До этого я бывал только на репетициях в хоре, где оттачивал искусство распеваться только для того, чтобы меня вышвырнули. Поэтому мне пришлось очень быстро избавиться от этой привычки и найти собственный голос, а не звучать так, как будто я подражаю или пытаюсь быть тем, или этим, или еще кем другим. Таков был мой подход. И для меня это оказалось сущим адом и пыткой.

Та ночь закончилась ссорой – хорошей, здоровой ссорой, потому что речь шла о том, чтобы побузить и на самом деле попытаться сделать все как следует. Мне кажется, что я смог донести свою точку зрения: что бы вы обо мне ни думали, дайте мне шанс и не будьте таким грубым. Нельзя просто послать кого-то и считать, что это прикольно, потому что, черт возьми, это не так. В те дни, сделай ты из меня врага, можно было крупно об этом пожалеть.

И с этого момента и далее, на мой взгляд, они проявили невероятное малодушие. Я был очень решителен в своем намерении показать им всем, как следует со мною обращаться. Но я был так впечатлен… В углу стояло пианино, совершенно расстроенное, типичное для паба пианино, и Стив с Полом заиграли на нем «Good Golly Miss Molly»^[106]. Стив отбивал ритм, а Пол потом проигрывал это «динь-динь-динь». Слушая их игру, я, именно я сам решил – я хочу быть в этой группе, мне нравится, как они разрушают и создают одновременно.

Они пытались исполнить ранний рок-н-ролл, но не так, не по правилам. Ноты – не те, но сама идея – та, верная идея! Особый акцент, звучавшая в этом всем энергия – были превосходны. Мне понравилось их слушать, несмотря на диссонанс, непопадание в ноты и, очевидно, неправильное расположение пальцев – в этом было нечто, энергия была правильной, а Пол Кук всегда великолепно держал темп. Умение держать темп – это ВСЕ! Если ваш барабанщик не может держать темп, все остальное – бессмысленно; это корень музыки. С этого момента я внимательно слушал Пола Кука, и у меня был свой якорь.

В тот вечер я отправился в паб «Сэр Джордж Роби» в Финсбери-парке и попытался повторить то, что они делали. Я наблюдал, куда они кладут пальцы, и запоминал положение рук – элементарные вещи, но для меня это было необыкновенно захватывающе. Типа: «Ух ты! Я начинаю понимать химические формулы!»

Когда я впервые встретил Малкольма в магазине, я не знал, понравился ли я ему или нет. Он никогда не был моим другом, не был никак со мной связан и, возможно, даже представил меня Стиву и Полу, словно в отместку. Я никогда не понимал этого, но так или иначе Малкольм, должно быть, предполагал, что я – персонаж, значение которого несоразмерно очень скучной на тот момент деятельности группы. Он почти наверняка видел во мне что-то такое, чего не было в нем самом. Но насколько все это сработает, Малкольму было не слишком понятно. Однако он в итоге пошел на риск, поддержал меня с моими задумками: я был идейным парнем и всегда им буду.

Я пришел с концепцией лирики и этакой пробивной силой, чтобы сломать границы тупости. Без меня, я полагаю, они могли бы стать в лучшем случае неким подобием The Small Faces, возможно, типичной паб-роковой командой, и им бы это понравилось. Более того, это понравилось бы и Малкольму – тот любил нью-йоркскую сцену, а действие там в то время разворачивалось в очень маленьких клубах. Такие места, как CBGB^[107], были крошечными. Все это выглядело так манерно: «О, мы креативны, мы особенные, все остальные не в счет!»

Ну, простите, а я – ярмарочный аттракцион. Мне нравится ярмарка, нравится хаос и нравится сама возможность сразиться с большинством, бросить вызов.

Вообще-то чего мне извиняться? Меня возмущает, что я и правда сказал здесь: «Простите». Я совсем не жалею об этом. Я жалею лишь о том, что большинство людей реально не понимают, как измениться, и с готовностью принимают те форматы, которые им предлагаются. И Малкольм, и, в незначительной степени, группа, поскольку он был их наставником, были под завязку забиты этим: «Все, что нам надо делать, это носить красивую одежду и выглядеть нелепо, и мы заработаем немного деньжат, верно?» И вот во что это превратилось. Стив, люблю его. Пол, люблю его. Глен, люблю его. Но их установки не отражали общей картины. Ни в коем случае, никогда.

После моего появления группа QT Jones and his Sex Pistols превратилась просто в Sex Pistols. Как проходили репетиции для меня: никаких сценических мониторов. Они колотят по инструментам, включенным через усилки, производя чудовищный шум, и совершенно меня не слышат. Они понятия не имеют, что я собой представляю, разве что Стив типа решил: «Ты не умеешь петь!» Я в ответ: «С чего ты это взял?» – «Я тебя не слышу». – «Ну, тогда мне нужен микрофон». Мы позаимствовали микрофон из паба внизу, и тогда уже и я понял, что не умею петь, однако Пол Кук за меня заступился. «Ну, понимаете, вы должны дать парню шанс…» Пол был весьма дружелюбен и очень в этом отношении мне помог.

Вы могли бы возразить и были бы абсолютно правы: «Что за, блядь, мягкосердечие!» Почему бы не нанять нормального солиста, у которого есть собственная акустическая система? Но они ничего такого не сделали, они решили оставить меня, и Пол тоже так решил – он тайно меня поддерживал. Против всего этого. Это сделало меня еще более сумасшедшим, более диким. Я начал появляться в одежде, в которой действительно хотел ходить. Я ведь не дрэг-квин, так? Я полноценный, хардкорный, крезанутый мужик, и это было совсем не похоже на то, что происходило в поп-музыке. Уж даже не знаю, с каких пор – наверное, с того времени как себя придумали тедди-бои? Да, кстати, я ощущаю огромное родство с ранним движением тедди-боев. С любыми уличными бандами или уличной культурой в целом. Я прекрасно понимаю, что это такое.

Во время тех первых репетиций в Чизвике я был одет в спортивный пиджак, часть униформы женского клуба академической гребли. Я только потом узнал, что это – пиджак был белым, поэтому я всегда думал, что это крикетный пиджак. Нет. Он был женским, и я случайно покрасил его в розовый цвет, положив в дешевую стиральную машину вместе с парой розовых брюк, которые купил в магазине Вивьен. Ну, я и написал «GOD SAVE OUR GRACIOUS QUEEN» во всю его длину. И это в конце концов навело меня на мысль: «Гм, неплохое название для песни…»

За любую одежду, которую мы брали в «Сексе», нам обязательным образом приходилось платить. Если даже и не всю сумму, то что-то к тому очень близкое. И бесполезно было взывать к Малкольму: «Что за бред, мы же продвигаем ваши вещи, вы используете наше имя». Ответ всегда следовал один: «О, но я постараюсь сделать вам небольшую скидку». Позднее некоторые северные группы, называвшие себя панками, плакались, что типа нам было легко, поскольку нас одевала Вивьен. Нет, детки! И так как я сам платил за это, я всегда говорил ей, чего хочу и чего не хочу, независимо от ее представлений о хорошем вкусе. Она – тот дизайнер, которому надо время от времени говорить пару вразумляющих слов, иначе, блин, затрахаешься потом, как мы все.

20 или 30 фунтов за пиджак по тем временам – большие деньги, огромные; но все, что там продавалось, было одноразовым. Там могла быть выставлена целая линия вроде как одинаковой одежды, однако каждый принт отличался друг от друга, каждая вещь была по-своему уникальной – только никогда не пытайтесь ее постирать, иначе все чернила потекут и швы разойдутся.

То, что тогда делала Вив, не было рассчитано на долговечность. Пуговицы просто отскакивали – они летели через всю комнату, как будто у них была на тебя аллергия. Ворот ее футболки после первой же стирки оказывался между твоих грудей из-за того, как он был вырезан, и красивая обтягивающая майка становилась похожей на мужской бюстгальтер.

Я начал носить английские булавки еще до «Пистолзов», но тогда они мне реально пригодились. На самом деле, на старых фотографиях видно, что на всем том, что я тогда носил, всегда присутствовал набор английских булавок, свисающих с воротника, – на тот случай, если швы разойдутся. Подручный ремонтный комплект, который шел в ход, когда продукция Вив разваливалась.

Мы никогда и ни с кем не обсуждали наши действия, не вырабатывали какой-то общей концепции – ни с группой, ни с Малкольмом. Нас просто вталкивали в зал, и ба-а-бах! Что бы там ни утверждал впоследствии Малкольм, лишь мы вчетвером устраивали весь этот разнос. Ни одна из его сделанных задним числом глубокомысленных сентенций не принесла ему пользы, потому что не он диктовал нам темп, тон или содержание – и это его раздражало.

Мне нравились Captain Beefheart и Can, но это не означало, что я хотел, чтобы наша группа звучала именно так. Нисколько. И в то же самое время я именно тот парень, который сказал бы вам, что первый альбом 10cc^[108] – одна из величайших вещей, которые я когда-либо слышал, – такая заумь! Мне казалось, что минимализм приводит к совершенству. Но, подумать, у меня все это было, все это. И я не испытывал каких-то особых ожиданий, кроме как от того, в чем был хорош Стив – его звук, его точка зрения, то, что составляет его вселенную, – и все это давало мне огромное количество материала для работы. Великолепный калейдоскоп возможностей. Вещи, о которых я раньше даже и не думал; вещи, которые никогда не слышал в своей коллекции пластинок или вообще где-либо еще. Вот как я совершенствовался, реально, благодаря Стиву и его якобы недостаткам, которые вовсе не были таковыми.

Они все тогда сильно ругали Стива за отсутствие музыкальности, а я ему говорил: «Да забей ты на них, нет такой хрени, как фальшивая нота. У тебя есть яйца, чтобы стоять там и играть эту штуку, и это довольно неплохо – все остальное со временем сложится!» Мне кажется, Малкольм и правда толкал его в неправильном направлении, и это реально затрахало ему все мозги. Стиву нужна была поддержка, а не пафосное недовольство. Во многих отношениях он слегка похож на меня, может очень быстро отвлечься, а потом потерять все ориентиры. Я узнаю в нем эти черты, они у нас общие.

Он казался мне кем-то вроде мелкого хулигана, воришки-сумочника. У него было реально дерзкое чувство игры. Абсолютно ненадежный персонаж, настоящий диккенсовский уличный мальчишка, как тот Джек в «Оливере!», – ну, типа: «Неплохо бы тебе обчистить пару карманов!»^[109]

Но, по крайней мере, он был тем, кто он есть. Это было реально. Малкольм все время говорил ему: «Ух, посмотри на свои волосы, они похожи на перманентную завивку!» Правда, и я тоже, поскольку так оно и было. Действительно! С этой кудрявой прической он был похож на старуху. Кудрявый маллет – это преступление. Против самой природы! Ну, понимаете, типа: «Мы не хотим, чтобы у нас в группе был Роберт Плант, спасибо!»

У Стива было отвратительное воспитание, но мы все были испорченным товаром, этакими грязными котятками. К тому времени у нас у всех числились приводы в полицию не за одно, так за другое.

На первый взгляд Стив был немного таким прикольным умником – однако на самом деле не слишком прикольным и не слишком умным. Ему хотелось создать впечатление, будто он нащупал что-то эдакое. Однако он вечно пытался уйти от вопросов – очень уклончивый, ухмыляющийся, к нему было трудно подобраться. Да, у нас случались моменты, когда мы были очень близки и здорово веселились, я и Стив, но он сразу же возвращался к этому своему отчуждению.

Он мог быть веселым, но ему не нравился другой комик в комнате. И, гм, если там есть я, это ж случится, лады? Да и потом, когда рядом такие люди, как Сид… Ну, это для него уже слишком. Если бы он только потрудился открыться, мы могли бы блестяще помочь друг другу, но мы были молоды, и подобное оказалось совсем не в его духе. Как ни странно, мы все считали Стива старшим в группе. Он был на год старше Пола, они даже учились в разных классах. Таким образом, Стив обладал неким взрослым влиянием, но, гм, на самом деле это было вовсе не то влияние, которого бы вы хотели.