Меня не понимают современники, чего же я хочу от потомков? Наверное, если бы я жил в будущем, меня бы просто убили или упекли за решетку за упрямый казацкий характер. Но сейчас не об этом. История, которую я хочу рассказать потомкам, удивительна даже для казаков. Может показаться, что многое, о чем говорю, вымысел. На самом деле – ничего кроме правды. Возможно, что меня упрекнут в некоторой непоследовательности, но по-другому, без экскурсов в историю, эту казацкую историю просто-напросто нет смысла рассказывать. В таком случае потеряется колорит, не будут освещены события, отображающие связь времен и поколений, а также воплощений духа, идущие из прошлого в будущее.

Мне бы вкратце рассказать о воплощениях духа, об их преемственности в начале рассказа, но не буду. Надеюсь, что хоть какие-то данные у потомков по этому поводу имеются. Невежество все больше укореняется в наших краях. Как-либо справиться с этим пока что не представляется возможным. Кому-то что-то объяснять и доказывать не имеет смысла. Даже ученикам приходится не все говорить. Трудные времена настают на Сечи, а будет еще горше. Впрочем, мне не привыкать делать то, что трудно и невозможно. Так меня воспитывали и так я сам воспитался. Повезло, что воспитывали и обучали с детства казацкие батьки.

Так вот, возвращаясь к истории, написанию которой я каждый день уделяю два-три часа времени, скажу, что мне потребовалось со многим разобраться и проявить то, что я не являл ранее, чтобы развернуть перед потомками ее полную картину. Не так-то и легко, как оказывается, увязать все события в единое целое и передать колорит нашего времени, как мне изначально казалось. Приходится постоянно учиться делать то, что раньше не делал. С одной стороны, такая необходимость радует, поскольку многому учишься. С другой стороны – слишком много времени уходит, как тебе кажется, для самосовершенствования. Везде надо успеть. Если бы мог, то не спал бы, но отдыхать-то надо. А то еще раньше времени уйдешь из жизни, оставив недоделанными дела.

Мысленное письмо требует от тебя спокойствия, прилежания, силы и выдержки. Иной раз кажется, что не выйдет то, что задумал. В такие моменты приходится отдыхать, чтобы потом с новыми силами и с новым видением происходящего довести до ума начатое. Готовая повесть, даже две повести, радуют тебя. Федор, который начал рассказ, дополнит его. Он моложе меня на тридцать лет. Федор обещал к моему уходу прийти с Дона на Сечь. Буду рад его видеть, чтобы сказать несколько слов, в том числе поручить довести до ума записки. Может, он что-то увидит из того, что не заметил я.

Федор, конечно, уже не тот двадцатитрехлетний детина, который сбежал из Московии в поисках лучшей доли. Даже чуть ниже стал, слегка суше, а был, что называется, кровь с молоком в свои лучшие годы. Таких, как он, единицы на Руси. Только сейчас понимаю, как и ему, и мне повезло, что мы встретились, а встретившись, какое-то время шли по жизни вместе. Наши линии судьбы и жизни тянулись параллельно друг другу на протяжении почти пятнадцати лет. А потом, как это часто бывает, пришла пора нам разойтись. И это объективно было для нас самым лучшим решением на то время. Тем не менее, мне даже сейчас, с высоты прожитых лет, немного грустно. Многое мы не доделали. Надеюсь, что, возможно, в будущих воплощениях, хотя на это, если честно, нет надежды, мы снова встретимся и доведем до конца начатое нами.

Казацкие мечты, тем не менее, могут сбыться. Над этим и работаю, зная, какие трудные времена наступят в ближайшем будущем.

Шел второй год с того момента, когда я вернулся домой. Ненька встретила своего сына чистым небом, шумом дубрав и свежим ветром в степи. Славута-Днепр все также величаво катил воды в Черное море. Все также на сотнях хуторков, поселений и местечек жители встречали весну, чтобы заняться привычными делами, начав сев. В тот год весна вступила в свои права с некоторым опозданием, но все-таки существенных смещений в сроках посевов не было. Холода прошли. На деревьях вот-вот должна была распуститься первая зелень. Мы с сыном жили в Чигирине на постое у одного из моих давних добрых знакомых. Вскоре я должен был отправиться на Сечь, чтобы продолжить, как и двадцать лет назад, службу в Войске.

Франция, в которой я жил больше шестнадцати лет, так и не стала для меня родным домом. Тем не менее, я добился там немалых успехов, даже стал на короткое время дворянином с помощью друзей, но в один прекрасный момент ко мне пришло понимание той простой истины, что только в Украине я смогу выполнить свое призвание, помочь не только себе, но и другим. Об этом я сказал жене. Она отпустила меня. Расставание было трудным, но по-другому я не мог поступить. Сыну исполнилось уже двенадцать лет. Я взял его с собой с условием, если ему не понравится, то он вернется домой.

Париж, в пригороде которого я некоторое время жил, частенько напоминал о себе во снах. Я жил во Франции, честно делал свое дело: обучал рукопашному бою и владению оружием любого вида сыновей аристократов, мушкетеров и гвардейцев кардинала. Был, можно сказать, этаким учителем-невидимкой. Зарабатывал я достаточно. За жизнь сыновей их богатые родители щедро платили, понимая, одно неверное движение оружием и сын любого из них – труп. Поэтому я не только не бедствовал, а сколотил даже некоторое состояние. Впрочем, большую часть состояния я оставил Жизели – своей второй жене, от которой у меня за пятнадцать лет жизни было трое детей.

Нелегко резать по живому, но я покинул Францию, жену и детей. Тому было несколько причин, кроме тяги к родным краям. Меня ко всему прочему начала преследовать тайная полиция из ордена иезуитов, представители которой обвиняли меня в колдовстве, в магии и в других подобных делах, считая еретиком. Я-то ведь не был католиком, не состоял в протестантах, и как говорили за глаза «добрые люди», которых в любой стране предостаточно, якшался едва ли ни с дьяволом. Жил я так, как считал нужным, без крыши над головой. А это во Франции считалось непорядком. К тому же мои конкуренты, а я потеснил многих учителей фехтования, прямо указывали иезуитам и инквизиции на мою связь якобы с дьяволом. Ведь я умел то, что им было не под силу.

Им было невдомек, что все, что я умею – есть предмет постоянной работы над собой с четырехлетнего возраста, когда я, подражая отцу, уже приседал и делал движения, которые он мне показывал. С семи лет я начал впитывать в себя азы казацкой науки, чтобы только лишь к двадцати трем годам кое-чему научиться. К двадцати семи годам я на сборе казацких батек прошел все испытания и стал кандидатом в характерники, а еще через два года меня обманом пленили и продали в рабство. И сделали это не враги, а казаки-завистники, враги моих учителей – батек Вернидуба и Задериги. С тех пор и началось мое вынужденное путешествие по заморским странам.

Да-да, потомки, не удивляйтесь. Многое из того, что вы знаете о казаках, выдумка. Правда же в том, что черные характерники в войске в большинстве своем не состояли, ревностно относились к группе казацких батек, тренировавших преимущественно казаков из куреня разведки. Было противостояние между разными группами батек, а также между старшиной. Да и где его не было? С другой стороны, все равно житье на Сечи было на тот момент, несмотря на строго соблюдавшиеся порядки, самым раздольным и свободным в Европе. И это я говорю не с чужих слов. Мне пришлось побывать везде. Мог, наблюдая, сделать выводы.

Если так можно сказать, краткую предысторию своего появления на Сечи я рассказал. Остальное произошло быстро и само собой. Я умудрился еще поучаствовать в Хотинской баталии, после чего вернулся домой.

Родина, как я она ни есть, все равно краше и милее сердцу, чем чужбина, хотя, если честно, Франция очень похожа по условиям на Украину. Я не тосковал, но Сечь, места лагерей, где я тренировался, Чигирин, в котором проживал в детстве, – все это снилось мне ночами, когда я жил во Франции и в других странах. Я знал, что вернусь и вернулся.

Что тебя больше всего поражает, когда ты приезжаешь, так это глаза людей, которых ты встречаешь. Чем дальше я ехал на восток, тем все больше свободы и силы видел в людях, проживавших в местечках. Украина за двадцать лет моего отсутствия изменилась. Шло, как я видел, все большее наступление на права и свободы мещан и селян. Еще относительно свободное население закабалялось. Католики и униаты получали преференции по отношению к другим вероисповеданиям. В общем, как и в Европе, правила балом темная сила, которая постепенно и все больше расправляла свои руки-сети, охватывая все большее количество населения.

Общая казацко-польская победа под Хотином только лишь еще явственнее обострила противоречия, накопившиеся в Речи Посполитой. По сути, казачество, сыгравшее ведущую роль в отражении турецкой агрессии, осталось, как говорят, с дыркой от бублика вместо реестра в сорок тысяч воинов. То, что было провозглашено шляхтой, сеймом и королем, как только казаки сделали дело, оказалось забытым, а казаки вдруг стали опасными смутьянами, а не защитниками страны. Хуже было то, что Сагайдачный, чей полководческий и организационный талант проявился в эти годы с необычной силой, сразу после баталии умер от раны. Казачество осталось без вождя и дипломата, который знал, что делать и умел на время сгладить противоречия между казацкой старшиной и голотой, объединив их общей целью.

После смерти гетмана в казацкой истории начался, наверное, до времени прихода Богдана период некоторой нестабильности и отчаянного сопротивления наступлению и распространению панских законов на восток. Казацкие восстания следовали одно за другим, а кровь щедро орошала землю. Война и до этого времени была частой гостьей в здешних местах, а тут и вовсе прописалась. Татарские набеги, происки отрядов шляхты, которые преимущественно содержали магнаты, частые стычки на территориях, прилежащих Запорожью, – все это было в те годы постоянным и само собой разумеющимся явлением.

Наличие же Запорожского Войска было, это понимали все, фактором стабильности и порядка, с которым нельзя было не считаться. Огромная территория, контролируемая казацкими отрядами, жила по своим законам, лишь номинально относясь к Речи Посполитой. По сути, это была отдельная территория, на которой Корона, скажем так, веса не имела, как и большинство законов, соблюдающихся в Речи Посполитой. На то были свои причины и условия, в которых жили казаки и казацкий люд.

Под казаками я все же подразумеваю профессиональных воинов. Казацкий же люд был той средой, на основе которой и благодаря которой казачество, как явление, привольно и раздольно себя проявляло, поскольку без поддержки широчайших масс населения и, не буду скрывать, престижности воинской профессии казачество не просуществовало бы и нескольких лет.

А так, несмотря на все попытки Короны и панов самых разных мастей во что бы то ни стало подчинить себе казачество, ожидаемый результат все выскальзывал из рук панов, шляхты и духовенства. Происходило разделение внутри самой шляхты. Многие шляхтичи сами были казаками или выступали на стороне Войска. Эта двойственность, в конечном итоге, очень дорого стоила Речи Посполитой, руководство которой попросту не знало, что ей делать с десятками тысяч хорошо вооруженных и обученных воинов, готовых по первому зову кошевых или полковников отправиться на войну.

Реестр, сколько бы тысяч казаков в него не входило, не мог даже при условии сорока тысяч реестровых воинов решить всех проблем. Казацкое братство было к тому же еще пока сильно тем, что, несмотря на отличия, реестровые и голота, а именно так назывались по большей мере казаки, которые были предоставлены сами себе в плане обеспечения, не очень-то разнились и ополчались друг на друга. В этом плане во времена, когда я вернулся на Сечь, а шел тогда 1622 год, казацкое сообщество было достаточно единым.