– Надо спрятать все это под пишущей машинкой, – продолжил месье Гужон, прерывая ее возражения, затем взял чехол с машинкой, поставил к себе на стол и открыл. Осторожно вытащив машинку из чехла, он положил на дно конверт и степлер, поставил машинку сверху и закрыл чехол. И вручил его Еве. – Когда будешь уходить, держись уверенно. Тебя не остановят, а если попытаются, делай вид, что тебя это страшно оскорбляет. Большинство солдат еще совсем мальчишки, они только притворяются грозными.

Она крепко сжала ручку чехла правой рукой.

– Месье Гужон, я не умею подделывать документы! Это невозможно.

– Больше я тебе ничем не могу помочь. Помнишь, что говорил тебе отец? Что Бог наградил тебя даром художника? Тебе выпал шанс этим даром воспользоваться.

В голове крутились тысячи вопросов, но с ее губ в конце концов слетел только один:

– Но… куда нам идти?

Он смерил ее бесконечно долгим взглядом.

– От кузена моей жены я слышал о городе под названием Ориньон, он находится где-то в восьмидесяти километрах к югу от Виши, – быстро проговорил он. – Я слышал, что там дают приют детям, а потом переправляют их в Швейцарию. Возможно, и вам с матерью тоже помогут.

– Ориньон? – Она никогда не слышала этого названия. – Неподалеку от Виши? – Этот город-курорт ассоциировался теперь с марионеточным правительством премьер-министра Филиппа Петена и, без сомнения, кишел нацистами.

– Ориньон – крошечный городок в горах у подножия старых вулканов, он не имеет никакого стратегического значения. У немцев нет причин интересоваться им, а значит, это идеальное место для укрытия. Теперь ступай, Ева, и не возвращайся. Да хранит тебя Бог. Я сделал все, что мог. – Он отвернулся так быстро, что у нее возникло ощущение, будто весь предыдущий диалог был лишь плодом ее воображения.

– Merci, месье Гужон. – Низко склонив голову, она вышла из его кабинета и уверенными шагами спустилась по лестнице, каждый мускул ее тела был напряжен, на лице застыла улыбка. Молодой немецкий офицер все еще стоял внизу, и, когда она проходила мимо, он слегка прищурился.

– Я думал, вы оставите машинку там, – сказал он, вставая перед ней.

– Это другая, ее нужно починить, – без запинки ответила она и снова похлопала ресницами. – Мне нужно идти.

– Почему вы так спешите? – Он снова бесстыдно уставился на ее грудь, как будто Ева была неодушевленным предметом, на который он мог предъявить права и завладеть им.

С трудом сохраняя самообладание, она улыбнулась еще шире:

– Понимаете, у нас столько работы. Наверное, в префектуре сейчас дел невпроворот из-за ночных арестов.

Немец кивнул, но вид у него по-прежнему был хмурый.

– Вы же понимаете, они это заслужили.

Неожиданно ей стало нехорошо.

– Прошу прощения?

– Евреи. Я знаю, что некоторые аресты проводились довольно жестоко, но эти люди опасны.

– Что ж, – сказала Ева, проходя мимо него, – лично я надеюсь, что все вредители, которые оскверняют своим присутствием наш великий город, однажды получат по заслугам.

Немец воодушевленно кивнул:

– Совершенно верно, мадемуазель. Послушайте, сегодня мы с друзьями встречаемся в пять в Латинском квартале в кафе под названием «Малый мост», если хотите, могу угостить вас, выпьем что-нибудь.

– Какое чудесное приглашение. Возможно, я присоединюсь к вам.

Он улыбнулся ей:

– Было бы замечательно.

Ева махнула ему рукой на прощание, ее улыбка была искренней, она ведь знала – если им повезет, то, когда этот немец закажет себе первую кружку пива, они с матерью уже будут ехать в поезде на юг страны.

Глава 4

Двадцать минут спустя Ева снова вошла в их семейную квартиру. Действовать нужно было быстро, пока кто-нибудь из соседей не явился сюда, чтобы поживиться чем-нибудь ценным.

На комоде стояли фотографии в рамках: портрет родителей, сделанный на двадцать пятую годовщину их свадьбы три года назад; улыбающийся отец, который держит два чехла для пишущих машинок; мать на отдыхе в Кабуре – ей тогда было около сорока. Были там и фотографии Евы: во время того же самого отдыха на курорте на побережье Кот-Флёри и еще одна, сделанная четыре года назад после окончания лицея. Она взяла их все и вытащила из рамок.

Отыскав в гостиной ножницы около одной из пишущих машинок, Ева отнесла все на кухню. Она измерила фотографию на удостоверении личности и аккуратно вырезала лицо и плечи матери с памятной фотографии по случаю годовщины свадьбы. Затем то же самое проделала со своими фотографиями, а также с изображениями матери и отца на других снимках.

Ева спрятала удостоверения личности и самодельные фото на документы в чехол машинки и снова закрыла его.

Она в последний раз посмотрела на поднимавшиеся до самого потолка деревянные полки книжного шкафа с прекрасными книгами. Их страницы были полны знаний, которые она с такой жадностью поглощала все эти годы. Большинство из них отец приобрел еще до ее рождения: книги по починке пишущих машинок, медицинские справочники, книги об устройстве Солнечной системы, учебники по химии и даже первое англоязычное издание «Приключений Тома Сойера». Это один из первых романов, напечатанных автором на машинке, и поэтому данное издание имело особую ценность для ее отца. Ева запоем читала все эти книги и копила деньги, чтобы покупать новые. Книги были ее спасением, надежным убежищем, а теперь они будут единственным, что останется от нее в их квартире, куда она, возможно, никогда уже не вернется. «Прощайте», – прошептала она, вытирая слезы.

Ева еще раз обвела взглядом свой родной дом, который она знала с рождения, взяла собранный чемодан, чехол с машинкой и закрыла за собой дверь.

Секунду спустя Ева постучала в дверь квартиры Фонтенов, ей открыла Колетт, глаза девочки были широко распахнуты.

– Где моя мама? – спросила она. – Ее все еще нет, а вы говорили, что она обязательно придет, мадемуазель Траубе!

– Конечно, придет, Колетт, – уверенным голосом сказала Ева, проходя мимо девочки и закрывая за собой дверь. – Не волнуйся. – В конце концов, мадам Фонтен была истинной христианкой. Даже если какой-нибудь офицер попытался бы по ошибке задержать ее вместе с евреями, она, без сомнения, стала бы так громко и возмущенно молиться за его душу, что он убедился бы в ее верности Иисусу еще до того, как она предъявила бы ему свои документы.

Проблема заключалась в том, что совесть не позволяла Еве оставить девочек одних. Им с матерью придется дождаться возвращения мадам Фонтен и лишь после этого совершить свой побег.

Мамуся была там же, где Ева оставила ее два часа назад, – она сидела съежившись на диване и смотрела в пустоту.

– Мамуся? – сказала Ева, подходя к матери и кладя руку ей на плечо. – С тобой все хорошо?

– Она не хочет играть в переодевания, – отчиталась Колетт, когда мамуся не ответила ей.

– Знаешь, Колетт, боюсь, она заболела. Может, вам с сестрой отложить вашу игру в переодевания до возвращения вашей мамы? Вы же не хотите расстроить ее?

– Нет, мадемуазель. – Колетт собрала разбросанные ленты и платья и жестом позвала за собой сестру. Девочки умчались прочь.

Ева склонилась над матерью:

– Мамуся, у меня есть план. Но ты должна взять себя в руки. Нам нужно как можно скорее уехать из Парижа. Займи чем-нибудь девочек, а я все сделаю. И если мадам Фонтен вернется, постарайся отвлечь ее, пока я не закончу.

Мамуся несколько раз удивленно моргнула:

– Что ты собираешься делать?

Ева наклонилась к ней еще ниже:

– Буду готовить поддельные документы.

– Поддельные? Но ты ведь даже не умеешь этого!

Сглотнув слюну, Ева попыталась призвать недостающее ей чувство уверенности.

– Научусь. Но времени у нас мало, поэтому послушай меня. Ты будешь Сабиной Фонтен.

Мамуся удивленно воскликнула:

– Ты хочешь дать мне имя мадам Фонтен?

Ева обдумывала все это с того момента, как вышла из кабинета месье Гужона. Ей нужны были имена реальных людей на случай, если их задержат и какой-нибудь чиновник захочет проверить их документы по картотеке.

– Так будет безопаснее, – сказала Ева. – Необходимо придумать какое-то объяснение для твоего акцента, так что, если кто-нибудь спросит, скажешь, что ты эмигрировала из России в 1917 году, твое настоящее имя было Ирина, но ты сменила его на Сабину. Потом ты вышла замуж за настоящего мужа мадам Фонтен – Жана-Луи Фонтена, подлинного французского патриота, пропавшего без вести на фронте.

Мать в недоумении уставилась на нее:

– А ты?

– Я буду Колетт Фонтен.

– Но настоящая Колетт еще ребенок.

– К тому времени, когда кому-нибудь придет в голову проверить дату ее рождения, мы будем уже далеко.

– Но как ты изготовишь эти документы? – не унималась мамуся.

Ева быстро рассказала матери о своем визите к месье Гужону, о тех бланках и чернилах, которые он ей дал.

– Я постараюсь сделать все, что в моих силах, – закончила она.

– У тебя ничего не получится, – возразила мать.

– Должно получиться, мамуся.

На кухне Ева открыла чехол и, приподняв пишущую машинку, вытащила из-под ее клавиатуры конверт месье Гужона. Внутри находились три бланка удостоверения личности, три бланка разрешения на проезд, бланки свидетельства о натурализации и свидетельства о рождении и четыре ручки: с темно-синими, ярко-голубыми, красными и черными чернилами. Еще одну ценную находку она обнаружила на самом конверте: на нем были приклеены марки с изображением монеты – единственная часть документа, которую невозможно было подделать с таким ограниченным запасом материалов. Теперь ей уже не удалось бы купить марки в табачной лавке, не вызвав подозрений.

Ева, закрыв глаза, шепотом поблагодарила месье Гужона за то, что он все предусмотрел и хоть отчасти, но помог ей. Она разложила перед собой на столе все материалы, а также удостоверения личности, принадлежавшие ей и матери. И глубоко вздохнула. В голове звучали слова отца. «Однажды ты еще оценишь дары, которыми наградил тебя Бог».

Она начала с удостоверения личности матери. Сначала Еве пришлось подделать почерк вечно загруженного работой, но расторопного клерка из префектуры. Она тщательно изучила настоящее удостоверение матери, напомнила себе, что ее плавный аккуратный почерк здесь будет совсем не к месту, и принялась за дело. Ручкой с черными чернилами, которую ей дал месье Гужон, она заполнила бланки небольшими ровными печатными буквами. «Фамилия: Фонтен, урожденная Петрова. Имя: Сабина Ирина. Дата рождения: 7 августа 1894. Место рождения: Москва».

Она продолжила заполнять документ, указала настоящий цвет волос и глаз матери, ее рост и другие сведения. Ева сжала зубы, когда дошла до графы «Нос», которая помогала властям вычислять евреев. Она написала: «средний», затем указала выдуманные адрес и регистрационный номер, закончив большой размашистой подписью того, кто каждый день ставил свое имя под бумагами, решающими судьбы людей.

Откинувшись на спинку стула, Ева с минуту изучала свою работу. Почерк был почти такой же, как на настоящих документах ее матери, по крайней мере, сторонний наблюдатель вряд ли заметил бы подделку. Достав фотографию, которую прежде вырезала из юбилейной фотокарточки, Ева приложила ее к соответствующему месту. Затем она осторожно прикрепила фотографию степлером, который месье Гужон положил ей в чехол машинки, и еще раз посмотрела на документ, проверяя, насколько достоверным он выглядел.

Он был не идеальным, но вполне сносным. Ева прикрепила свою фотографию ко второму удостоверению личности и приклеила на каждый по марке. Потом быстро заполнила удостоверение на имя Колетт Фонтен, родившейся в 1920 году в Париже и обладающей каштановыми волосами, карими глазами и, разумеется, носом среднего размера. К тому времени, когда она закончила подделывать подпись воображаемого клерка, чернила уже достаточно высохли и можно было рисовать поддельные печати. Этот этап работы пугал Еву больше всего – ведь он требовал твердой и легкой руки, и у нее не было права на ошибку. Марки нарисовать от руки Ева не могла – они должны были в точности соответствовать тем маркам, которые продавались на каждом углу, французские полицейские и немецкие солдаты видели их уже тысячу раз.