«Так это нейронная связь с моим мозговым червем», – понял он, увидев дополнительную структуру «галактических скоплений», довольно сильно отличающуюся от подобных скоплений в его «вселенной».

Все говорило о чужеродности, главным образом своей гораздо большей плотностью и соответственно жесткой структурированностью, словно атомарная решетка железа в сравнении с той же атомарной решеткой, скажем, алюминия.

Пришло четкое знание, что это биологические банки памяти, а-ля флешки.

«Но об этом я и раньше подозревал…» – отстраненно подумал он.

Обнаружилась и еще одна дополнительная чужеродная система в мозгу, но если черви были внешними и лишь соединялись с мозгом жгутами, то эта находилась в самом центре его Вселенной, возле мозжечка.

Понять, что это такое, не составило никакого труда. Это и есть те внедренные Эхинацеей элементы, своеобразные биологические импланты, призванные усилить его ментоактивность.

Вот только в отличие от соединения мозгового червя, чьи жгуты вросли в «галактические скопления», отвечавшие за память, буквально растворившись в них, интеграция с мозгом у этой зоны была неполной и какой-то дефектной. Часть жгутов уходила в «межзвездную пустоту», часть жгутов были явно повреждены или тоньше, чем требовалось для более полного прохождения сигнала, из-за чего происходила своеобразная перегрузка системы, какие-то жгуты соприкасались между собой, из-за чего, образно говоря, происходили короткие замыкания…

Из-за подобных дефектов связи имплантов с мозгом, собственно, и происходили эпилептические припадки, а часть каких-то псионических возможностей не получила развития. Но, что хуже всего, вероятность повторения подобных неприятностей сохранялась.

Владислав четко увидел, что соединения можно поправить, усилить и даже улучшить, а главное он понял, что может это сделать прямо сейчас.

И сделал. Невидимые руки стали двигать звездные жгуты, правя и соединяя…

Править собственные мозги он не решился, хотя пару моментов, наверное, не помешало бы, но он вовремя вспомнил главное правило программистов: работает – и не трогай.

Захотелось увидеть мозг Эхинацеи.

И вот вокруг сияет новая вселенная с ее сотнями миллиардов галактик, объединенных в кластеры из шаровых скоплений и жгутов, соединяющих эти скопления.

Осмотр показал, что часть жгутов, идущих от кластеров, отвечающих за память, оборвана. Обрывы тянутся друг к другу через пустоту и через какое-то время соединяются вновь самостоятельно, но некоторая часть может соединиться неправильно, условно говоря, синий проводок соединится с красным, а желтый – с зеленым, а то и вовсе к одному проводку прицепится сразу два или три и так далее, что может привести к частичной потере данных или неверному пониманию данных. Скажем, звуки получат цветовую окраску, кошка будет восприниматься собакой, крокодил – черепахой, нож – расческой и так далее и тому подобное, тот еще кошмар. Какие-то жгуты и вовсе не соединятся и в итоге исчезнут, а значит, содержащаяся в скоплениях информация будет потеряна полностью.

«Эхинацея», – позвал Владислав.

«О, как красиво!» – раздался возглас, полный восхищения.

«Ты позволишь мне исправить эти повреждения?» – спросил он.

«Конечно! Даже прошу тебя! Я бы и сама это сделала, но не знаю, как и что… ведь доступа к данным о мозге у меня нет, и что тут за что отвечает, я не знаю…»

«Сейчас узнаешь», – пообещал Роев. Владислав принялся за работу, восстанавливая разорванные нейронные связи, подключая в единую схему блоки памяти.

«Да! Теперь я все вспомнила! Спасибо!» – воскликнула Эхинацея.

Роев напрягся, ведь она могла вспомнить и то, что забыла из-за амнезии.

«Не беспокойся об этом, – счастливо засмеялась Эхинацея. – Этот кусок памяти мне действительно не нужен».

Мгновение – и десятки сияющих скоплений вдруг потускнели, скукожились и исчезли, оставив после себя пустое пространство.

Дальше Эхинацея занялась своими имплантами, что внедрила себе для увеличения ментальной активности, улучшая и правя связи, как это сделал себе Владислав.

Но останавливаться на этом не стала и начала править уже родной мозг, корректируя все, что только показалось ей неправильным, преобразуя хаотичность в строгий порядок.

«Что ты делаешь?!» – забеспокоился Роев.

«Слегка вправляю себе мозги, чтобы вновь не превратиться в психопатку, – ответила Эхинацея. – Видишь, как тут все неправильно…»

«Только без фанатизма, а то, до предела упорядочив структуру, превратишься в какого-нибудь биоробота – совсем без чувств и желаний…»

«Да, тут ты прав… перебарщивать не стоит, – согласилась она. – Думаю, так будет нормально… Что скажешь?»

«Думаю, что да, теперь все выглядит естественно, даже правильно, так, как должно. Уходим. Лучшее – враг хорошего», – добавил Владислав, почувствовав, что Эхинацея хочет еще что-нибудь себе модернизировать.

«Как скажешь…»

Но вот аурное слияние стало спадать, и вскоре они вывалились в реальный мир.

Буквально рухнули. В прямом смысле этого слова. Аж вскрикнули от неожиданности.

Благо высота была небольшая, и произошло это над кроватью.

Сами того не осознавая, они на пике слияния неосознанно что-то сделали с гравитацией пространства, создав невесомость, и какое-то время парили в воздухе.

Владислав едва удержался от матерного выражения своего отношения к произошедшей неожиданности.

Эхинацея только засмеялась. То, что он не сказал слова вслух, не означало, что его не услышали.

6

– Великолепно! Это было что-то невообразимое! – с восхищением выдохнула Эхинацея, крепко прижимаясь к Роеву.

– Да уж… – выдавил он.

Владислав был с этим полностью согласен. То, что сейчас произошло, вообразить во вменяемом состоянии было трудно. Он, точнее они, в этом псионическом слиянии прошли по грани, одна ошибка и… неизвестно, что в итоге бы произошло, но не мог не признать, что это действительно было лучшее, что он испытал в своей жизни. Удовольствие столь же яркое и глубокое, как боль от прикосновения к оголенному нерву провода под напряжением.

Особенно радовало, что Эхинацея сама вправила себе мозги и почистила память. А значит, теперь можно не опасаться удара, фигурально выражаясь, ножом в спину.

«Кстати, о памяти», – подумал он и сказал:

– Давай проверим твои знания. Скажи-ка мне, что такое этология?

– Наука, изучающая поведение, условные и безусловные рефлексы, – словно школьница-отличница начала отвечать Эхинацея и продолжила дальше как по-писаному, при этом демонстрируя отдельные постулаты этологии на самом Владиславе как на учебном пособии, вновь заставляя его реагировать на ласки.

– Все-все, достаточно, – через минуту сдался Владислав. – Осталось только выяснить, эта абсолютная память у тебя навсегда или лишь следствие недавнего вмешательства…

– Думаю, это останется на постоянной основе, – прислушавшись к себе после короткой паузы, сказала Эхинацея. – А если и нет, ты мы знаем, как все поправить, да?!

– Верно… Хотя я считаю, что лишний раз в мозгах лучше не копаться.

– Не будем…

Сейчас ей было так хорошо и приятно, что она готова была соглашаться со всем, что он скажет, впрочем, понимала, что вмешиваться в структуры головного мозга лишний раз действительно не стоит. Слишком уж тонкий и хрупкий это инструмент.

– Интересно, какой у нас сейчас ранг ментоактивности? – задумчиво и даже мечтательно произнесла Эхинацея и создала в метре от себя плазменный шарик, причем уже без дополнительной манипуляции рук, как это было раньше.

Да и размером он от предыдущих сильно отличался. Если несколько дней назад файербол был максимум с грецкий орех, и это был ее предел, после которого наступало истощение, то сейчас размер шарика был раза в два больше, и в ментально-силовом плане для нее это не составляло большого труда. Эхинацея чувствовала, что может сделать плазмоид и в десять раз больше. Просто это станет уже доставлять им неудобство от сияния и жара, еще подожжет что-нибудь ненароком.

Рядом появился второй плазмоид. Это уже постарался Роев. Сейчас пирокинетический опыт давался ему даже не в разы, а на порядки легче. Ведь раньше все, что он, мог – это крохотная искорка, зажженная всего на одно мгновение. Вот что значит глубинный и тонкий апгрейд своего мозга.

– И что нам теперь с ними делать? – поинтересовался он.

Как оказалось, зажечь файербол гораздо легче, чем потушить. По крайней мере не имея опыта сего действа. Попытка тушения могла привести к потере контроля над энергией, а значит, это все равно, что в комнате взорвется зажигательный фугас. А при таком объеме энергии, что они влили в эти файерболы, от них останутся лишь тени на стене…

«Разве что защитное поле могло бы спасти, но опыта в его постановке у меня в принципе нет, как и у Эхинацеи», – подумал он, чуть поморщившись, так как держать плазмоид в стабильном состоянии столь длительное время становилось несколько напряжно.

– Телепортировать! – засмеялась Эхинацея.

Ее плазмоид мигнул и исчез. В следующую секунду где-то за дверью раздался сильный взрыв, что сопровождалось криками боли в пси-поле, так как в огне, что волной пошел по коридору, сгорели десятки и пострадали сотни тварей.

Из памяти Эхинацеи Роев знал методику телепортации объектов и с удивившей его самого легкостью повторил действие.

В коридоре грохнул еще один взрыв.

Потом они сделали еще несколько фаейрболов и запулили их за пределы комнаты. Типа закрепляли умение.

В какой-то момент Владислав вспомнил о своем взрывоопасном «украшении», что до сих пор болталось на шее.

«Надо бы наконец от него избавиться», – подумал он и обхватил ошейник, чтобы лучше его почувствовать.

Несколько секунд на прочувствование, ментальный посыл – и ошейник исчез.

Роеву аж вздохнулось свободнее. Все-таки таскать бомбу на шее, которая в любой момент могла детонировать, не самое приятное чувство.

На почве успехов в телепортации файерболов у них возник прямо-таки зуд экспериментаторства в попытке выяснить, что они еще могут, чего не могли раньше или могли, но плохо.

Эхинацея, сосредоточившись, чуть оттолкнулась от кровати, плавно взлетела в воздух и несколько раз перевернулась вдоль своей оси прямо над Владиславом.

– Ну как?!

– Превосходно!

Посмотреть действительно было на что, а особенно потрогать. Несмотря на значительный по земным меркам возраст, тело Эхинацеи было идеальным, упругим как у двадцатилетней, да и формами ее природа не обидела, чего только стоит грудь третьего размера, или она сама себе такую сформировала, ибо местные медтехнологии это легко позволяли, что, впрочем, не суть важно.

Но на этом она не остановилась, и, стоило только Владиславу протянуть к ней руки, она со смехом взмахнула руками, как птица, и взлетела где-то на середину высоты помещения. После чего начала парить по комнате Роева, то как птица размахивая руками, то изображая из себя пловчиху.

– Ну же, присоединяйся!

И Роев присоединился. Вспомнив все, что относилось к данному псионическому разделу, сосредоточился и полетел. Хотя поначалу левитация давалась ему очень непросто, как у велосипедиста, в первый раз оседлавшего двухколесного коня. Но постепенно он наловчился и стал выделывать в воздухе фигуры высшего пилотажа, вспомнив свою бытность пилотом ВВС РФ.

Сил у них сейчас почему-то было очень много, явно результат пси-слияния и того, что они себя слегка модернизировали, так что Владислав и Эхинацея устроили игры в догонялки, как угорелые носясь по всей комнате, отталкиваясь от стен, пола и потолка, летая свободно, словно находясь в модуле космической станции.

– Жаль, что ты комнатку такую маленькую выбрал, не развернешься.

– И не увернешься! – добавил Владислав, хватая радостно завизжавшую Эхинацею за талию и прижимая к себе.