Выбираясь из дома, ты проводил все выходные, выпивая и накачиваясь наркотиками – да чем угодно, распутничая, – только мы называли это совсем не так, скорее – «иметь взаимовыгодные отношения». Другими словами, ты взрослел. Открывал, на что действительно способны отдельные части твоего тела. Все это было совсем не плохо, а фоном звучали гитары Мика Ронсона. Другие разнообразные звуки пробивались, конечно, тоже, но прежде всего музыка – ей как-то удавалось нажать на пуск и сбросить все лишнее у тебя в голове.

И это исходило не от заумных интеллектуальных групп типа Emerson Lake & Palmer^[61] или Yes. Нет, подобного эффекта удавалось достичь именно средненькой, вполне заурядной попсе. Нелепость Марка Болана, абсолютная красота, нашедшая воплощение в простейшем материале, мнимое чудо трех аккордов: «Ах, это не музыка». Да, черт возьми, именно это она и есть. В этих трех аккордах скрыто нечто, способное поразить любого. Вот почему и по сей день свою основную задачу я вижу в том, чтобы писать поп-песни. Я могу вдаваться в их замудренные версии, но мой основной корень – поп-музыка. Мне нравится песня Fortunes^[62] «Storm In A Teacup» так же сильно (ну, на самом деле даже больше), как и «Smoke On The Water» Deep Purple.

Боуи пропагандировал имидж, связанный с любовью к мужчине, но делал это так смело, что это нравилось даже фанам «Арсенала». Футбольным головорезам нравилась его дерзость и жесткость, и совершенно неожиданно прежде вызывающие всеобщее возмущение геи становились воинами, уважаемыми хулиганами. Хороший урок, чтобы понимать, как все на самом деле работает: параллельные прямые пересекаются. Если ты встанешь на защиту того, во что на самом деле веришь, реально встанешь и не побоишься нести ответственность – люди будут тебя уважать.

Многие глэм-роковые команды звучали великолепно, но ни одна из них не может быть сравнима с тем классом, тем уровнем сложности, которого достиг Боуи. У Болана есть отличные записи, но, знаете, он все равно был немного маленьким взбалмошным эльфом. Боуи довольно громко заявлял о своей позиции, причем совершенно антиобщественным способом по мнению властей того времени. И поэтому он пользовался такой популярностью. Концерт Боуи был отличным местом для знакомства с девчонками, это точно – их там было полно, и все такие горячие!

Пробужденное глэм-роком сексуальное любопытство, Боуи, который твердо заявил о своей позиции: «Да кто вы такие, чтобы указывать мне, что делать?», – все это было отличной питательной средой, из которой появился панк. И панк не просто возник в одночасье, он возник из всего этого. Это было постепенное, но чертовски упорное стремление к гребаной очевидности.

Глава 2. Первый собственный сортир

Колледж Хакни и Сток-Ньюингтон был полон девчонок! Еще и проблемных – ах, вкусняшка! Да, в Иден-Гроув были девочки, но в начальной школе они всегда такие задиры. И кажутся более взрослыми, чем мальчики. Школа Вильгельма Йоркского была всецело мальчиковой, так что Хакни и Сток-Ньюингтон показался мне просто великолепным.

Я был настоящим придурком и влюблялся во все, что мимо меня проходило. Очень романтично! Абсолютное стремление завести роман – сотни раз представлял себе все возможные ситуации, и, конечно же, все шло прахом, стоило мне только открыть рот.

Едва я оправился после менингита, как меня подстерег еще один кошмар – подростковый возраст! Многие дети вступают в эту пору с какой-никакой артиллерией в запасе. Моя же защита была разрушена и разбита в пух и прах, так что все окружающее воспринималось как враждебное вдвойне. Необходимо было ужасно много всего обдумать, и именно этим обдумыванием я и занялся – скажу я вам, у меня появилась настоящая навязчивая идея относительно девчачьих летних платьев. Я превратился в этакого уродского вуайериста. Не думаю, правда, что в те дни это называли «вуайеризмом», были гораздо более жесткие синонимы. Но я даже не сознавал, что пялюсь на девчонок столь пристально. Я полностью погрузился в красоту этого визуального образа – школьницы в летних платьях. Фантастика!

Однако в то время у меня не было подходящих слов, чтобы разобраться с этими вариантами. Я вел себя крайне неуклюже в присутствии большого скопления девчонок и очень, очень этого стеснялся. Я не знал, что сказать или сделать, и не у кого было спросить совета, потому что отношения с девчонками не являлись предметом обсуждения с другими парнями. Просто нет, и все, разве что вставить свое слово в компашках, где шел треп из серии: «О да, я трахнул эту, а потом я трахнул ту», – при этом ты прекрасно понимал, что все они гребаные лжецы.

Так что я на какое-то время превратился в вечно прищуренного китайца. Джонни Вань-Кинг. Сильно дальше мне не удавалось продвинуться. Хотя девчонки тусили вокруг, и иногда удавалось кое-чем заняться за велосипедными сараями – на что сейчас оглядываешься и думаешь: «О нет, даже вспоминать об этом не хочется». Надеюсь, и они не вспоминают!

Что же касается каких-то конкретных влюбленностей, меня устраивала абсолютно любая девушка! Я был как пиявка-паразит – цеплялся за них и ходил по пятам, доводя до сумасшествия. Их было несколько – имен я сейчас не вспомню. Одна девчонка жила в доме над нами и училась в монастырской школе в Хайгейте – она приводила меня в восторг. Ходила всюду в этой униформе – ух ты! Оглянуться так назад – всего лишь очкастая прыщавая пацанка с узловатыми коленками, но для меня она была очень даже хороша! Однако, очевидно, я оказался недостаточно хорош для нее, вот и все. Отказ – ужасная вещь, правда? Но так становишься мужчиной. Вообще это того стоит, чтобы тебя периодически посылали на хуй. Полезно.

В Хакни все это стало больше похоже на настоящие свидания – встретиться, сходить в кино и тому подобное. Или посидеть в кафе, что тоже совсем неплохо. Все было иначе, и мне это нравилось. Однако меня вряд ли можно было назвать великим охотником за юбками. Просто как-то у меня это плохо получается. Я склонен создавать глубокие отношения – да, я. В случае со мной все эти игривые, легкомысленные штуки не работают; так или иначе, мне надо приложить достаточно ощутимые усилия, чтобы кому-то открыться. Для этого я должен полностью доверять этим людям.

В жизни каждого ученика колледжа Хакни в той или иной форме присутствовали проблемы социального характера – вот почему мы все там оказались. Это не было жестоким местом. Конечно, напрашивается предположение, что колледж для трудных подростков – это просто рассадник зла. Напротив, все мы хотели чего-то достичь, но не имели возможность этого сделать, будучи изначально под прессом говносистемы^[63]. По сути же это была обычная школа, так что я продолжал носить свою униформу Вильгельма Йоркского, поскольку не хотел занашивать до дыр ничего из той одежды, что мне нравилась. Но вообще то, как мы одевались в колледже, чем-то напоминало своеобразный модный показ. И Сидни определенно использовал школу как подиум.

Парень, которого я окрестил Сидом Вишесом, был удивительно забавным персонажем. Середина зимы, пробирающий до костей мороз – типичный ноябрьский зимний день (вы можете, наверное, себе представить, каким пронизывающим ледяной ветер бывает в Лондоне), а он появляется в сетчатой рубашке с коротким рукавом, что было модно в то время, без пальто и в тонких брюках – чувствуя себя очень стильно, но замерзая до смерти. Хотя это и не имело для Сида ни малейшего значения, поскольку он думал, что прекрасно выглядит.

Я познакомился с ним в колледже и просто подумал, что он смешной. Парень всегда зачесывал волосы, стараясь выглядеть как Боуи, но это не помогало. Что за чудило. Прикольный чел, отличная компания, но туп, как гребаный веник, и был абсолютно уверен в своей неотразимости, о чем не уставал повторять. Мне очень нравилась такая объективность. «Дефки меня любят!» – всегда говорил он. Когда эта фраза попала в пистолзовскую документалку «Грязь и ярость»^[64], меня прям вдвойне торкнуло, поскольку это было именно то, что он сказал мне в самую первую минуту, когда я его встретил. Я знаю, он понимал, что я догадаюсь. До сих пор угораю над этим. Так типично для него, он был таким не неотразимым – ха, ну гениально же!

Его настоящее имя было Саймон, но ему оно никогда не нравилось, поэтому он использовал другое – Джон. Он рассказал мне, что его отец был гренадером-гвардейцем. Сид с гордостью говорил: «Да-а, прям как у Боба Марли!» Его мать – хиппи с Ибицы, и это была нежелательная беременность. Отец ничего не хотел о них знать, поэтому она его воспитала сама. Мать Сида была хорошо образованна, но у нее, похоже, не было профессии. Любительница длинных струящихся хипповых платьев и черных ногтей. Иногда я встречал ее в том, что напоминало мне наряд медсестры, но только хаки. Очень странно. Я понятия не имею, что она вообще делала. Возможно, гвозди укладывала. Ну а что – кто-то же должен распределять все эти гвоздики по коробочкам.

Ричи – фамилия его отца, Беверли – матери, так что я даже не знаю, как он был записан в свидетельстве о рождении. Он никак не мог определиться с именем, поэтому оказался более чем доволен, когда я начал называть его Сид, потому что это было новое имя, которое можно было добавить к уже имевшемуся набору. Сид – в честь моего домашнего хомячка, создания глупого, но очень дружелюбного, что вполне подходило. В то время имя Сид было этаким воплощением убожества, поскольку, имея прямое отношение к Сиду Джеймсу^[65], означало все ужасное – отвратительное имя типичного тупого работяги. И поэтому Сид любил его еще больше, просто им упивался. В этом – весь Сидни.

Он жил со своей матерью в Феллоуз-Корте, мрачной высотке в Хакни. Сперва я подумал – какое прекрасное место, чтобы в нем жить. Но нет!!! Лифт там никогда не работал, и, придя в гости к Сиду, приходилось тащиться вверх одиннадцать пролетов пешком, поэтому сперва я не особо стремился к нему захаживать.

Сид был очень остроумен, и опять-таки это стало для него техникой выживания – юмор. Произносить название журнала Vogue как «вогг-юю» было очень смешно^[66]. Я бы так ничего и не понял, если бы не тот факт, что у нас в Вильгельме Йоркском преподавали французский. Однако, несмотря на все знания, я предпочитал, как и Сид, произносить «вогг-юю». Мне казалось, это гораздо лучше отражало суть чтива. Но Сид относился к журналу так, будто это была Библия. Разумеется, он ни разу не приобрел и номера. Просто шел к газетному киоску и читал его. Скорее, конечно, просматривал фотографии, ни о каком чтении не шло и речи. Он любил моду до смешного, и для Сидни Дэвид Боуи был иконой стиля на все времена. Если Сидни когда-нибудь и хотел быть кем-то, так это Боуи.

Отличительной чертой внешности Сидни была прическа, как у Боуи, с торчащими вверх волосами. Обычно Сид брал из гостиной два стула, ставил их перед духовкой, открывал ее, зажигал огонь и ложился вниз головой на стулья – от жара его волосы становились жесткими. Однажды Сид таким образом даже поджег себе волосы. Иногда он подпаливал себе концы, но выглядел в итоге замечательно.

– Как же Дэйв Боуи этого добивается?

– Ну, примерно как ты, Сид!

Было очень весело привести Сида в Финсбери-парк. А там же повсюду топовые «канониры» – они такие:

– Что еще за хуйня?

– Ну, прикинь себе – храбрый чел. Середина зимы, а он носит рубашку без рукавов, потому что типа мода и все такое!

– Да ты прав, чувак!

Однажды я взял его с собой на северную трибуну «Арсенала». И как оказалось, у него там были хорошие приятели – серьезные ребята; я был удивлен. Помню одного чувака, который спустя пару лет ввязался в реальные проблемы – настоящий боец. Он не был трусом, Сид, и пришел на трибуну с этим своим коком а-ля Боуи, который доводил до совершенства два дня подряд, запрокинув голову в духовку – идея лака для волос или фена никогда не приходила ему на ум!