– Это были вы! – восклицает Элинор. – Это вы внушали Мейбл, что у нее внутри дьявол. Что она плохая!

– Так то сущая правда, миссис Хэмилтон, как бы тяжело вам ни было ее принять. – Мисс О’Коннелл взмахивает руками, ее щеки покрываются пурпурными пятнами. – У девочки бывают видения. Она видит какую-то женщину с огненными волосами. Она говорит с этой невидимой огненноволосой женщиной. Понимаете? Та женщина и дьявол – одно и то же! Она взаправду разговаривает, когда я никого не вижу. Меня это пугает, миссис Хэмилтон. Мейбл нагоняет на меня такого страху, что я спать не могу.

Комната качается. Элинор вцепляется в подлокотник стула и пытается успокоиться. Женщина с огненными волосами. Перед мысленным взором проносятся картины с Мейбл. Элинор едва отваживается думать об этом, но она точно знает, чтó имеет в виду мисс О’Коннелл, говоря о темноте в глазах ее дочери. Она видела это многократно, но всякий раз относила за счет своего воображения. И потом, эти странные спотыкания и падения. Элинор обещала мужу вызвать доктора Харгривса, но так и не заставила себя это сделать. Женщина с огненными волосами. Кто же она такая, черт побери?! Элинор становится зябко.

Было куда легче игнорировать это, надеяться и молиться, что состояние Мейбл выправится само по себе. Но чем бы ни страдала ее дочь, гадкие, оскорбительные слова мисс О’Коннелл со всей их отвратительной силой хлещут Элинор по лицу. Ее пульс учащается, в ушах слышен шум крови. Однако хуже всего страх другого рода: а вдруг няня выдаст эту страшную тайну? Вдруг кому-нибудь расскажет?

Этого нельзя допустить!

Она поворачивается к насупленной мисс О’Коннелл.

– С Мейбл все в полном порядке. – Голос Элинор врезается в воздух, как нож. Пусть только няня посмеет болтать! Элинор с Эдвардом постараются, чтобы ее больше не взяли ни в одну приличную семью. – Как вы смеете заявлять, что у моей малышки припадки! Вас нанимали заботиться о нашей дочери, а не сочинять дурацкие сказки о вселившемся дьяволе. Вы вбивали эту чушь ей в голову. Пугали ее. Скорее всего, это ваша вина. Ребенок напуган!

– Нет, миссис Хэмилтон. Я не…

– Убирайтесь! – От гнева голос Элинор звучит ниже обычного. – Прочь из моего дома! Мейбл – чудесная, невинная, здоровая четырехлетняя девочка. Вам понятно? А дьявол – это вы, мисс О’Коннелл. Это вы больны и нуждаетесь в помощи. – Гнев Элинор вырывается наружу, как кипящая вода, расцепляя ледяную хватку страха. Мать, ребенку которой угрожают, может реагировать только так. – Никакого положенного срока вы отрабатывать не будете. Я больше не доверю вам свою дочь. Вы должны покинуть наш дом немедленно!

Элинор пытается встать. Она с головы до пят охвачена дрожью. Шоковое состояние вместе с отвратительными словами, вырвавшимися из нее, не лучшим образом могут сказаться на ребенке в ее чреве. Она должна защищать свою Личинку. Взять себя в руки. Успокоиться. Но ужас, гнев и замешательство не затихают. «Расспроси ее, – требует тихий внутренний голос. – Ты же знаешь, что она права! Расспроси во всех подробностях. Собери их воедино и обдумай, как быть дальше». Но вопросы не срываются с ее губ. Элинор продолжает молчать и тяжело дышать, глядя, как мисс О’Коннелл сжимается под напором ее гнева.

Каждая клетка в теле Элинор хочет бежать к Мейбл, подхватить на руки, крепко обнять и защитить. «Я всегда буду оберегать тебя от любых напастей, мое драгоценное сокровище». Элинор вспоминает, что шептала эти слова в ушко Мейбл, когда та родилась. Она качала крошечное тельце и ласково шептала. Нельзя было оставлять ее сокровище с этой женщиной. Нельзя было поддаваться уговорам Эдварда, считавшего, что их ребенку с первого дня нужна няня. Она сама могла бы прекрасно позаботиться о дочери. Им было бы так хорошо вдвоем.

– Как вам угодно, – говорит мисс О’Коннелл, одеревенело поворачиваясь к двери. – Только бесполезно прятать голову в песок и не замечать очевидного. Нет бóльших слепцов, чем те, кто не желает видеть, – язвительно добавляет няня и направляется к двери.

– С кем вы говорили об этом? – кричит ей вслед Элинор, в мозгу которой громоздятся ужасные мысли о возможном раскрытии тайны.

Если тайну можно сохранить, тогда, наверное, еще не все потеряно.

К этому времени по щекам Элинор текут горячие слезы. В горле стоит ком, не давая говорить.

Мисс О’Коннелл останавливается и поворачивается к ней:

– Не бойтесь, миссис Хэмилтон. Я не сказала ни одной душе. Свои мысли и подозрения я держу при себе. Вот так. Но, кроме меня, это видит вся домашняя прислуга. Я уж не говорю про окрестных жителей.

Элинор вздыхает. Из нее словно выпустили воздух. Она вдруг чувствует себя старой и усталой. Что бы ни было с Мейбл, можно ли это сохранить в тайне? Как она могла потерять самообладание? Элинор опускается на стул. Няня все равно уволится, но нельзя увольнять ее с такой поспешностью. И нельзя было кричать на мисс О’Коннелл. Теперь, чего доброго, та обозлится и расскажет газетчикам. Что тогда случится с Эдвардом? С Эдвардом, боже ты мой!

Она поднимает глаза на мисс О’Коннелл. Няня стоит, держась за дверную ручку. Вид у нее неуверенный и смущенный. Элинор видит подрагивающую руку няни, и ее сердце смягчается. Мисс О’Коннелл появилась в их доме вскоре после рождения Мейбл, и вплоть до сегодняшнего дня все было прекрасно. Воздух столовой наэлектризован. Мисс О’Коннелл ждет, когда Элинор заговорит.

– Простите, – наконец произносит Элинор. – Я погорячилась. Я не должна была так себя вести, но сказанное вами меня просто шокировало. Понимаете?

Рука няни соскальзывает с ручки.

– Понимаю, – отвечает она, и ее лицо обмякает, будто она сознаёт, что их короткая ссора закончилась обоюдным поражением. – Не волнуйтесь, миссис Хэмилтон. Я никому ничего не скажу. Я свое ремесло знаю. Я работала в разных семьях и никогда ничего не выносила за порог. Таково мое правило, и я его ни разу не нарушила. Можете мне верить.

Обе чувствуют неловкость создавшегося положения.

– Мисс О’Коннелл, я хочу исправить свою оплошность, – устало говорит Элинор. – Я ценю вашу… откровенность относительно Мейбл. Я заплачу вам за весь месяц и, естественно, дам превосходные рекомендации. – Элинор делает паузу. – Я также добавлю к этим деньгам премиальные в размере недельного жалованья, которые вы обычно получали на Рождество.

– Спасибо, миссис Хэмилтон, – склонив голову, произносит мисс О’Коннелл. – Премного благодарна. Сейчас соберусь и поеду к сестре в Шефердс-Буш. Поживу у нее, поищу новое место. А может, на время вернусь в Ирландию. Мамочка моя совсем старая стала. Хворает.

– Мне жаль, мисс О’Коннелл, что все это кончается таким образом.

– Мне тоже жаль, – говорит няня, поворачивая ручку и открывая дверь. – Я была в восторге от малютки Мейбл, честное слово. Но, миссис Хэмилтон, – ее голос становится умоляющим, – ваша дочь нуждается в помощи. В ней завелась какая-то гниль, и это вне всякого сомнения. Чем раньше вы признаете правду, тем лучше для всех вас.

Мисс О’Коннелл уходит, и буквально сразу в столовую возвращаются Роуз и Мейбл. Малышка выглядит лучше, на щеках хотя бы появился румянец. Едва взглянув на Элинор, Роуз бросается к сестре.

– Что тут в вас произошло?

Элинор обмякает в объятиях сестры, совершенно не представляя, как ей быть дальше.

Глава 8
Эдвард

В восьмом часу вечера на пороге появляется извиняющийся доктор с кожаным саквояжем в руке.

– Простите, пришлось задержаться на ферме Стэндон. Ждал, пока приедет «скорая помощь». В доильном отделении пострадала скотница. – Он качает головой и протягивает Эдварду руку. – Не повезло бедняге.

– Спасибо, что приехали. И примите мои извинения за добавленные хлопоты.

Он пропускает доктора в переднюю, где тот отдает Элис шляпу и шарф.

– И кто же из вас мой пациент?

– Мейбл, – коротко отвечает Эдвард, ведет врача в гостиную и плотно закрывает дверь. – Вначале я должен переговорить с вами наедине. – Эдвард указывает на стул, предлагая сесть, но оба продолжают стоять. Эдвард теребит манжеты. – Мне пришлось спешно приехать из Лондона. Жену я нашел в истерическом состоянии, а потому буду вам признателен, если вы осмотрите и ее.

Доктор молчит. Эдвард воспринимает это как просьбу продолжать.

– По словам няни, которая сегодня уволилась, у нашей дочери наблюдаются странные… проявления. Какие-то видения, разговоры с несуществующими людьми. – Он делает короткую паузу. – Элинор мне говорила, что замечала у Мейбл странные движения рта, глаз и подбородка. Элинор очень расстроена поспешностью, с какой няня покинула наш дом, а также смехотворными утверждениями, будто наш ребенок одержим. – Эдвард закатывает глаза и невесело смеется. – Добавлю, что няня – рьяная католичка, склонная к мелодрамам и диковинным суевериям.

– Что ж… – Доктор Харгривс морщит лоб. – Я бы предпочел взглянуть на Мейбл.

Он делает шаг к двери. Эдвард берется за ручку, загораживая путь.

– Я могу рассчитывать на вашу предусмотрительность и сохранение полной конфиденциальности относительно этого дела?

Доктор Харгривс твердо смотрит Эдварду в глаза:

– Можете не сомневаться.

– Благодарю.

Эдвард открывает дверь, и они вдвоем молча поднимаются в детскую.

Доктор Харгривс – спокойный человек средних лет с седеющими висками. Четыре года назад холодным мартовским утром он принимал у Элинор роды. Эдвард вспоминает, как он впервые увидел свою дочь: крошечную, краснолицую и орущую. Она потрясала кулачонками, а из открытого ротика высовывался язычок. Доктор тогда улыбался, считая ее гнев на мир хорошим знаком.

– В этой малышке неукротимый дух, – сказал он, осторожно передавая ребенка в неуклюжие руки Эдварда.

Эдвард стал ее нежно укачивать, и все вопли чудесным образом утихли. Взгляд ее темно-синих глаз блуждал по сторонам и наконец встретился со взглядом отца. С того момента Эдвард был покорен.

Они подходят к дверям детской. Тяжесть в груди Эдварда нарастает.

Элинор держит Мейбл на коленях. Малышка сосредоточенно сосет большой палец. Мисс О’Коннелл безуспешно пыталась отучить ее от этой привычки. «Фу! Пальчики грязные. Так делают только младенцы», – отчитывала она девочку, насильно вытаскивая палец изо рта своей подопечной.

При виде жены и дочери у Эдварда учащается сердцебиение. Мейбл сидит в ночной рубашке, внимательно глядя на книгу, которую ей читает Элинор. Идеальная сцена. Трудно представить стычку, произошедшую между мисс О’Коннелл и Элинор, о чем жена со слезами на глазах поведала ему сразу же, как он переступил порог. Элинор несвойственно терять самообладание.

Доктор Харгривс подходит к матери и дочери и широко улыбается:

– Добрый вечер, маленькая леди. Ты меня помнишь?

Мейбл устремляет на него большие синие глаза и качает головой.

– Я доктор Харгривс. Меня не удивляет, что ты меня не помнишь. Прошло больше года с тех пор, как я приезжал к тебе. А сейчас я хочу немножечко тебя осмотреть. Ты не возражаешь?

Мейбл смотрит на отца. Эдвард ободряюще кивает.

– Хорошо, – отвечает Мейбл, извлекая изо рта мокрый, блестящий от слюны палец.

– Вот и чудесно. Я попрошу тебя присесть на краешек кровати.

Он похлопывает по покрывалу, ставит туда саквояж, открывает и достает стетоскоп.

Пока доктор слушает ее сердечко, проверяет рефлексы, осматривает уши и глаза, Мейбл сидит тихо. К процедуре осмотра она относится со вниманием. Когда доходит черед до горла, она послушно открывает рот и говорит «а-а-а-а».

Доктор Харгривс сидит перед ней на корточках, скрестив руки на груди, и задает вопросы. Сколько ей лет? Есть ли у нее друзья и подруги? Может ли она сосчитать до десяти и обратно? Какие звуки издают свиньи, утки, коровы, собаки и кошки? Где живут лягушки? Вопросы продолжаются. На каждый Мейбл отвечает без запинки.

Наконец он выпрямляется и говорит: