У Джона был мягкий характер, но он был живой человек, и ни душевному, ни физическому спокойствию не способствовало после долгого рабочего дня прийти домой усталым, голодным и полным надежд, а вместо этого увидеть беспорядок, пустой стол и сердитую жену. Однако он снова сделал над собой усилие, и небольшой шторм миновал бы, если бы не одно неудачное слово, сказанное им.

«Да, неприятная ситуация, я согласен, но с твоей помощью мы справимся и хорошо проведём время. Не плачь, дорогая, а просто сделай небольшое усилие и приготовь нам что-нибудь. Мы оба голодные, как волки, так что нам всё равно, что поесть. Дай нам холодного мяса, хлеба и сыра. Не нужно нам желе».

Он хотел, чтобы это прозвучало добродушно, как шутка, но одно-единственное слово решило его судьбу. Мэг подумала, что было слишком жестоко намекать на её досадную неудачу, и последняя капля переполнила чашу её терпения, когда он так пошутил.

«Тебе нужно как можно скорее уладить эту ситуацию. Я слишком устала, чтобы «делать небольшое усилие» ради кого-либо. Это так похоже на мужчин, приводить в дом человека и подавать на стол кость и простой хлеб с сыром. Я не потерплю ничего подобного в своем доме. Отведи этого Скотта к маме и скажи ему, что я в отъезде, больна, умерла, что угодно. Я его не приму, а вы оба можете смеяться надо мной и моим желе сколько угодно. Вам здесь больше ничего не светит».

И, на одном дыхании бросив этот вызов, Мэг швырнула фартук и поспешно покинула поле боя, чтобы поплакать в своей комнате. Что эти два существа делали в её отсутствие, ей было неизвестно, но мистера Скотта не отвели «к маме», и когда Мэг спустилась вниз после того, как муж с другом вместе ушли, она обнаружила следы беспорядочного обеда, и это привело её в ужас. Лотти сообщила, что они «ели много и много смеялись, и хозяин велел ей выбросить сладкое варево и убрать горшки».

Мэг очень хотелось пойти и рассказать обо всём случившемся маме, но чувство стыда за свои собственные недостатки, чувство верности Джону, «который может быть жесток, но никто не должен об этом знать», удержало её, и после небольшой уборки она нарядилась и села ждать, когда Джон вернётся и будет прощён.

К сожалению, Джон не пришёл к ней, так как был иного мнения о случившемся. Он обернул это в хорошую шутку для Скотта, как мог, извинился за свою жёнушку и разыграл из себя гостеприимного хозяина так ловко, что его другу понравился импровизированный ужин, и он пообещал прийти снова, но в действительности Джон был зол, хотя и не показывал этого, так как чувствовал, что Мэг бросила его в трудный час.

«Было нечестно говорить мужчине, чтобы он приводил домой друзей в любое время, когда захочет, а когда он припомнил это тебе, ты разозлилась, обвинила его и бросила одного на произвол судьбы, чтобы он выглядел смешным или жалким. Нет, клянусь Богом, это нечестно! И Мэг должна это понять».

Он внутренне кипел от злости во время обеда, но когда волнение утихло и он пошёл домой, проводив Скотта, его настроение смягчилось.

«Бедняжка! Ей было тяжело, когда она от всего сердца старалась угодить мне. Конечно, она неправа, но она так молода. Я должен быть терпеливым и воспитывать её».

Джон надеялся, что жена не ушла домой к маме – он терпеть не мог пересуды и вмешательство в свою личную жизнь. На мгновение он снова рассердился при одной только мысли об этом, но затем страх, что Мэг сейчас доплачется до истерики, смягчил его сердце и заставил его ускорить шаг; он решил быть спокойным и добрым, но твёрдым, очень твёрдым и показать ей, что она не выполнила свои обязательства перед супругом.

Мэг тоже решила быть «спокойной и доброй, но твёрдой» и показать мужу, в чём заключаются его обязательства. Ей очень хотелось выбежать ему навстречу, попросить прощения, чтобы он её поцеловал и утешил, и она была уверена, что так и будет, но, конечно, не сделала ничего подобного и, увидев Джона, приближающегося к дому, начала совершенно непринуждённо напевать себе под нос, раскачиваясь в кресле-качалке и заниматься шитьём, как леди, отдыхающая в своей прекрасной гостиной.

Джон был немного разочарован, не встретив нежную Ниобу^[20], но, чувствуя, что его достоинство требует, чтобы она извинилась первой, он не попросил прощения, лишь неторопливо вошёл и лёг на диван с исключительно уместным замечанием: «Скоро будет новолуние, дорогая».

«Ничего не имею против», – так же спокойно ответила Мэг. Мистер Брук пытался заговорить на некоторые другие общие темы, но они встретили холодный приём со стороны миссис Брук, и беседа сошла на нет. Тогда Джон подошёл к одному из окон, развернул свою газету и, образно говоря, с головой ушёл в неё. Мэг придвинулась к другому окну и принялась шить, словно новые розочки для тапочек были одним из предметов первой необходимости. Никто не произнёс ни слова. Оба выглядели вполне «спокойными и твёрдыми», и оба чувствовали себя безумно неловко.

«О Боже, – подумала Мэг, – жизнь в браке очень тяжела и требует не только любви, но и бесконечного терпения, как говорит мама». Слово «мама» наводило на мысль о других материнских советах, данных давным-давно, которые воспринимались с недоверием и несогласием.

«Джон хороший человек, но у него есть свои недостатки, и ты должна научиться их видеть и мириться с ними, помня о своих собственных. Он очень решителен, но никогда не будет упрямиться, если ты будешь терпелива в своих доводах, и не станешь раздражённо спорить. Он очень педантичен и щепетилен в том, что касается истины – хорошая черта, хотя ты и называешь его «дотошным». Никогда не обманывай его ни взглядом, ни словом, Мэг, и он окажет тебе доверие, которое ты заслуживаешь, поддержку, в которой ты нуждаешься. У Джона вспыльчивый характер, но не такой, как у нас – мы быстро вспыхиваем, но быстро остываем, – его гнев разгорается медленно, ровно, но если однажды распалится, то погасить его нелегко. Будь осторожна, очень осторожна, чтобы не разгневать его, ибо мир и счастье в семье зависят от сохранения его уважения к тебе. Следи за собой, будь первой, кто попросит прощения, если вы оба неправы, и остерегайся мелких обид, недоразумений и опрометчивых слов, которые часто приводят к горькой печали и раскаянию».

Эти напутствия вспомнились Мэг, когда она сидела за шитьём на закате дня, особенно последняя фраза. Это была их первая серьёзная ссора, её опрометчивые речи казались ей теперь и глупыми и злыми, когда она их вспоминала, её гнев теперь выглядел детским, а мысли о бедном Джоне, который возвращается домой с работы и видит такую ужасную картину, совершенно растопили её сердце. Она взглянула на него со слезами на глазах, но он этого не заметил. Она отложила шитьё и поднялась, подумав: «Я первая скажу «прости»», но он, казалось, не слышал, как она встала. Мэг очень медленно пересекла комнату, потому что ей было трудно перебороть свою гордость, подошла и встала рядом с ним, но он не повернулся к ней. На мгновение ей показалось, что она действительно не может извиниться, затем ей в голову пришла мысль: «Это только начало. Я сделаю всё, что от меня зависит, и мне не в чем будет себя упрекнуть», – и, наклонившись, она нежно поцеловала мужа в лоб. Конечно, это всё решило. Покаянный поцелуй был лучше, чем все слова на свете, и в следующее мгновение Джон усадил её к себе на колени, нежно говоря:

«Это было ужасно – шутить над бедными горшочками с желе. Прости меня, дорогая. Я никогда больше не буду так делать!»

Но, Боже мой, он смеялся потом над этим случаем сотни раз, и Мэг тоже смеялась, и оба объявили, что это было самое сладкое желе, которое они когда-либо делали, потому что вместе с желе в баночках были законсервированы семейный мир и согласие.

После этого Мэг пригласила мистера Скотта на званый ужин и устроила ему настоящий пир без вскипевшей жены в качестве первого блюда, и в этот раз она была так весела и любезна и всё прошло так замечательно, что мистер Скотт назвал Джона везучим, и всю дорогу домой качал головой, размышляя над тяготами холостяцкой жизни.

Осенью на Мэг обрушились новые испытания и переживания. Салли Моффат возобновила свою дружбу с ней, постоянно забегала в маленький домик, чтобы посудачить о том, о сём, или приглашала «бедняжку» заглянуть к ней на денёк в свой большой дом. Мэг это нравилось, потому что, когда было пасмурно, она часто чувствовала себя одинокой. Все были заняты своими делами в доме Марчей, Джон возвращался домой поздно вечером, и ей совсем нечем было заняться, кроме как шить, читать или бесцельно бродить по комнатам. Поэтому само собой случилось так, что Мэг стала слоняться без дела и болтать со своей подругой. Глядя на красивые безделушки Салли, Мэг стала страстно желать иметь такие же и страдала из-за того, что у неё их не было.

Салли была очень добра и часто предлагала подарить ей эти вожделенные вещицы, но Мэг отказывалась, зная, что Джону это не понравится, а потом эта глупая маленькая женщина взяла и сделала то, что Джону не понравилось ещё больше.

Она знала размеры доходов своего мужа, и ей нравилось сознавать, что он доверяет ей не только своё счастье, но и то, что некоторые мужчины, кажется, ценят гораздо больше – свои деньги. Она знала, где они лежат, могла свободно брать столько, сколько ей хочется, и единственное, о чём он просил Мэг, – это чтобы она вела учёт каждого пенни, раз в месяц оплачивала счета и помнила, что она жена небогатого человека. До сих пор она хорошо справлялась с этим, была бережлива и аккуратна, чётко вела свои маленькие книги расходов и без страха ежемесячно показывала их мужу.

Но той осенью змей-искуситель проник в рай Мэг и стал сбивать её с пути истинного, как многих современных Ев, не яблоками, а платьями. Мэг не любила, когда её жалели и заставляли чувствовать себя бедной. Это её раздражало, но ей было стыдно в этом признаться, и время от времени она пыталась утешиться, купив что-нибудь красивое, чтобы Салли не думала, что ей приходится экономить деньги. После этого она всегда чувствовала себя согрешившей, потому что красивые вещи редко были необходимыми, но на тот момент они стоили так дёшево, что не вызывали беспокойства, поэтому количество мелочей незаметно увеличивалось, и в походах по магазинам она больше не была пассивной наблюдательницей.

Но мелочи стоили больше, чем Мэг могла себе представить, и когда в конце месяца она посчитала расходы, итоговая сумма её несколько напугала. В тот месяц Джон был занят своей работой и поручил ей вести счета, в следующем месяце он уехал в командировку, но на третий устроил большой квартальный расчёт, и Мэг запомнила этот случай навсегда. За несколько дней до этого она совершила ужасный поступок, который угнетал её совесть. Салли покупала шёлк, и Мэг давно мечтала о новом красивом лёгком платье для выхода, так как её чёрное шёлковое платье смотрелось слишком просто, а носить вечерние наряды из более тонких тканей больше подобало юным девушкам.

На Новый год тётушка Марч обычно дарила каждой сестре по двадцать пять долларов. Ждать оставалось всего месяц, а на распродаже был прекрасный фиолетовый шёлк, и у Мэг хватило бы на него денег, если бы только она осмелилась их взять. Джон всегда говорил, что то, что принадлежит ему, принадлежит и ей, но сочтёт ли он правильным, если она потратит не только ожидаемые на Новый год двадцать пять долларов, но и ещё двадцать пять из семейного бюджета? Вот в чём был вопрос. Салли уговаривала её, предлагала одолжить ей денег и с самыми лучшими намерениями на свете искушала Мэг так, что та не могла противиться. В недобрый момент продавец вскинул вверх прекрасные сверкающие складки и сказал: «Почти даром, уверяю вас, мэм». Она ответила: «Я беру», и ткань была отрезана и оплачена. Салли ликовала, а Мэг смеялась, как будто никаких последствий не предвиделось, и уехала домой с чувством, словно полиция преследовала её за кражу.