К тому же, если мне придется пробовать еще раз, есть опасность, что кровь, попавшая в шприц, свернется там, и я потеряю препарат. Внезапно я впадаю в панику. Быстро решай, перелить ли лекарство в запасной, припасенный заранее шприц, поскольку сгусток, скорее всего, образуется в носике, но тогда я могу упустить часть лекарства при переливании – немного, но я не хочу утратить ни капли. Быстро – снова наложить жгут, быстро, быстро, найти другую вену, где-нибудь, пусть на запястье, пусть будет синяк, пусть все видят, быстро, быстро, это уже не та расслабленная и приятная на ощупь вена, которая мне так нравилась несколько минут назад. Я вытаскиваю иглу – с нее может капать кровь, оставляя пятна на постельном белье и рубашке. На всякий случай я обычно ношу темную одежду, но проблема промокнуть кровь салфеткой сейчас не самая главная. Я бросаю иголки на пол – не забыть бы потом их найти. Мне нужно отыскать вену и сделать укол, прежде чем потеряю препарат, и что бы я ни делал, этого не должно произойти. В такой панике у меня могут возникнуть проблемы с поиском вены. Возможно, придется предпринять несколько попыток в нее войти, раз за разом отчаиваясь все сильнее, и повсюду будут кровь, разбросанные иглы и окровавленные салфетки. Иногда я втыкаю иглу почти наугад, туда, где, по моему мнению, должна быть вена, должна же она быть где-то там – но там ее нет, и каждая попытка оставляет кровавый синяк.

Но на этот раз я уверен. Кровь свободно и легко прилила в шприц. Никаких сомнений: я в вене.

Все готово. Завершение моего тщательно разработанного плана – дойти до этого момента. Называйте меня наркоманом Павлова. Я достаю новую упаковку, аккуратно раскладываю принадлежности. Я один, и никто меня не потревожит. Собираю все необходимое: жгут, надежный, – не расстегнется, когда я его затяну, и легко снимется, когда игла будет в вене; два шприца на два кубика – запасной на случай, если промахнусь и в первый угодит сгусток крови; две иглы с зелеными канюлями и пять или шесть с оранжевыми; салфетки, желательно темные, или, если их нет, темное полотенце. Закрываю дверь, накидываю жгут петлей на руки и крепко стягиваю, видя, как выступает вена. Прикасаюсь к ней, чувствую ее. Вынимаю ампулу из упаковки, вскрываю, вставляю иглу в шприц, ощущаю скрежет длинной иглы по стеклянному донышку, вытягиваю лекарство.

Я пробовал колоть другие препараты, которые не дали бы кайфа, и мне об этом было известно.

Даже когда не собираюсь колоть, я ловлю себя на том, что рассматриваю вены на запястье и предплечье, задумчиво потираю их пальцами. Более того, я замечаю вены у других. Даже когда выпиваю с друзьями, смотрю, у кого они выступают. Вероятно, отчасти (хотя и в очень малой степени) это может быть и последствием того времени, когда, будучи студентом медицинского, я учился устанавливать внутривенный катетер. Я мгновенно вычисляю пациента с толстыми выступающими венами, похожими на канаты, а вот у человека с пухлыми руками попадание в вены, погребенные под слоем подкожного жира, может быть проблемой.

Снимаю жгут и медленно выжимаю поршень до упора. Препарат входит легко, без всякого сопротивления, которое могло бы означать, что я не совсем попал в вену.

Теперь надо действовать быстро. Не хочу, чтобы какие-то внешние раздражители помешали довести дело до конца. Движения отработанные: я резко выдергиваю иглу, отбрасываю шприц – подниму его позже, сейчас нет времени аккуратно его откладывать. Крепко прижимаю к месту укола темно-красную бумажную салфетку, держа ее в левой руке. На белой кровь была бы слишком заметна, и, возможно, будет неловко и трудно это объяснить. Сильное сжатие ограничит локализованные кровоподтеки, и место инъекции станет сложнее увидеть, если кто-то решит его отыскать. Какой-то след, я надеюсь, что не слишком явный, неизбежно останется, но, поскольку все прошло гладко, через несколько дней он должен исчезнуть. Кроме того, если сильно надавить, то вена останется видимой и доступной для будущего использования, поэтому, я аккуратно прижимаю салфетку.

Снимаю очки, выключаю свет, ложусь на спину и закрываю глаза. Один во тьме, внутри пузыря, лишенного света и шума, я жду.

Через несколько секунд чувствую, как небольшое покалывание поднимается по правой руке, затем меня словно обдает волной. Кажется, что ее источник – глубоко в груди. Она откатывается так же быстро, как накатывает. Вот и все, конец.

Все закончилось. Хотелось бы мне повернуть время вспять на несколько секунд. Я неудовлетворен, как будто обманут. Все получилось не так, как я надеялся, потому что с прошлого раза прошла пара-тройка часов.

Я немного успокаиваюсь, но не до конца. Сейчас я мог бы идти по улице, здороваться с людьми, поддерживать привычные разговоры, и даже те, кто хорошо меня знают, вряд ли заметили бы серьезные изменения во мне. Жена все знает, но никаких требований предъявить не может – любые такие попытки я принимаю в штыки.

Наркотик делает меня вялым, я как будто бы завернут в вату. Морфин сушит. Во рту пустыня, в носу не хлюпает, кишечник не активен, мочиться трудно, эрекции нет. Тело зудит, нужно почесаться.

Но даже на этой стадии, уже почти через несколько минут после укола, практически сразу, реальность начинает вновь меня затягивать. Туман рассеивается. Теперь я начинаю нервничать и хочу избавиться от улик. Встаю и первым делом ищу на полу поспешно отброшенный шприц. Для этого нужно включить лампы на стене – на маленькие кучки мусора обрушивается резкий безжалостно-яркий свет. Я стою моргая, но шприц на этот раз легко найти: воткнулся в ковер, точно дротик. Иногда мне везет чуть меньше: шприцы прячутся под кроватью, за книгами, и на то, чтобы их отыскать и выудить оттуда, уходит несколько тревожных минут. Иногда я не нахожу их, и они лежат в засаде, как хищники, выбирая момент для появления.

Я собираю все причиндалы, упаковку и острые предметы, чтобы положить в безопасное место и избавиться от них позже. Бумажный мусор можно выбросить и в ведро – поместить на дно, замотав в полиэтиленовый пакет. Иглы и пустые ампулы через пару дней отнесу в операционную, там есть специальный ящик для острых предметов – потом их безопасно утилизируют. Я снова внимательно осматриваю пол. Надо убедиться, что ничего не упало. Часто я что-то упускаю и оставляю улики: упаковку от шприца, окровавленную салфетку, головку ампулы, случайно оброненную иглу. Если были проблемы с поиском вены, то, возможно, пришлось использовать четыре-пять игл, и тогда в панике из-за спешки легко сбиться со счета и не найти одну.

Я все яснее осознаю, что израсходовал последнюю ампулу. Конечно, это было понятно и раньше, но я избегал думать о страшном дне.

Запасов препарата больше нет, так что ломка неизбежна. Через симптомы отмены морфина я уже проходил – бесчеловечный опыт. Конечно, я читал о них и понимал, что приятно не будет, но к такому чудовищному процессу оказался не готов, и необходимость пройти через него снова пугает. Теоретически я знаю, что абстинентный синдром должен начаться только через шесть-восемь часов после последней дозы, но страх ломки так силен, что дискомфорт ощущается гораздо раньше.

Мне не удается успокоиться задолго до появления симптомов. Я знаю, что должно произойти, эти мысли грузом нависают надо мной. Кажется, будто мир стал серым, я начинаю мерзнуть и потеть. Чувствую сквозняк из окна – просто сквозняк, от такого и нормальный человек будет зябнуть, но для меня он имеет большее значение. Он значительнее, чем просто сквозняк. Я дрожу, потому что действует эффект отмены? Теоретически мне известно, что до нее еще несколько часов, но знание не помогает. Кожу покалывает, волосы встают дыбом – так вот почему это называется ломкой! Или, может, мне просто кажется, что я начинаю себя так чувствовать? Может, это мой страх играет со мной злые шутки? Нет никакой защиты. Мне страшно и одиноко, я перед лицом надвигающейся бури, и это все моя вина, моя работа. Я задыхаюсь от страха.

У меня есть лекарства, которые теоретически должны принести некоторое облегчение. Но по прошлому опыту я знаю, что они почти не помогут.

С каждым часом симптомы усиливаются. Теперь они несомненны и сопровождаются болью в мышцах, спазмами в животе, диареей и усталостью. Мне то холодно, то сразу жарко, кожа зудит, чешется и саднит – не притронешься, как будто я обгорел. Из носа постоянно течет, глаза слезятся. Я уже промокал их бумажной салфеткой, и скоро они покраснеют и начнут кровоточить. Смотрю на себя в зеркало: лицо белое, кроме щек – они пылают, а на лбу застыли капли пота.

Но меня захлестывает тревога. Тревога и страх. Я точно дрожащая струна, ни минуты не могу сидеть, постоянно вскакиваю. И как только встаю, снова приходится садиться. Я пытаюсь лечь в постель, но не могу удобно устроиться, мечусь и ворочаюсь каждую секунду, минуту, час. Простыни кажутся грубыми и неприятно ощущаются кожей, от пота они стали влажными и вонючими. И я знаю, что так будет продолжаться еще по крайней мере двое суток. «Всего сорок восемь часов, всего два дня, – уговариваю я себя. – Не так уж и много. Пожалуйста, пусть минует меня чаша сия». Я болел раньше, у меня бывали травмы, случались плохие времена, и мне хватало сил справиться с ними, втянуть голову в плечи и бороться дальше. Но ничто и никогда не убивало меня так, как ломка, ничто и никогда так не пугало, не лишало сил, ничто так не подавляло желание сопротивляться. И выхода нет, не существует никакой возможности избежать этого состояния.

Чудо произошло бы, если бы я принял еще дозу, и она мгновенно облегчила бы все симптомы. Но у меня нет другой дозы, и уже слишком поздно, чтобы колоть еще. А если бы у меня и был препарат, это лишь отсрочило бы испытание. За зависимость приходится платить сполна. Я тщательно готовился к процедуре, а последствия ее тянутся долго и мучительно. Это сделка, не имеющая смысла, глупый поступок, своего рода безумие. Я танцую между лезвиями, и одно из них мягкое и желанное, а другое – жесткое и горькое. Они оба оставляют глубокие раны и каждый раз забирают куски души. Я слишком драматизирую, в этом нет никакого смысла, я просто жалкий комок вины, жалости и отвращения к себе.

Как это произошло, спрашиваю я себя снова и снова, как я позволил этому случиться со мной? Разум лихорадочно работает. У меня и раньше бывали ломки, и я поклялся, что это никогда не повторится, что теперь я не притронусь к наркотику. Почему я снова сделал укол и втянулся в этот кошмар? И когда я начал снова, почему я не включил самоконтроль? И почему я так быстро извел последнюю упаковку? В каждой пачке по пять ампул, я должен был продержаться не меньше трех дней. И даже пять дней: из расчета одна доза каждую ночь. Ломка все равно наступила бы, но я бы знал, что у меня есть запас и он не закончится без остатка через короткое время.

Вот только моя зависимость работает не так. После укола, даже если прошло всего несколько часов, где-то глубоко-глубоко начинает свербить мысль: не сделать ли еще один? Красно-синяя упаковка препарата надежно спрятана, но я слышу ее зов, ее несмолкаемый шепот, разъедающий мое сопротивление. Однако даже по извращенным законам наркотического мира это не имеет смысла. Я знаю, что сделал инъекцию недавно. Я знаю врага в лицо, но это не дает мне преимуществ, и вскоре я снова принимаюсь за ритуал: поспешно закрываю двери, вынимаю ампулу, ломаю ее и набираю в шприц лекарство. Стоит мне только подумать о следующем уколе, стоит промелькнуть в голове хотя бы мгновенной мысли, как я уже не могу от нее избавиться. И все – дело почти сделано: упаковка из пяти ампул, которой хватило бы на три дня или больше, исчезает меньше чем за сутки.

Мне страшно и одиноко. Я дрожу и потею, считая минуты. Меня тошнит, но я пью столько жидкости, сколько могу, чтобы не было сушняка, чтобы притупить симптомы. Многих наркоманов во время ломки рвет фонтаном, но со мной все иначе. Правда, аппетит пропал, и, заставляя себя хоть что-то положить в рот, я не чувствую вкуса. Став наркоманом, я похудел: наркотик и абстинентный синдром убивают аппетит. Я люблю читать, но слишком рассеян, чтобы сосредоточиться. К тому же глаза сильно слезятся, и зрение затуманивается. Я выгляжу так, будто только что рыдал, да и эмоционально настолько неустойчив, что регулярно реву: от жалости к самому себе слезы так и льются. Не жалейте меня – я этого не заслуживаю, я сам о себе поплачу.