– Роуз… – Элинор поворачивается к сестре. – Ты останешься здесь, иначе Эдвард не узнает, куда мы исчезли. Скажешь ему, что Мейбл облилась лимонадом и я повела ее домой переодеваться. Пусть Уилсон захватит корзину и все остальное и привезет домой на машине. Дома встретимся. Идем, Мейбл. Шевели ножками.

– Давай я схожу за машиной. Зачем Мейбл идти пешком? – гнет свое Роуз. – Возможно, она простыла и у нее поднимается температура. Эти ее странные слова про огненные волосы…

– Хватит суетиться! – шипит Элинор.

Внутри у нее возник тугой узел, не желающий развязываться. Она столько недель ждала возвращения Роуз. Этот пикник должен был пройти идеально: сестры снова оказались вместе. Элинор смотрит на Мейбл, потом тянет ее за руку, и они пускаются в путь.

Они поднимаются по крутому склону холма и выходят на тропинку, что вьется по лесу вдоль заднего фасада Брук-Энда. Идти совсем недалеко, однако Мейбл еле переставляет ноги.

– Понесешь меня? – спрашивает дочка, поднимая руки.

Элинор вздыхает:

– Ты стала слишком большой и тяжелой. Давай я понесу тебя на закорках.

Элинор приседает. Мейбл взбирается на материнскую спину. Элинор идет по широкой тропке, петляющей между деревьями. Мейбл ударяется о ее спину, словно мешок. Сквозь листву просвечивает солнце. Ветерок шевелит листья, заставляя солнечные лучики танцевать. Боковым зрением Элинор улавливает какое-то мелькание. Она замирает на месте и всматривается в пространство между серебристых стволов. Ее сердце сильно колотится. Она затаивает дыхание. Хлопают крылья, изгибается ветка. Кто-то шуршит в подлеске. Нет тут ничего страшного. Элинор выдыхает и идет дальше, прибавив шагу. Ее чувства обострены до предела. Тени всегда ее пугали.

Элинор устало взбирается по склону лужайки, ведущей к дому. Липкое пятно на платье Мейбл запачкало и ее одежду. Перед глазами вновь встает ужасающе дергающаяся головка Мейбл. Вспоминаются слова встревоженного Теда и недавние вопросы Роуз насчет того, все ли с малышкой в порядке. Усилием воли Элинор решительно прогоняет эти мысли.

Теплая ванна и крепкий сон – и ее малышка моментально поправится.

Глава 4
Эдвард

– Она должна выпутаться из этой дурацкой истории! – заявляет Эдвард тоном, не терпящим возражений. – Действовать нужно быстро, решительно, пока не стряслось настоящей беды. – Он стоит перед зеркалом, расставив ноги, поправляет воротник рубашки, затем вдевает туда запонки. – Нам определенно повезло, что эти «отношения» возникли в Париже, а не в Лондоне. Меньше вероятности, что все это выплеснется наружу.

Элинор находится в его комнате. Она сидит в кресле, покачивая ногой. На ней простое, но элегантное темно-синее платье из льна. Беременность еще не изменила ее фигуру. Лицо Элинор бледно, пальцы теребят длинную нитку речного жемчуга. Это ожерелье Эдвард привез ей из Германии, куда ездил на конференцию в Билефельд.

– Что у них вообще за отношения? – спрашивает Эдвард, и Элинор ловит его взгляд в зеркале. – Они помолвлены?

– Очень сомневаюсь. Но она собирается жить вместе с ним. Поддерживать его.

– Что значит «поддерживать»?

Эдвард сохраняет спокойный тон. Уравновешенность, несмотря на то что внутри зудит раздражение. Элинор незачем это видеть. Особенно сейчас. Она и так выглядит встревоженной. Он не вправе показывать ей свое недовольство. Это лишь добавит ей напряжения и беспокойства.

– Чистое безумие, – отвечает Элинор. – Она думает, что сумеет найти работу. И знаешь какую? Работу журналистки. Роуз намерена его содержать, пока он движется к славе художника и еще кого-то там. По ее словам, он из хорошей семьи. Возможно, даже богатой. Но он, видите ли, чертов социалист, а потому повернулся спиной к буржуазному достатку. Он считает жизненно необходимым переходить на плановую экономику, как в России. Капитализм умер и все такое. Материальные блага совсем ничего не значат. Достаточно любви. Она заявляет, что они будут счастливы при минимальном достатке.

Эдвард фыркает:

– Легко говорить, когда ей доступны все виды современного комфорта. Подозреваю, она думает так: если мы познакомимся с ее дружком, мы, как и она, подпадем под его очарование и я обеспечу их уютным pied-à-terre^[4]. Пусть пересмотрит свои мечтания.

– Эдвард, не будь к ней слишком жесток! Боюсь, этим мы только вытолкнем ее из дому.

Эдвард застегивает последнюю запонку и снова фыркает:

– Вашим сестринским отношениям ничего не угрожает. Послушай, это же ее первый романтический всплеск. Первая любовь! Она ничего не знает. Верь мне, это долго не продлится.

Он тянется за черным галстуком-бабочкой, умалчивая о том, что они оба и так знают: он первая и единственная любовь Элинор. Ей незачем знать о его прошлых любовных романах, немногочисленных и несколько хаотичных.

Он завязывает галстук. Пожалуй, стоит завести себе камердинера. Не будет ли слишком обременительно? Такая идея уже посещала Эдварда, но Элинор скажет, что он прекрасно может одеваться сам. Это повлечет за собой дополнительные расходы. К тому же хорошего камердинера чертовски трудно найти. Нынче, когда у тебя нет ни статуса, ни титула, рассчитывать на достойную прислугу не приходится.

– Так что же нам делать?

– А вот что, – отвечает Эдвард, надевая пиджак. – Мы немедленно напишем этому месье Дево и потребуем прекратить всю эту чепуху. Элис уже относила почту или оставила до понедельника?

– Письма лежат на столе в холле. В понедельник она с утра их понесет.

– Прекрасно. Я без труда узнаю его адрес. Оставь это дело мне. Меньше всего ты должна волноваться о подобных вещах, особенно сейчас…

Он смотрит на пока еще плоский живот жены, едва отваживаясь верить в реальность беременности. Как могла Роуз обрушить свой груз на плечи сестры в такой момент, когда вся жизнь Элинор должна состоять из счастья и удовольствий?

– Я намерен недвусмысленно заявить ему, что они оба не получат от меня ни пенни. Очень сомневаюсь, что его семья обрадуется такой перспективе. Думаю, они ошеломлены не меньше нашего. Когда он узнает, что на денежки рассчитывать не приходится, это сразу охладит его страсть. Я уверен.

– А если не охладит? – тихим, нетвердым голосом спрашивает Элинор.

– Тогда мне думается, нам придется предложить ему некоторую сумму в качестве отступного.

– Но что, если Роуз говорит правду и ему в самом деле плевать на деньги?

Эдвард вздыхает. Опять «что, если».

– Уверен, что нет. – Он подходит к жене и, желая успокоить, кладет ей руку на плечо. – Поверь мне, Элинор, за деньги можно купить что угодно. Надо только знать цену.

Эдвард поднимает ее с кресла, заглядывает в глаза, отводит выбившуюся прядку со лба. Его снедает отчаянное желание оградить Элинор от всех жестокостей жизни. Она и так немало выстрадала. Но она сильна и умна. Судьба ее не сломала.

– Почти что угодно, – отвечает она на слова мужа.

– Ты права.

– Эдвард, я искренне надеюсь, что это не будет для тебя слишком разорительным. Мне так неловко за всю эту историю.

Элинор поднимает глаза на мужа. В них блестят слезы. Вид у нее совсем несчастный.

Эдвард берет ее лицо в ладони.

– Дорогая, ты ни в чем не виновата. Ты проявляла максимальную заботу о сестре. Все эти восемь лет ты заменяла Роуз и мать и отца. Пусть эта история тебя не тревожит. Я сам разберусь с Роуз и с этим Марселем. Обещаю. – Он гладит жену по щеке. – Сейчас тебе нужно целиком сосредоточиться на ребенке. Наши гости поди заждались. – Он целует ее в лоб. – Если мы в ближайшие минуты не спустимся, миссис Беллами начнет вздыхать об испорченном ужине. Мы же не хотим навлечь на себя гнев миссис Беллами, правда?

Эдвард и Элинор спускаются в гостиную. Роуз уже там и занимает гостей. Их соседи – Бартон и Лиззи Лейтон – приехали вместе со своими старшими дочерями Шарлоттой и Лилли. Хвала небесам, что две младшие остались дома под надзором гувернантки. Здесь же присутствуют именитые американские гости – Гарри Лафлин и его жена Пэнси. Эдвард пригласил двух одаренных студентов-психологов – Лесли Херншоу и Питера Рейнхарта. Херншоу и Рейнхарт успели познакомиться с девушками, и все пятеро уединились в углу гостиной. Завершают список гостей Мэри Стоупс и ее муж Хамфри, занятые поисками жилья в здешних местах.

– Всем добрый вечер, – здоровается Эдвард. – Прошу меня простить великодушно за опоздание.

– Не нужно извинений, друг мой, – широко улыбается Гарри и обменивается с хозяином теплым, крепким рукопожатием.

Лафлин почти лыс. Остатки его светлых волос аккуратно зачесаны. Лысина делает его старше прожитых сорока восьми лет.

– Нам здесь не дают скучать, – добавляет он, поднимая стакан.

Пэнси кивает и улыбается:

– Мы познакомились с вашими замечательными соседями.

Говоря о соседях (естественно, за глаза), Эдвард обычно употребляет другие прилагательные. Бартон, как всегда, ораторствует.

– Мы тоже провели электричество на нижнем этаже, – басит он, – и это, должен вам сказать, обошлось нам в кругленькую сумму. – Он хмурится. Его лысая голова блестит под ожившим электрическим светом. – Тратиться на верхние не стали. Мы же там только спим, – добавляет он и фыркает.

Бартон на десять лет старше Эдварда. Потерю волос на голове он компенсирует увеличивающейся растительностью на лице. Жалобы на дороговизну всего – излюбленная тема разговоров Лейтонов, что неудивительно при таком количестве дочерей и постоянно сокращающихся доходах.

– Не говори ерунды, – возражает мужу Элизабет Лейтон, настаивающая, чтобы все ее звали Лиззи.

Она поворачивается сначала к Пэнси, затем к Эдварду и Элинор. Лиззи весело и громко смеется, словно ее муж только что на редкость остроумно пошутил. Эдвард не представляет, каково жить с такими родителями, не умеющими просто говорить, а произносящими каждую фразу с оглушительной громкостью. Он вдруг проникается сочувствием к их дочерям.

– Мы, конечно же, должны провести электричество и на верхние этажи, – продолжает Лиззи. – Нынче электричество есть у всех. – Ее пышная грудь колышется под атласной блузкой в такт запальчиво произносимым словам. – Вы согласны, что электричество есть у всех? – Она оглядывает собравшихся. Ее глаза умоляют о поддержке. – Что люди о нас подумают, если мы ограничимся электрификацией только первого этажа?

– Истинная правда, – подхватывает Пэнси, глаза которой все больше округляются при взгляде на Лиззи. – Да и можно ли вообще сейчас прожить без электричества?

– Особенно в английских нагромождениях ветшающих камней, именуемых у вас замками! – смеется Гарри и поворачивается к Мэри и Хамфри. – А вы? У вас тоже есть какое-нибудь древнее обиталище в этих краях?

– Пока нет, – без улыбки отвечает Мэри. – Но сегодня мы осматривали весьма привлекательный дом в Доркинге. Помнишь, Хамфри?

Муж послушно кивает. Везде, где Мэри говорит во весь голос, брызжа кипучей энергией, Хамфри остается молчаливым наблюдателем.

– Не желаете ли выпить, сэр? – спрашивает дворецкий Фолкс, проскальзывая между гостями.

– Да, Фолкс. С вашего позволения, глоток того прекрасного «Гленфиддиха», – отвечает Бартон, улыбаясь во весь рот. – То, что вы подавали, когда мы были здесь в прошлый раз. С мягким привкусом леса. Налейте побольше. Только не надо добавлять лед или еще что-нибудь. Напиток прекрасен сам по себе.

Он вновь усаживается в любимое кресло Эдварда. Невысокого роста, коренастый, в прежние годы он, пожалуй, был бы незаменимым игроком в регби. Однако Бартон питает слабость не к спорту, а к маленьким радостям жизни. Он напоминает Эдварду лошадь, выпущенную на весеннее пастбище. Всякий раз, когда он встречается с соседом, брюшко Бартона становится еще круглее, а борода – еще длиннее.

– Да, сэр, – отвечает Фолкс. – А что желает мадам?