий себя центром вращения вселенной и не видящий дальше собственного носа, может заблуждаться по поводу отдаленности этого предела. Быть под защитой родной страны – примерно то же самое, что быть под защитой папы и мамы. Тут все зависит от того, насколько силен и влиятелен папа и насколько убедительной (или напористой и громогласной, что зачастую оказывается намного полезнее) умеет быть мама в спорах с соседями, школьными учителями и родителями одноклассников.

Но даже американец, у которого самый сильный «папа» и самая крикливая «мама» на всем белом свете, вряд ли может всерьез рассчитывать, что его великая страна объявит войну другому государству и вторгнется на чужую территорию только затем, чтобы выручить своего гражданина из неприятностей, в которые его угораздило впутаться по собственному недомыслию или в силу каких-то иных, более уважительных причин. Обратившаяся к Ростиславу Гавриловичу дама была далеко не глупа и отлично понимала, что официальным порядком помочь ей не может никто. Дипломатические переговоры – дело долгое и непростое, особенно если речь идет о переговорах с засевшей в лесистых предгорьях бандой вчерашних каннибалов, именующих себя борцами за свободу и независимость от другой точно такой же банды чернокожих разбойников, провозгласившей себя законным правительством. А высаживать парашютный десант на другом континенте с целью найти и вернуть на родину полтора десятка погнавшихся за длинным долларом строителей никто не станет: росту международного престижа страны это никоим образом не поспособствует, результат такой акции непредсказуем, а затраты на данное мероприятие заведомо несоизмеримы с его конечной целью.

И тем не менее, все отлично понимая, Екатерина Андреевна Саранцева пришла к Ростиславу Гавриловичу и попросила о помощи. И, вникнув в суть проблемы, генерал Алексеев был вынужден признать, что эта приятная во всех отношениях дама мастерски загнала его в угол, заставив выбирать между двумя «не могу».

С одной стороны, он не мог ей помочь, не рискуя по самые уши увязнуть в крайне неприятной, могущей иметь самые скверные последствия для него лично истории. А с другой – не мог отказать. Потому что в не столь уж давние времена муж Екатерины Андреевны подполковник Саранцев, нарушив прямой приказ командования, поднял свою группу по тревоге, угнал «вертушку» и, превратив в дымящиеся руины два аула, отыскал и вывез к своим попавшего в плен в бессознательном состоянии, полумертвого от ран и пыток полковника Алексеева. Саранцеву это даром не прошло: он не только с треском вылетел из армии, но и отсидел в колонии строгого режима два с половиной года из тех восьми, что щедро отмерил ему самый гуманный в мире российский суд.

Мишка Саранцев свалял большого дурака, действуя по слегка устаревшему принципу: «Русские своих на войне не бросают». Позднее выяснилось, что в сожженных аулах не было никого, кроме чеченских боевиков и арабских наемников, а спасенный такой дорогой ценой и в нарушение приказа полковник Алексеев располагал воистину бесценной оперативной информацией. Те, кто спустя два с половиной года вызволил Саранцева из тюрьмы, приняли это во внимание – в отличие от тех, кто его туда засадил. Но все это в сложившейся ситуации не имело значения: поднимая своих ребят по тревоге, Саранцев мог только предполагать, как все обернется. Для него лично та история кончилась в меру погано – чего он, разумеется, просто не мог не предвидеть. То есть дурака он таки свалял, и теперь сделать то же самое предлагалось Ростиславу Гавриловичу – если, конечно, он не хотел навсегда остаться в собственных глазах трусливой мразью, не затрудняющей себя возвращением долгов.

Невеселые размышления генерала были прерваны появлением в дальнем конце аллеи Якушева. Спец шел, держа руки в карманах короткой спортивной курточки, своеобычной легкой, пружинистой походкой и с самым благодушным видом поглядывал по сторонам. Росточка в нем было без какой-то мелочи два метра; при соответствующем крутом развороте плеч и ширине грудной клетки его фигура не казалась громоздкой от переизбытка с трудом втиснутой в едва не лопающуюся по швам одежду мускулатуры. У него было телосложение скорее легкоатлета или волейболиста, чем борца. Когда-то он подавал надежды в таком несерьезном, с точки зрения генерала Алексеева, виде спорта, как фехтование, но с тех пор утекло уже очень много воды, и теперь, если Якушев брал в руки холодное оружие, на его кончике больше не было защитного колпачка.

Наверное, это было логично. Если бокс, как и большинство видов борьбы, ведет свое начало от обыкновенной уличной драки, то фехтование и стрельба – это виды спорта, представляющие собой не что иное, как окультуренное, облагороженное, остановленное на полпути убийство. Точный укол рапирой, как и попадание в яблочко, означает смерть противника, пускай только условную. Записаться в секцию фехтования или стрелковый кружок можно случайно; можно, наверное, даже достичь определенных успехов, не задумываясь о том, чем ты, собственно, занимаешься, чему в конечном счете учишься. Но процент тех, кого привела в этот спорт неосознанная тяга к победе над противником не через его физическое унижение, как в других единоборствах, а через быстрое, аккуратное, техничное убийство, наверняка достаточно велик. И Якушев, надо полагать, относился именно к этому сорту людей, о чем сам, скорее всего, не догадывался. Насколько было известно генералу, в армию этого чудака привели романтические бредни пополам с неразделенной любовью. Но романтика романтике рознь. Как там было в песне? «Шпаги звон, как звон бокала, с детства мне ласкает слух…» А потом: «Вжик, вжик – уноси готовенького!» Чертовски романтично.

В общем и целом все это была чепуха. Юношеская любовь прошла, дерево романтики облетело, обнажив корявый скелет голой, неприглядной сути, и Якушев стал тем, кем стал. Он был скверным солдатом, ибо слишком любил рассуждать и зачастую оказывался много умнее тех, кто им командовал, что в строю, мягко говоря, не приветствуется, но зато отменным воякой, получившим свою кличку Спец не за здорово живешь. Для работенки, которую имел на примете Ростислав Гаврилович, парень подходил, как никто другой, и это было единственное, что действительно имело значение.

Предмет размышлений Ростислава Гавриловича тем временем приблизился, окинул его быстрым взглядом, без приглашения уселся рядом на скамейку и светским тоном не без яду осведомился:

– Это вы продаете славянский шкаф?

Такое обращение лишний раз подтверждало правоту генерала: строевой офицер из этого остряка был, как из бутылки молоток, и гонять его по плацу означало попусту тратить время, нервы и казенные деньги.

– Надеюсь, когда ты постареешь и перестанешь быть таким красавчиком, как сейчас, рядом с тобой окажется кто-нибудь, кто вернет тебе мой должок, – сказал Ростислав Гаврилович.

– Виноват, – покаянно произнес Якушев. – Просто не сумел сдержаться. Нет, правда, вам бы еще в газете дырки для глаз прорезать – ну вылитый шпик начала девятнадцатого века!

– Даже в девятнадцатом веке до нашей эры далеко не все шпики были идиотами, – заметил генерал Алексеев. – Перейдем к делу или ты еще немного позубоскалишь насчет моей внешности?

– Виноват, – повторил Спец. – Что у вас стряслось?

– У меня? – демонстративно изумился генерал. – С чего ты взял?

Якушев лишь пожал плечами и красноречиво усмехнулся. Голова у него, как всегда, была на месте, и рассуждал он вполне логично. По служебной необходимости генералы вызывают майоров к себе в кабинет, а не назначают встречу с глазу на глаз в скверике, расположенном на приличном удалении от упомянутого кабинета.

– Ладно, умник, шутки в сторону, – сдаваясь, сказал Ростислав Гаврилович. – У меня действительно кое-что стряслось. И я должен сразу оговориться: то, о чем пойдет речь, – не приказ, а личная просьба.

– Честно говоря, не ощущаю разницы, – с усмешкой сообщил Якушев.

– Ощутишь, – пообещал Ростислав Гаврилович. – Это не за коньяком сгонять, поверь. И ты действительно можешь отказаться, причем без каких-либо негативных последствий.

Якушев снова усмехнулся, и генералу стоило большого труда не поморщиться: он и сам почувствовал, насколько неубедительно это прозвучало. Он не собирался кривить душой, но, наверное, все-таки покривил, потому что и сам не знал, как отреагирует на отказ, сможет ли после этого относиться к Спецу по-прежнему. А если не сможет, упомянутые негативные последствия парню гарантированы: без надежного прикрытия сверху этот баламут в два счета навлечет на свою непутевую голову целый вагон неприятностей.