Дни потекли веселее. Общительная Оля тут же завела круг знакомых – в компанию местной молодежи их приняли почти сразу. Аля восхищалась Олиной находчивостью, смелостью, даже нахальностью. Та умела преподносить себя так, будто она королева. «Хоть бы мне грамм Олиной смелости и нахальства», – думала Аля. Ее, например, восхитило то, как Оля представила себя и Алю:

– Алька – внучка писателя Добрынина, думаю, известного всем. А мои предки – солисты «Березки». Наверняка по телику видели их не раз.

По лицам Аля поняла, что про ее когда-то известного деда здесь никто и не слыхивал, равно как никто не знал поименно солистов ансамбля «Березка». Но все с уважением закивали – звучало все это внушительно и солидно, и здесь это явно ценили.

Оля небрежно рассказывала про их известную «центровую» спецшколу, про их крутой дом в Минаевском переулке, где «простые люди не живут».

В компании, состоявшей из местной молодежи, старших школьников и студентов, все знали друг друга с детства, вместе росли и, кажется, давно друг от друга немного устали. Новые люди были определенно к месту. Впрочем, на тихую Алю внимания не обращали – как всегда, она была придатком, прицепом яркой и бойкой подруги.

Собирались на большой поляне на перекрестке двух центральных улиц. Поляну называли Костер. Встречались «вечером у Костра». Подтягивались к пяти-шести часам, усаживались в кружок на специально поваленные бревна, курили, вяло перекидывались новостями, травили анекдоты и посмеивались над домработницами, которые были почти в каждом доме. Звучали и знакомые всем фамилии актеров, художников, писателей. До Али дошло, что все эти подростки – дети, внуки и правнуки знаменитых людей.

Одета дачная публика была хорошо – почти все в американских джинсах, модных ярких батниках, разноцветных майках с картинками или надписями.

Девицы были модно подстрижены и накрашены, цедили сквозь зубы, покуривали американские сигареты, щеголяли названиями каких-то незнакомых фирм, перекидывались модными культовыми словечками. Были среди них и красавицы. Например, Марьяна Светлова, дочка известной актрисы – красивая, прекрасно сложенная и модно одетая девушка, глядевшая на всех с нескрываемым презрением. Адель, восточная красавица, дочь известного журналиста. Смешливая Белка, милая, доброжелательная хохотушка, кудрявая и симпатичная, внучка академика.

Оля участвовала в разговорах, принимала участие в спорах и дискуссиях. Аля же по обыкновению молчала. Да на нее и не обращали внимания – есть и есть, никому не мешает.

Среди парней тоже были вполне симпатичные особи, как называла их Оля.

Денис, студент МГУ, будущий журналист. Митя Ковров, десятиклассник, которому пророчили карьеру пианиста – шептались, что Митя необыкновенно талантлив и ему точно светит большое будущее.

Ребята были разные, симпатичные и не очень, общительные и неразговорчивые, шутники и зануды, вполне простые и страшные выпендрежники.

Ближе к вечеру, часам к девяти, компания пополнялась, приносили белое и красное вино, какой-нибудь малоизвестный, вынесенный из дома ром или бренди, редко коньяк или виски, но никогда водку – ее презирали, считая пролетарским напитком.

Обычно никто не напивался: дегустировали, пили умеренно, как говорили, для кайфа.

Аля осторожно пригубливала алкоголь, морщилась и оставшийся вечер пила по чуть-чуть, но в стакане все равно оставалась добрая половина.

Однажды появился Максим. Приветствовали его бурно и с явным удовольствием. Небрежно чмокнув девчонок в щеки и пожав руки парням, он уселся у костра и молча выпил протянутый стакан.

Аля замерла, сидела почти не дыша, боясь шелохнуться. Оля внимательно, не стесняясь, разглядывала его, потом наклонилась к Але и шумно выдохнула ей в щеку:

– Забудь. Ты что, не видишь, кто он и кто ты?

Аля молчала.

– Он не для тебя, – продолжала Оля, крепко и больно сжав ее руку, – и ты не для него! Вы несовместимы. Ты меня слышишь?

Резко встав, быстрым шагом Аля пошла к дому. Оля бросилась за ней. Вслед им засвистели. Оля догнала Алю и, схватив ее за плечо, резко развернула к себе. На их возбужденные, расстроенные и бледные лица косо падал свет фонаря.

– Ты что, обиделась? – удивилась Оля. – На правду обиделась? Ну и дура, – припечатала она. – Кто тебе скажет, если не я? Никто! Потому что всем наплевать! Он же герой, плейбой, красавчик! Ты что, не видишь? И у него всегда будут самые красивые и модные девки! А ты? Ты скромница, отличница! Ну и вообще, – Оля слегка стушевалась, – обыкновенная. Таких миллионы. И ты это знаешь. И я честно не понимаю, на что ты обиделась!

– Я не обиделась, – спокойно ответила Аля. – И еще, я не отличница. У меня две четверки. То, что я обыкновенная, я знаю. Только это ничего не меняет. И запомни: я выйду за него замуж. Слышишь, выйду! Можем поспорить. И вообще, это мое дело. И еще – я очень жалею, что поделилась с тобой.

Оля смотрела на нее как смотрят на душевнобольных.

– Нет, Аля, мы спорить не будем. Дело твое, только запомни: от таких надо держаться подальше.

Быстрым шагом Аля направилась к дому. Оля осталась у фонаря, достала из кармана сигарету и спички, неумело закурила. Курить ее научила смешливая Белка.

Оля закашлялась, сглотнула тягучую слюну и посмотрела вслед подруге. Кажется, бывшей подруге. Алька обиделась, дурочка. Глупо обижаться на правду. Да, жаль. Так не хотелось отправляться обратно в пустую и душную Москву! Зря она, зря. И чего, дура, влезла?

Но девочки помирились. Вечером, когда улеглись, Оля приобняла Алю и ткнулась носом ей в ухо:

– Эй! – шепнула она. – Не сердись! Ну я же как лучше хотела. Чтобы тебе потом не было больно. Ну что, проехали?

Аля хихикнула и отодвинулась.

– Щекотно, отстань! И больше никаких выяснений, спать умираю. Ладно, проехали. Что с тобой делать?

«Все-таки хорошая она, – засыпая, думала Оля, – не злая. Только странноватая и дурная, но верная и добрая».

Утром, когда Аля на кухне жарила гренки, туда заглянул Максим. Оглядев Алю с головы до ног, широко и смачно зевнул и спросил:

– Слушай, а как тебя? Ну в смысле зовут?

– Аля.

– А что это за имя такое?

– Алевтина.

– О господи! – Максим удивленно повторил: – Алевтина. Впервые слышу. Доисторическое, что ли? И кто тебе так подфартил? – В глазах его мелькали смешинки.

– Это в честь бабушки, – еле слышно ответила Аля, – маминой мамы. Она давно умерла, я ее и не знала.

– Ясно.

Было ясно и другое – все это ему неинтересно. Впрочем, как и ответ на вопрос, заданный скорее из вежливости. Потянув носом, он кивнул на плиту:

– А что у тебя там?

– Гренки, – вспыхнула Аля. – Гренки на завтрак. Молоко было, хлеб, пара яиц. А больше ничего нет, – засмеялась она. – Надо что-то придумать, иначе нам всем грозит голодная смерть.

Максим подошел к плите, осторожно выудил со сковородки готовую гренку, обжегся, поморщился, потряс ее в руке и надкусил.

– Слушай, а вкусно! – удивился он. – Прям не хуже блинов! – Он присел на край стула и кивнул на сковородку: – Кинь еще, а, если не жалко.

Жалко? Господи! Да Аля весь мир, всю свою жизнь готова была ему отдать.

Она так разволновалась, что из глаз чуть не брызнули слезы.

Кинув на тарелку три готовые гренки, она достала варенье:

– Попробуй, не испортишь.

Максим плюхнул ложку варенья на гренку и закатил глаза от удовольствия:

– Классно, а? Слушай, налей чайку, будь другом!

Другом…

Аля налила ему чаю и замерла у плиты. Сесть с ним рядом, напротив, показалось ей невозможным.

Доев и выпив чаю, он вытер липкие пальцы о кухонное полотенце.

– А ты, Алевтина, молодец. Пятерка! Таких сейчас нет. В смысле, хозяйственных. Тебе сколько, четырнадцать?

– Почти. В августе будет.

– Ну вот, совершенствуйся дальше, пока есть время. Выйдешь замуж готовой. Повезет твоему муженьку.

Аля опустила голову, не в силах поднять на него глаза. Сердце билось как бешеное.

– Я в Москву! – неожиданно доложил Максим. – А вы тут с голоду не помирайте! – рассмеялся он. – Переходите на подножный корм: крапивные щи, жареные грибы. Что там еще?

– Попробуем, ты не волнуйся.

– Я? – рассмеялся он. – Я похож на человека, который волнуется?

Минут через пять он шагал по дорожке от дома к калитке.

Высокий, широкоплечий, на длинных пружинистых ногах, обтянутых узкими джинсами. Мелькали белые подошвы его кроссовок. Калитка стукнула, и он исчез. А был ли? Или мираж? Но душа пела. Наплевать, что он уехал в Москву и неизвестно, когда появится! Максим всегда возникал внезапно, появлялся словно призрак и так же исчезал. Он говорил с ней, он знает, как ее зовут. Он ел ее гренки, ел и нахваливал! Он сказал, что она молодец и таких девчонок сейчас уже нет. Таких нет, а она есть! И однажды он это поймет и оценит.

И потекли дни, пустые и грустные – без него. Аля по-прежнему выглядывала в окна, прислушивалась к стуку калитки, просыпалась по ночам и на цыпочках подходила к двери его комнаты – а вдруг пропустила, не услышала?

Но там было тихо, и она уходила к себе. Оля спала крепко. Как она сама говорила, так спят люди с чистой совестью. А у Али, выходит, совесть не чиста?

Каждый вечер Оля отправлялась на Костер. Аля туда почти не ходила – неинтересно. Оля приходила к часу ночи, когда Аля уже засыпала, от нее сильно пахло сигаретным дымом, костром и вином, и все эти чужие запахи остро били в нос. Аля морщилась и отворачивалась к стене.

Оля еще долго пыталась Алю растормошить, что-то шептала ей в спину, спускалась на кухню попить, но в конце концов засыпала.

Софья и Муся жили своей жизнью – спали до полудня, долго пили кофе и болтали. Аля слышала Мусины всхлипы и приглушенные взрывы смеха. Софья, как всегда, что-то выговаривала Мусе, за что-то ее бранила, но в целом все было мирно и тихо. Правда, иногда плакала и Софья, и тогда бралась утешать ее старинная подруга.

В доме царила абсолютная и безграничная свобода, никто никем не интересовался, только Софья иногда спрашивала Алю, читает ли она книги по летнему списку.

На быт тоже было всем наплевать. Питались как придется. Есть творог и сметана, принесенные из соседнего совхоза, – отлично. Есть сыр и макароны – замечательно. Аля сварила летний холодный зеленый борщ – праздник. Но главное, чтобы были кофе и хлеб, тогда точно не пропадем.

Аля валялась на кровати и читала. В то лето она прочитала многое.

Оля ездила с компанией на пляж и на станцию за мороженым и за пивом. Иногда ей удавалось уговорить Алю, и та нехотя присоединялась. Дома ей было хорошо и спокойно – она пребывала в своих девичьих грезах, а, как известно, мечтать приятнее в одиночестве.

Однажды услышала, точнее, подслушала: Муся говорила Софье, что любимый внук уехал с отцом на рыбалку, куда-то под Астрахань.

Аля убежала к себе и долго плакала. Теперь все пропало! Через две недели они уедут в Москву собираться на море. И получается, что Максима она не увидит. Наплакавшись, успокоила себя тем, что впереди вся жизнь и они обязательно встретятся. Сто раз встретятся. А по-другому и быть не может. Максим – ее судьба, и она это сразу поняла. Ну а он поймет позже, потом. Непременно поймет.

Они и вправду в то лето больше не встретились. Но грусть немного отступила – впереди море! В Москве было пыльно и жарко, все ждали спасительных дождей и, поглядывая на небо, костерили синоптиков – те-то дожди обещали.

Все разговоры были об одном – горели огороды, сохли огурцы и не росли помидоры. Засуха. Все беспокоились за урожай и боялись, что начнется дефицит зерна.

А Аля и Софья собирались на море.

У Оли же были серьезные неприятности. Мама Катя вернулась из Болгарии, красивая, пополневшая и загорелая, но почему-то злая, колючая, в отвратительном настроении.

А папа Валера и вовсе не появлялся.