– Эти пирожные выглядят чудесно, тетя Бруна, – говорит Софрония.

Она берет с расписной фарфоровой тарелки одно из них, размером с наперсток, и поднимает его, чтобы рассмотреть. Оно нежно-матовое, напоминает розовую розу в самом ее цвету. Когда Софрония откусывает кусочек, то чувствует вкус розы с намеком на что-то еще. Может, фисташки? Она останавливает ход этих мыслей. Когда мать обнаруживала Софронию прячущейся на кухне с кондитером, то всегда говорила, что выпечка – неподходящее времяпрепровождение для принцессы. И, по всей видимости, королеве это занятие подходит еще в меньшей степени.

– Я получила письмо от моей сестры Беатрис, – продолжает Софрония, глядя на королеву Евгению и вспоминая письмо, которое она еще не расшифровала. – Она говорит, что пирожные в Селларии просто удивительны. Это так?

– Вовсе нет, – без промедления отвечает королева Евгения. – Все в Темарине намного превосходит то, что можно найти в Селларии.

Герцогиня Бруна смеется.

– Кроме того, селларианцы считают использование звездной пыли самым тяжким грехом, поэтому я не склонна доверять их опыту в области удивительного.

Королева Евгения тоже смеется, но Софрония замечает напряженную дрожь в ее губах.

– У нас с тетей Бруной было настоящее приключение по пути в город, – говорит Софрония, меняя тему. – На нас напала банда грабителей.

– Да, я слышала, – тяжело вздыхает королева Евгения. – К сожалению, в наши дни это не редкость.

– Головорезы, – усмехается герцогиня Бруна. – К счастью, мы были близко к месту встречи, Леопольд услышал шум и сразу же приехал, чтобы увезти этих ужасных существ в тюрьму.

– Так и было, – говорит Софрония, и ее взгляд невольно устремляется в ту часть комнаты, где стоят слуги, находя Виоли лишь для того, чтобы увидеть в ее глазах свое собственное лицемерие. Она заставляет себя вновь обратить взгляд на вдовствующую королеву.

– Я призывала Леопольда проявить к ним милосердие, – осторожно произносит она. – Когда с них сняли маски, стало ясно, что они просто мальчишки, примерно того же возраста, что и Гидеон с Ридом.

– Ты очень добра, но они были ворами, Софи, – говорит королева Евгения.

Софрония мягко улыбается.

– Да, это именно то, что сказал Леопольд. Я уверена, вы правы. Я новичок в этих вещах, – отвечает она, закусывая губу, прежде чем нанести удар. – Кажется, это слегка… по-селлариански, не так ли? Сажать детей в тюрьму из-за чего-то столь банального? В конце концов, никто не пострадал. При желании вы могли бы рассматривать это как плохо продуманную шутку.

Она говорит это легко, кладя в рот еще одно крошечное пирожное и делая вид, что не замечает, как краснеет шея королевы Евгении или как глаза герцогини Бруны блестят радостной злобой. Софрония готова поспорить, что к обеду весь дворец будет шептать, что политика королевы Евгении немного селларианская?

– Я уверена, у тебя в Бессемии тоже есть воры, Софи, – говорит королева Евгения, напряженно улыбаясь. – Как с ними поступают там?

Софронии приходится прикусить язык, чтобы не сказать, что в Бессемии налоги достаточно низки и воры не становятся настолько отчаянными, что нападают на королевскую карету. Вместо этого она пожимает плечами.

– Это полностью зависит от обстоятельств, – это не совсем правда, но она сомневается, что другие женщины знают об этом. – И, если жертва преступления не желает выдвигать обвинения, дело закрывается.

Она встречает взгляд королевы Евгении и мгновение выдерживает его, не позволяя глупой яркой улыбке сойти с лица. С тем же успехом они могли бы обсуждать погоду, а не преступление и наказание.

– Что ж, мы не в Бессемии, – говорит королева Евгения, и ее голос становится резче, так что Софрония снова чувствует себя маленькой девочкой, столкнувшейся с руганью матери. – И мы не в Селларии, если уж на то пошло. Мы в Темарине, где преступники получают по заслугам.

– Конечно, – легко отвечает Софрония. – Как я уже сказала, я новичок во всем этом. Надеюсь, вы не возражаете, если иногда я буду задавать вопросы.

– Вовсе нет, – отвечает королева Евгения, хотя ее тон ясно дает понять, что она весьма неравнодушна к вопросам Софронии, и даже герцогиня Бруна с неловкостью переводит взгляд с одной на другую.

– Еще чая? – спрашивает она, показывая на Виоли, которая бросается наполнять их чашки. Она делает это в спешке, и горячий чай из чайника капает на колени герцогине Бруне.

– Дура! – визжит герцогиня, вскакивает на ноги и так сильно бьет Виоли по лицу, что звук эхом разносится в тихой комнате. Виоли откидывается назад, ее рука взлетает к ее красной щеке, но в целом она не выглядит удивленной.

– Мне очень жаль, ваша светлость, – бормочет она.

– Это платье из шелка, привезенного из ольховых гор. Ты хоть представляешь, сколько оно стоит?

– Нет, ваша светлость, – тихо отвечает Виоли. – Но я уверена, что смогу вывести пятно.

– Тебе лучше на это надеяться – в противном случае стоимость будет покрываться за счет твоей зарплаты! – кричит женщина.

Софрония не знает, сколько платят Виоли, но она думает, что ей потребуются годы, чтобы оплатить стоимость платья. Когда она снова ловит взгляд Виоли, глаза девушки широко раскрыты от страха и наполнены непролитыми слезами. Держа чайник трясущимися руками, она спешит обратно в свой угол.

Софрония знает этот взгляд, она сама довольно часто была его обладательницей в Бессемии, когда становилась мишенью вспыльчивости матери, хотя мать никогда и не била дочерей. Софрония заставляет себя вернуться к разговору с герцогиней Бруной и королевой Евгенией, тема которого сменилась на сплетни о том, муж какой-то дворянки оказался в компрометирующем положении со своим камердинером, но ее мысли находятся в другом месте.

Когда Софрония и королева Евгения после чая возвращаются в королевское крыло, Евгения берет Софронию за руку и притягивает к себе.

– Я была бы признательна, если бы ты говорила более осторожно, – говорит она более мягким тоном, чем ожидала Софрония. Она боялась долгих разборок, которые, несомненно, устроила бы ее мать. Однако голос королевы Евгении звучит несколько озабоченно, но не сердито.

– Герцогиня Бруна всегда ненавидела меня. Сейчас она меня терпит, потому что живет за счет близости к короне на те деньги, что ей выделяют. Но она всегда ищет оружие, чтобы использовать против меня.

Софрония хмурится, как будто ей не приходило это в голову, как будто она не изучала герцогиню Бруну уже много лет.

– О, я не знала. Какое оружие у нее может быть против вас?

Королева Евгения улыбается и гладит Софронию по руке.

– Против нас, – поправляется она. – Темарин не любит посторонних. О, ты им нравишься больше, потому что они не воевали с Бессемией с тех пор, как получили независимость от Бессемийской империи, но не заблуждайся – они всегда будут видеть в тебе постороннюю.

В ее словах есть смысл. Настолько, что Софронии внезапно становится стыдно за попытку ее подставить. «Бессемия превыше всего», – напоминает она себе и меняет тактику.

– Мне очень жаль. Я просто продолжаю думать об этих мальчиках…

– Об этих ворах, – поправляет королева Евгения.

Софрония делает вид, что колеблется, прежде чем кивнуть.

– Ты слишком добрая, – снова говорит королева Евгения. – Но тебе не о чем беспокоиться. Я уверена, что эти мальчики уже на свободе и вернулись к своим семьям. – Она смеется над удивленным выражением лица Софронии. – Чего ты ожидала, моя дорогая? Что мы их казним? Как ты и сказала, они просто дети, хоть и преступники.

Именно этого Софрония и ожидала, и ей удается облегченно улыбнуться. Но не все ее переживания утихли. Она не может забыть звук прикосновения руки герцогини Бруны к щеке Виоли, красный след, оставшийся после этого, слезы на глазах у девушки.

– Я начинаю понимать, что вы имели в виду, когда говорили о вашей тоске по дому, – говорит Софрония, тщательно подбирая слова. – Не то чтобы мне не нравился Темарин, я здесь действительно очень счастлива, но есть вещи, которых мне не хватает вдали от Бессемии. Думаю, я не осознавала этого, пока не заговорила с горничной герцогини Бруны. Вы же знали, что она из Бессемии?

– Мне показалось, я уловила акцент, – королева Евгения искоса поглядывает на нее.

Софрония качает головой.

– Я знаю, что мне повезло больше, чем вам, и слышала, что вы даже не говорили на этом языке, когда приехали сюда. Я изучала темаринский язык одновременно с бессемианским, когда росла, так что это моя вторая натура. Но все же было приятно несколько минут поговорить с Виоли на моем родном языке. Тем более, как вы и сказали, я должна публично отдалиться от родины. Вы думаете… О нет, я не могу спросить.

Она делает смущенный вид и отворачивается.

– Спроси, Софи, – говорит королева Евгения.

– Как вы думаете, насколько сильно разозлится Бруна, если я найму себе ее горничной? – спрашивает она. – Просто… было бы неплохо окружить себя чем-то знакомым.

Королева Евгения пристально смотрит на нее.

– Невозможно спасти каждую горничную с жестокой госпожой.

– Я знаю, – быстро отвечает она.

Королева Евгения глубоко вздыхает.

– Думаю, она будет немного обижена, хотя держу пари, что наняла бессемианскую горничную только для того, чтобы тебе понравиться, так что ей некого винить, кроме себя. И, честно говоря, я достаточно мелочна, чтобы немного порадоваться ее раздражению. Сделай ей подарок – я знаю, что моя невестка особенно любит рубины, – и уверена, что она тебя быстро простит.

Софрония кивает:

– Спасибо, королева Евгения.

Женщина отмахивается от этих слов.

– Мы не можем называть друг друга королевами, Софи. Это ужасно сбивает с толку. Зови меня Джен.

Когда Софрония возвращается в свою комнату после ужина в тот вечер, то находит Виоли в кресле у камина. Она сидит с иглой в руке и одним из новых платьев Софронии на коленях, но не шьет. Ее глаза смотрят вдаль, в огонь, но когда она слышит, как входит Софрония, то спешит подняться на ноги и делает реверанс.

– Добрый вечер, Ваше Величество, – говорит она.

– Добрый вечер, – немного удивляется Софрония. Она попросила другую горничную доставить ее платье вместе с рубиновым браслетом от королевского ювелира сразу после чая, и не ожидала, что Виоли переведут к ней так быстро. Взгляд Софронии падает на платье, которое держит Виоли. Она переключается на бессемианский и, лишь заговорив, осознает, насколько ей этого не хватало.

– С ним что-то не так?

Виоли смотрит на платье и краснеет.

– Нет, совсем нет, – говорит она. – Просто… горничная, которую понизили, чтобы освободить для меня комнату, то и дело порхает взад и вперед, бросая на меня злые взгляды, и я хотела чем-то заняться, но сейчас никаких дел нет, так что…

Она замолкает, и Софрония улыбается.

– Так что ты притворилась, что зашиваешь новенькое платье? – заключает она. – Умно.

– Спасибо, – благодарит Виоли, не колеблясь. – Я имею в виду, за то, что наняли меня.

Софрония кивает.

– Приятно видеть рядом кого-то из Бессемии. Это заставляет меня немного меньше тосковать по дому. Ты, должно быть, тоже немного по нему скучаешь.

– Немного, – признается Виоли. – В основном я просто скучаю по маме.

Софрония задается вопросом, на что это должно быть похоже. Она думала, что может скучать по императрице, но по большей части чувствует облегчение, не видя ее каждый день.

– Ой, – говорит Виоли, кладя платье на подлокотник кресла. – Король Леопольд вернулся всего несколько минут назад и передал вам просьбу сопровождать его завтра днем. У вас есть время после обеда с леди Энид и графиней Франческой и до приветственного банкета для сэра Диаполио.