Соскребая с физиономии щетину дешевой одноразовой бритвой, Баклан неожиданно вспомнил, о чем был сегодняшний сон. Ничего особенного ему поначалу не снилось: он опять очутился на войне и снова шел в разведку вместе с ребятами. Впереди, как обычно, двигался Ти-Рекс, такой громадный, что оружие, которым он был увешан, как новогодняя елка, казалось игрушечным. За командиром, ступая след в след, скользящей походкой прирожденного следопыта и опытного головореза поспевал Жук; за Жуком шел Якушев с «драгуновкой» наперевес. Замыкал колонну Макар; во сне он был жив-здоров и, как обычно, успевал одновременно вести наблюдение на все триста шестьдесят градусов, как будто имел четыре пары глаз – по одной дополнительной возле каждого уха и еще одну на затылке. Баклан шел между ним и Якушевым – в полной боевой выкладке, с автоматом под локтем и с притороченным поверх вещмешка гранатометом за плечами – и в какой-то момент вдруг обнаружил, что ребята его не замечают, как будто он стал невидимкой, а то и просто умер, превратившись в бесплотный призрак. Это было жутко до оторопи, но он не проснулся, а просто перескочил в какой-то другой сон, настолько никчемный и пустой, что в памяти от него ничего не осталось.

Баклан невесело усмехнулся своему отражению в зеркале, и до самых глаз испачканное наполовину соскобленной пеной для бритья отражение так же криво усмехнулось ему в ответ. Теперь, по крайней мере, было ясно, откуда у него это поганое, тягостное ощущение надвигающейся неизвестно откуда беды. Правда, легче ему от этой ясности не стало – наоборот, в голову полезли какие-то дурацкие мысли: а ну, как сон в руку? Может, ему и впрямь недолго осталось коптить небо?

Опрыскиваясь одеколоном, он подумал, что в этом нет ничего невозможного и что для всей этой мистики – вещих снов, дурных предчувствий и прочей сомнительной бодяги – существует вполне научное определение: интуиция. В той или иной степени она от рождения присуща каждому человеку, а регулярно совершаемые прогулки вроде той, что приснилась ему сегодня, весьма способствуют развитию этого ценного качества. Например, в самом начале знакомства, когда Баклан только-только подписал контракт на сверхсрочную и попал под начало майора Быкова, Ти-Рекс казался ему чуть ли не ясновидящим. Его невероятное чутье на опасность уже на памяти Лугового сто раз спасало их шкуры, а со временем Баклан и сам научился не игнорировать тихие звоночки, поступающие из темных глубин подсознания: берегись, дурак, не влезай – убьет…

Уминая плотный завтрак, который у нормального человека считался бы поздним обедом, если не ужином, он подумал, что, возможно, интуиция тут вовсе ни при чем. Просто спать надо, как все приличные люди, в темное время суток. А днем, при свете, да еще после ночи, проведенной в нестерпимом грохоте, сутолоке, дыму и режущих глаза вспышках стробоскопов, еще и не такое может присниться…

Выходя из дома, он прихватил с собой мусор. Как всегда, ему вспомнилась примета, согласно которой мусор на ночь глядя выносить нельзя – не будет денег. Он усмехнулся: а когда еще прикажете его выносить? Утром, что ли, после смены специально спускаться с двенадцатого этажа? Мусоропровод-то, спасибо коммунальным службам, не работает чуть ли не с момента сдачи дома в эксплуатацию…

На улице уже совсем стемнело, вдоль улицы тускло, вполнакала тлели фонари. Лампы в них были ввернуты импортные, повышенной интенсивности, но освещали они в основном сами себя – интенсивность интенсивностью, а против физики не попрешь: если на прибор подавать только половину, а то и четверть расчетного напряжения, он и работать будет точно так же, в четверть силы…

Пакет с мусором описал в воздухе пологую дугу и почти беззвучно канул в грязную жестяную пасть контейнера. Бросок был произведен метров с десяти и с высокой точностью – как всегда, даже когда метатель бывал нетрезв.

– Трехочковый, – с удовлетворением объявил Баклан, в юности увлекавшийся баскетболом, и направился к стоянке, где скучала под моросящим дождиком, дожидаясь хозяина, его немолодая «девятка» престижного некогда цвета «мокрый асфальт».

И тут ему преградили дорогу. Двое в кожаных мотоциклетных куртках-«косухах» вышли из темноты за пределами отбрасываемого фонарем светового круга и остановились, красноречиво поигрывая принесенными с собой предметами. Один из этих предметов представлял собой приводную цепь от мотоцикла, другой – бейсбольную биту, которой, судя по мелким выщерблинам на толстом конце, уже довелось побывать в деле, и не раз.

Услышав за спиной шаги, Баклан быстро обернулся и увидел еще двоих, приближавшихся со стороны контейнерной площадки. Они тоже были в черных кожанках, но Баклан сомневался, что это байкеры или, скажем, поклонники тяжелого рока. Просто для страны не прошли даром уроки лихих девяностых, и нынче каждая собака знает: черная кожанка стала своеобразной униформой бандитов не потому, что это красиво или модно, а по той элементарной причине, что с нее легко, буквально в два счета смывается кровь – неважно, своя или чужая. Порвать ее тоже непросто, вот и выходит, что для рукопашной лучшей одежки не придумаешь – и легко, и удобно, и практично…

Еще четверо подтягивались справа и слева, беря жертву в кольцо. Баклан недобро усмехнулся про себя: жертва? Ну-ну. Хотите танцев – будут вам танцы. Знать бы еще, кто заказал эту музыку, а то для банального гоп-стопа народу что-то многовато, целый ансамбль песни и пляски Московского Краснознаменного военного округа…

– Вы чего, мужики? – умело имитируя легкий испуг, поинтересовался он.

– Мужики землю пашут и на зоне тапочки шьют, – ответили ему многообещающим тоном. – Сейчас мы тебя в эти тапочки обуем и в землю положим. Я ж тебя, суку, предупреждал: держи грабли при себе!

Говорил тот, что с битой, и теперь Баклан его узнал. Этого сопляка, пьяного вдребезги и обкуренного до полной потери ориентации в пространстве и времени, он три дня назад выставил из клуба – вернее сказать, выкатил пинками, поскольку в каждой руке держал еще по одному вяло брыкающемуся и извергающему скверную брань обормоту. Несвязным хором эта троица наобещала ему массу приятных вещей; он, грешным делом, об этих обещаниях забыл, поскольку не верил, что хотя бы один из троих сумеет наутро припомнить, где был и что делал. Как теперь выяснялось, он ошибся: ребятки оказались не только памятливыми и мстительными, но и чертовски упорными, раз ухитрились его выследить.

– Не надо, пацаны, – попросил он. – Зачем?

– Сейчас объясню, – пообещал владелец биты.

Ободренный трусливым тоном Баклана, он совершил грубую тактическую ошибку, шагнув вперед и замахнувшись раньше, чем его приятели успели приблизиться с флангов и тыла, чтобы замкнуть кольцо. Особого значения это не имело, разве что у Баклана появился небольшой запас времени, позволявший действовать без спешки, обдуманно и аккуратно – так, чтобы никого не покалечить или, упаси бог, не убить совсем. Милицию вызвать никто из обитателей окрестных домов, конечно, не отважится, не говоря уже о том, чтобы выйти и вмешаться в драку восемь на одного. Потом, когда на грязном асфальте найдут измордованное тело, они только руками разведут: да, вроде личность знакомая, из нашего подъезда, а вот кто его так отделал – извините, не видели. Спали, были на работе, телевизор смотрели… Зато, если найденное на стоянке тело будет принадлежать кому-то из нападавших, среди опрашиваемых милицией граждан непременно отыщется нибудь сука, которая укажет прямо на Баклана: вот этот, из триста восьмидесятой, его работа. Вяжите его, ребятки! Да и потом, к чему брать на душу лишний грех? Их у него и так предостаточно…

Баклан слегка посторонился, пропустив мимо себя тяжелую биту, а потом, когда мощная инерция этого спортивного снаряда заставила нападавшего повернуться к нему боком, коротко и точно ударил его ногой по почкам. «Бейсболист» красиво прогнулся, уронил биту и опустился сначала на колени, а потом и на четвереньки. Как он ложится, Баклан смотреть не стал: ему было не до того, потому что тяжелая мотоциклетная цепь уже взлетела к темному небу и начала опускаться, со свистом рассекая сырой воздух.

Он нырнул под удар, приблизившись к противнику на дистанцию ближнего боя, и без затей ткнул его кулаком под вздох. Цепь с ненужной силой лязгнула об асфальт, выбив из него слабую бледную искру, и число нападавших сократилось до шести. В свете фонаря стремительно и опасно блеснул нож; уклонившись, Баклан пропустил руку с ножом у себя под мышкой, как капканом, намертво прижал ее локтем к боку и боднул противника головой в лицо. Залитая кровью физиономия опрокинулась и исчезла в темноте, а на смену ей появилась другая, по которой сержант запаса Луговой немедленно съездил фирменным хуком слева.

Увеселение было в разгаре. Кто-то придушенно верещал и барахтался, силясь высвободить зажатую у Баклана под мышкой голову; кто-то взмахнул тяжелой монтировкой и взвыл от боли, когда Баклан, перехватив его руку, резко заломил ее назад. Боль заставила беднягу согнуться пополам и развернуться почти на сто восемьдесят градусов. Баклан от души пнул его ботинком в услужливо подставленный зад, выпустил того, что сучил ногами и сдавленно матерился справа под мышкой, и ударил его локтем по загривку, заставив впечататься носом в асфальт.

Краем глаза он заметил неторопливо заруливающий на стоянку автомобиль. Это был темный «лендровер-дефендер» образца тысяча девятьсот семьдесят первого года – машина, о которой он когда-то страстно мечтал. Внедорожник остановился, из него начали выходить какие-то люди. Баклан принял это к сведению, решив, что нападавшие имели резерв и теперь этот резерв готовится вступить в бой. Это было скверно, хотя и лестно. Впрочем, люди из «лендровера» повели себя как-то странно: выйдя из машины, они не полезли в драку и не поспешили ретироваться от греха подальше, а просто стояли и смотрели, время от времени прожигая темноту красными огоньками сигарет.

Баклан ударил вполсилы, поскольку противнику уже было достаточно хорошего щелчка по лбу, вернулся в боевую стойку и вдруг обнаружил, что бить больше некого. Поле боя очистилось, лишь зачинщик драки, пьяно пошатываясь и держась одной рукой за ушибленные почки, стоял метрах в пяти, прямо под фонарем. В другой руке у него что-то блеснуло, и, прежде чем эта рука плавно поднялась на уровень глаз, Баклан понял, что видит пистолет. Возможно, ствол был травматический, но это не так уж много меняло: ввиду специфики своей нынешней профессии Георгий Луговой внимательно следил за статистикой в данной области и знал, что количество смертельных жертв этого «оружия самозащиты» исчисляется уже десятками. Он напрягся, но понял, что не допрыгнет, встретившись с пулей на лету.

– Ну, сука, молись, – сказал стрелок, целясь Баклану в голову.

В это время что-то стремительно промелькнуло в воздухе, бешено вертясь, как пропеллер с хромированными лопастями или никелированный крестообразный бумеранг. Этот странный, прилетевший невесть откуда предмет с коротким тупым стуком ударил обидчивого стрелка по запястью сжимавшей пистолет руки. Послышался крик боли и характерный лязг упавшего на асфальт оружия; стрелок скорчился, прижимая к животу поврежденное запястье, Баклан шагнул в его сторону, и он, не разгибаясь, опрометью кинулся в темноту. «Убью, сука-а-а!» – донесся издалека полный бессильной ярости вопль, и наступила тишина.