– Моя дорогая, этот день, должно быть, отнял у тебя все силы, – говорит королева Евгения, уводя Софронию из зала. – Я послала Лео за водой для тебя, но, пока мы его ждем, может, составишь мне компанию?

– Звучит прекрасно, – отвечает Софрония, следуя за королевой Евгенией обратно к тронам. Слуга быстро приносит королеве Евгении еще один стул и ставит его рядом со стулом Софронии. Он выглядит роскошным и удобным, но Софрония прекрасно понимает, что год назад Евгении принадлежал тот трон, на котором теперь сидит она.

– Кажется, вы с Лео очень увлечены друг другом, – замечает королева Евгения.

– Я чувствую такое облегчение, – говорит ей Софрония, вспоминая, что вдовствующая королева когда-то была на ее месте, и знает, что благодаря этой схожести может заполучить ее симпатию. Она понижает голос до шепота, словно они две сплетничающие подруги: – Вы не поверите, какие мысли приходили мне в голову. Что он может оказаться отвратительным или жестоким, и что все это время письма мне писал его камердинер.

– Уверена, что у него были похожие мысли. Видят звезды, две декады тому назад, приехав сюда, я ощущала то же самое… Правда, облегчение было не столь велико.

Королева Евгения произносит эти слова осторожно, и Софрония смотрит на нее, нахмурив брови, как будто еще не знает, насколько несчастным был их брак.

– В своих письмах Леопольд упоминал, что с его отцом могло быть тяжело, – осторожно говорит она.

– В конце концов, мы начали понимать друг друга, – говорит королева Евгения. – Пускай романтики не было, но восхищение и уважение с годами лишь росли. – Она качает головой. – Не знаю, почему говорю тебе это. Наверное, просто хочу показать, что ты не одинока. Я была там же, где и ты сейчас, только еще моложе и замужем за человеком, которого боялась, в обществе, полном людей, ненавидящих Селларию после десятилетия войны и ненавидящих меня за то, что я была с ней связана.

Софрония пытается представить, каково это – оказаться в четырнадцать лет в чужой и враждебной стране. Евгению воспитывали не так, как Софронию, которую с рождения обучали языку и обычаям Темарина, учили ориентироваться в политике и контролировать каждую ситуацию, в которой она может оказаться. Учили не только тому, как выжить в чужой стране, но и тому, как подчинить ее себе. А Евгения была просто девушкой, молодой, напуганной, отрезанной от всего и всех, кого она знала.

– Когда я была маленькой, – продолжает королева Евгения, – моя мать говорила мне, что королева всегда мечтает о сыновьях. Не только из-за наследования престола, но и потому, что это проще. Сыновья, в отличие от дочерей, могут остаться с тобой. Не думаю, что тогда я ее понимала, но после того, как мы попрощались на границе с Селларией, я больше никогда ее не видела.

Софрония вспоминает, как прощалась с собственной мамой всего несколько дней назад. Будет ли императрица скучать по ней, Дафне и Беатрис? Они разлучены всего на год, но это на целый год больше, чем когда-либо.

– Возможно, мне все-таки повезло, – говорит королева Евгения, одаривая Софронию улыбкой, напоминающей ей улыбку Леопольда. – У меня трое сыновей. Никого из них не отправят за границу, ни с кем из них я не буду разлучена навсегда. А теперь у меня есть и дочь.

Королева Евгения берет Софронию за руку и сжимает ее, вызывая у Софронии укол вины, но ей удается скрыть это за улыбкой.

– Я бы никому не пожелала своих первых лет здесь, в Темарине, Софрония, и сделаю все, что в моих силах, чтобы тебе было легче, чем мне.

Софрония ощущает ком в горле, и, смотря на их переплетенные руки, ей внезапно хочется плакать. Они знакомы с королевой Евгенией всего несколько минут, но она уже проявляет к Софронии большую привязанность, чем когда-либо проявляла ее собственная мать. Из-за этого предать ее будет намного сложнее.

Когда Софрония и Леопольд уходят с празднования и направляются в свои покои, уже светает. Она впервые видит свою новую спальню. Комната большая, а потолок такой высокий, что утопает в тенях. Стены, выкрашенные в мягкий кремовый цвет, дополняются золотой лепниной и мебелью из полированного дуба. Большая кровать с балдахином обтянута золотым шелком.

Кровать.

Во всем хаосе этого дня Софрония чуть ли не забыла о своих переживаниях. Теперь она замужняя женщина, и этот брак не считается официальным, пока не будет скреплен. Ее мать подчеркивала важность этого события так часто, что Софрония знает ее слова наизусть. Если они не скрепят свой брак, все остальное не будет иметь значения. Чем раньше это будет сделано, тем лучше.

– Наконец-то мы одни, – говорит Леопольд. Он берет ее за руку и притягивает к себе, целуя. Это не похоже на поцелуй во время свадебной церемонии – то было всего лишь быстрое прикосновение губ. Это – нечто большее. Леопольд целует ее так, словно хочет проглотить. Его руки обвивают ее талию, крепко прижимая к себе, и Софрония обнаруживает, что целует его в ответ, и даже наслаждается прикосновением его губ. Когда-то она мечтала об этом моменте.

Она знает, что последует дальше. Мать отправляла Софронию и ее сестер на уроки к куртизанкам, чтобы они были готовы к этой ситуации. Она знает все о механике этого действия, но когда его руки скользят по ее бедрам, вверх по изгибам талии, когда ее руки двигаются по собственной воле, погружаясь в его бронзовые кудри, когда ее губы прижимаются к его, словно она умрет, если он перестанет ее целовать…

Вдруг она вспоминает о тех ворах из леса – тех мальчиках. Она представляет, как они, испуганные, сбились в кучу где-то в холодной сырой тюрьме. Думает о крови и слезах народа Леопольда, народа, о котором он вообще не заботится. Он заботится о ней, это очевидно, но этого недостаточно, чтобы отбросить все остальное. Недостаточно, чтобы притупить отвращение, которое она испытывает, когда он прикасается к ней.

И поэтому Софрония заставляет себя прервать поцелуй и подносит руку к груди Леопольда, чтобы между ними появилось пространство.

– Мне очень жаль, – говорит она. – Был такой тяжелый день, я так устала. И мы еще совсем не знаем друг друга, так ведь? Мы можем… подождать?

Она почти уверена, что он скажет «нет» – куртизанки говорили ей и ее сестрам, что некоторые мужчины могут быть агрессивными, – но вместо этого Леопольд улыбается и целует ее в лоб.

– Не извиняйся. У нас есть остаток жизни, Софрония. Мы просто ляжем спать, – он кивает ей через плечо на одну из двух позолоченных дверей. – Твоя гардеробная там, в ней есть звонок, в который можно позвонить, чтобы вызвать горничную, и она поможет тебе переодеться в ночную рубашку.

Софрония наблюдает, как он уходит через дверь в свою гардеробную, и ее охватывает облегчение. Вскоре этот брак должен быть скреплен. Но не сегодня.

Беатрис

«Дама никогда не пьет до потери рассудка», – любила говорить ее мать. И в этих случаях ее взгляд обычно задерживался на Беатрис немного дольше, чем на ее сестрах. Словно откуда-то знала, что она всегда пила больше всех, хотя Беатрис не думает, что хоть раз напивалась до беспамятства.

Однако сейчас она ощущает, как грани ее разума размываются и он становится податливым и туманным. Она сидит в банкетном зале рядом со своим пугливым новым мужем, и через каждые несколько минут к ним подходят селларианские придворные, чтобы поздравить. И, как она подозревает, в поисках сплетен.

Принц Паскаль ерзал на протяжении всей свадебной церемонии. Он выкручивал руки, и, хотя его костюм сшит из легкой ткани, а воздух в часовне был прохладным, с него капал пот. Но хуже всего было то, насколько очевидно он колебался, когда сказал: «Да».

Беатрис – нежеланная жена, и все при дворе это знают. Ей нужно собраться с мыслями, и она понимает, что мать была права.

Ей не следует больше пить и непременно нужно что-нибудь съесть, но, когда слуга приносит ей бокал свежего красного вина, смешанного с ягодами и цитрусом, она делает еще один глоток. Потом еще один.

Если бы Дафна была здесь, она бы забрала бокал у нее из рук. Она бы сказала, что Беатрис занимается саморазрушением. И посоветовала бы ей сосредоточиться, потому что где-то в этой многолюдной толпе придворных находится лорд Савель – и чем раньше она с ним познакомится, тем лучше.

Но Дафны здесь нет, и Беатрис не хочет сосредотачиваться. Если она это сделает, то почувствует, как глаза придворных измеряют каждый ее дюйм, выискивая недостатки, из-за которых принц так безразличен к ней. Она станет осознавать шепот, те догадки, которые уже начались и которые будут становиться все более дикими и громкими. Эта ночь должна была пройти не так.

Беатрис разбирается в слухах, в том, как они действуют и как их запустить. Она знает, что правильной сплетни, используемой с точностью и в нужный момент, может быть достаточно, чтобы довести человека до гибели. Она сама может сделать это с изяществом, и это своего рода искусство. Но она не знает, что делать, когда это оружие направлено против нее самой.

Рядом с ней принц Паскаль допивает все тот же бокал мутного вина, который ему подали в самом начале, и, когда слуга предлагает снова его наполнить, он качает головой и отмахивается.

– Вам не нравится вино? – спрашивает она его, и это первые слова, которые они сказали друг другу с тех пор, как были объявлены мужем и женой.

Он обращает на нее взгляд и моргает большими карими глазами, словно забыл о ее существовании. Может быть, вино делает ее мягкой и сентиментальной, но он внезапно напоминает ей о щенке, который был у нее в детстве. Он всюду за ней следовал и всегда пялился на нее такими же мягким и озадаченным взглядом, а из его пасти постоянно доносилось слабое, жалостливое поскуливание.

Она почувствовала облегчение, когда Софрония взяла на себя ответственность за это создание. Они никогда это не обсуждали, но обе поняли: Софрония умеет заботиться о беспомощных существах, Беатрис – нет.

– Не особенно, – отвечает принц Паскаль, отводя взгляд и сосредотачиваясь на своих коленях. Он нервно перебирает руками, и теперь, когда на них нет перчаток, она видит, что он грызет ногти: они такие короткие и неровные, что кожа вокруг них тоже порвана.

Беатрис ждет продолжения, но понимает, что он не собирается вдаваться в подробности. Ей кажется, что теперь ей следует сказать что-нибудь остроумное, но за гулом вина не слышит собственных мыслей.

– Знаете, вы могли бы и улыбнуться, – говорит она прежде, чем успевает себя остановить. – Сделайте вид, что счастливы, чтобы люди перестали думать, будто я прячу заросли шипов между ног.

Принц краснеет – его лицо действительно становится красным, как вино в ее бокале.

– Никто так не думает, – бормочет он. – Поверьте, они шепчутся не о вас. Они шепчутся обо мне, и я к этому уже привык.

Беатрис закатывает глаза.

– Вы что, не понимаете, Ваше Высочество? Теперь мы женаты. Они шепчутся не только о вас, но и обо мне. Может быть, обо мне даже больше, потому что я незнакомка, иностранка и женщина, и это их забавляет. Так что, пожалуйста, улыбайтесь, смейтесь над моими шутками и делайте вид, что женитьба на мне – это не пытка.

Это заставляет его задуматься. Он хмурится, снова глядя на нее жалкими щенячьими глазами.

– Для меня это не пытка, – мягко говорит он. – Просто…

Прежде чем он успевает сказать больше, подходят еще двое, юноша и девушка примерно возраста Беатрис. Оба светловолосые и тонкокостные, из-за чего они похожи на набор фарфоровых кукол, которые хранят на высокой полке и на которые смотрят, но никогда не трогают. Несмотря на то, что он выше их по званию, принц Паскаль встает на ноги, когда они приближаются, а они делают поклон и реверанс словно между делом.

– Поздравляю, кузен, – говорит девушка, шагая к принцу Паскалю. Шлейф ее светло-голубого шелкового платья тянется по лестнице позади нее, словно всплеск ясного неба в летний день. Она берет его за руки и встает на носки своих украшенных драгоценностями туфель, чтобы поцеловать его в каждую щеку.