Девушка никак не отреагировала и с прежней же легкостью, прыг-прыг, упрыгала к другому прохожему.

– Помогите бедным музыкантам, – таял её сладкий голосок, когда я поднимался вверх по лестнице.

Когда я шёл по Новому Арбату, я ещё не знал, что иду бухать. Думал, выпью рюмочку и пообедаю. В будни в это время завсегда много посетителей. Всех кормили однотипными бизнес-ланчами: оливье или селедка под шубой, свежая шинкованная капуста или огурцы с помидорами.

– Вам с майонезом или со сметаной?

– Мне с маслом.

– Масла нет. На бизнес-ланч либо сметана, либо майонез.

Идем далее.

– Итак. Что на первое?

– Борщ или солянка…

– А вчера была окрошка. Не осталось со вчера окрошки?

– Вчера было другое меню.

– Ну посмотрите на кухне… Может, осталась окрошка? А?

– К сожалению, не могу.

– Вам макароны или картошку?

– А капусты тушёной нет?

– Нет. Тогда картошку.

– Котлеты, жареная рыба, домашние колбаски, чай и компот из сухофруктов.

Некоторые, такие же как я, просили налить водочки. В Москве никого не смутит, если ты закажешь водки в полдень.

Но сегодня я хотел, чтобы было поменьше народа. Я выглядел крайне скверно. В левом полушарии работали какие-то гондоны. Морда красная, печени, видимо, конец. Я потрогал свой нос. Моя рука пахла мохнаткой негритоски. Надо же, какая въедливая! Вчера мылся два раза с мылом. Сегодня с утра один раз с мылом. А рука пахнет негритянской пиздятиной. Надо было с Доместосом руки помыть.

Я дошел до огромной очереди. Кафе Тимати в ту пору вообще собирало большие очереди (как Макдональдс девяностых). Для будущих поколений пишу: Тимати – популярный певец, рэпер. «Вау, типа, круть». В мои юношеские годы «крутью» был «Мальчишник»: «Любая чикса после тебя ерунда. Я не воспринимаю никого, кроме тебя». Я, честно, не слышал Тимати. И не смогу ничего спеть из его репертуара. И чё-то сказать о нем тоже не смогу. В его кафе я так ни разу не зашел. Тут постоянные очереди. Но молодые люди честно стоят и ждут, когда их накормят бургерами. Почему так долго рассказываю об этом? Потому что иду мимо очереди. Потому что необычно для XXI века видеть хвост очереди, уходящий почти до Арбатского переулка.

Я вспомнил, как в начале девяностых мы шестнадцатилетними пацанами по нескольку часов стояли в винно-водочный магазин за дешёвым «Портвейном» или «Арпачаем», толкались, бились за свои места в очередях, получали свои шесть бутылок, по две в руки, и счастливые шли бухать. (Кстати, да, в 16 лет нам тогда продавали вино.) Помню также нашу самую первую бухачу в майском сибирском лесу. Красивейшие цветы огоньки (по-другому жарки) как будто полыхают огнем по всей полянке. А мы сидим на большой поваленной берёзе и тупо бухаем… без лишних разговоров. Выпив бутылку «Арпачая», я заблевал всю полянку с прекрасными огоньками. Заблевал чем-то коричневым, мутно-жёлтым, серо-буро-малиновым. Мы пили втроём. Втроём и блевали. Я, Пимыч и Мина. Мина держался дольше всех. А я вот раньше всех начал блевать желчью, совестью, честью, настоящим, будущим. После этого случая я побожился:

– Больше никогда, никогда не буду пить. Лениным клянусь.

Пимыч тоже клялся. Мина не клялся. Типа, нельзя. У него родители набожные баптисты. Он не носил пионерского галстука. Поначалу мне казались, что это глупо – отказываться от галстука, отказываться вступать в пионеры… Просит тебя Родина, надень его да забудь. Ан нет. Потом я Мину зауважал. Мы с ним сдружились, впервые попробовали вино и стали вместе бухать… Для школьников средней общеобразовательной школы мы выпили достаточно много. В общем, уже будучи пионером, я закладывал. Понимаете, откуда растут ноги? Бывало, и на каникулах, и когда нас возили всей школой на картошку… Уборка картошки – самое веселое и прекрасное время в школе. О нём тоскую. Его помню. Мы с Миной там и картошку-то особо не убирали, больше балдели. Мой полупьяный закат СССР. И далее «белая горячка» девяностых.

В конце восьмидесятых чёрт посещал меня только изредка. Это сейчас он живет у меня внутри, в душе на постоянной основе (прописан) и превосходно себя чувствует. Сейчас бессмысленно с ним бороться. Я прекрасно понимаю, что он меня рано или поздно убьёт, если я сам себя не грохну… В какой-нибудь из вторников. А может быть, мне удастся победить чёрта, и я его шлёпну из СВД… прямо в моей берлоге… Дуну белого и пристрелю его, фашиста. Чтобы соки, блин, из беса потекли рекой до самой Волги. И назовут эту небольшую речушку Бесовской или – лучше – Николаевской, в честь меня – Николая Сергеевича Степанкова.

…и уйти в одиночество с сердцем и вместе с глазами,

свою душу тоскующую никуда не таскать,

и оставить всё наше с собой, у себя, между нами,

и работать над новой поэмой в дырявых носках…

Вот. Даже эпитафию себе написал.

Стою – как дурак – разглядываю очередь. «Идем уже хавать, Николай, уже и порожняки горят». «Идём».

Я прошел фантастическую очередь в кафе Тимати, узрел заведение с неким кавказским названием (забыл уже, а врать неохота) и узрел там много свободных столиков. Посетителей, соответственно, немного. Я обрадовался. Вошёл. Уютно. На стене висит большой экран, с которого транслируется футбольный матч. В глубине зала вижу вход в какую-то букмекерскую контору, типа «Евролига филки». Ко мне сразу же подошёл официант. Он первым делом подал меню с напитками. Мне хотелось выпить. Минуту назад я вспоминал про «Арпачай», Мину, Пимыча и про мою блевотину на зелёной полянке с огоньками… Ван Гог бы нарисовал это непременно. Много огоньков и блевотина Степанкова. Первый круг ада. Сердце стучится в двери, печень толкает в бок, надо похмелиться впрок, чтобы не было мучительно больно.

– А у вас есть «Арпачай»?

– Что, простите?

– Вино «Арпачай»

– Я спрошу.

И он ушел. Смешно. Я же пошутил. Официант быстро вернулся:

– Этого вина у нас нет.

– Очень жаль. Тогда-а мне-е… Двести грамм водки, лобио, цыплёнка-табака. Да, цыпленка табака с перчиком и чесночком. Водку принесите сразу, пожалуйста, – я отдал официанту меню, и тот ушёл.

Я был доволен шуткой про «Арпачай», потянулся, закинул руки за голову. Хорошо всё-таки, что тут мало народу. Зачем я буду стоять за бургерами в очереди? Я тут посижу, подожду беленькой и цыплёнка. Кайф.

В запотевшем графинчике принесли водочку. Я незамедлительно, но с трудом выпил, боясь, что заблюю стол. Но нет. Вошла. Вошла, родимая. Печень ёкнула. Рабочие сразу перестали молотить молотками в левом полушарии. Обед ведь. В обеденное время нельзя шуметь. Но желудок недовольно заурчал.

– Успокойся, – сказал я ему вслух и закусил водочку лобио.

Кайф пошёл по венам. Повторив, я пошёл вразнос. Потом я закусил цыплёнком и сразу же заказал ещё один графин водки. Через полчаса я был уже в ином состоянии, в ином измерении. Тогда из дверей «Евролиги филок» вышел крепкий молодой человек моего возраста. Он, как меня увидел, сразу же пошёл на меня, как будто мы были с ним знакомы.

Стриженный «под расчёску», но не уголовного вида. Я бы сказал… я бы сказал, что похож на меня. Меня Алиса тоже приучила к стрижке «под расчёску». Так я страшнее выгляжу. Так вот, он похож на меня, только чуть ниже, но чуть крепче. Или даже не крепче, а собраннее, что ли… Подтянутый такой весь, спортивный такой, кубики пресса, видимо, есть, розовый такой, как ухоженный поросёнок, как будто только что с лёгкостью пробежал три километра на лыжах.

Он без приглашения сел за мой стол напротив меня, положив пачку сигарет на стол, приветливо улыбнулся и спросил, указав на официанта, разговаривающего с барменом:

– Не боишься, что они тебя накачают ядом и обчистят?

К этому времени я, повторюсь, охмелел и сидел закусывал цыплёнком. Тщательно прожёвывая, я взглянул на бармена с официантом… Официант это увидел и сразу же направился ко мне:

– Ещё что-то желаете?

Я громко икнул:

– Спасибо, нет… Или, спасибо, да… Скорее – да, чем – нет.

Официант достал блокнотик и был готов записывать.

– Ещё водочки, – сказал я, подавая ему пустой графин: – Такой же вкусной, как и… эта…

Он взял графин и пошёл к бармену.

Я проводил его взглядом, потом повернулся к моему гостю и сказал:

– Нет.

Гость развел руками:

– Нет – что?

– Нет, – я тоже при этом развёл руками.

– Так что – нет?

– Не бо-юсь, – с короткими люфтами ответил я.

Гость улыбнулся, расправил плечи, хрустнув пальцами рук, сказал:

– А я бы насторожился на твоём месте.

– Ты хочешь быть на моём месте?

Он пожал плечами, не переставая улыбаться. В этот момент к столику подошёл официант, поставил запотевший графинчик на стол, зачем-то принес вторую рюмочку, сказал «пожалуйста» и ушёл к бармену.

Я показал на бармена с официантом и сказал:

– Может, у них… это… отношения.

Не прекращая улыбаться, сосед произнёс:

– Не понял.

– Отношения, говорю, может, у них. Может, они геи.

Мой гость громко рассмеялся, как будто бы я сказал какую-то великолепную шутку. Я налил себе водки из графина, не предложив ему, приготовился было выпить, потом на какое-то время задержался, поставил рюмку на стол и, пригрозив пальцем, предупредил:

– Кстати, если что, то я не-е… это…

– Не-е что? – как будто передразнил меня гость и тут же стал перекладывать с одного бока на другой пачку сигарет.

Пока он кувыркал туда-сюда пачку, я молчал, поглядывая то на него, то на пачку.

Он заметил это, убрал руки со стола.

И тогда я продолжил:

– Я не гей. Понял меня? Если ты за этим ко мне подсел, – и я громко икнул. Так громко, что на меня подозрительно посмотрел бармен и женщина из-за столика у окна.

– Я тоже не гей, – спокойно сказал незнакомец.

– Чё пришел?

Он показал на бармена:

– Беспокоюсь за тебя. Я эту забегаловку давно знаю. Тут разные чудеса происходят.

– Например?

– Ограбили тут американца одного на прошлой неделе… И убили.

Я насторожился:

– А ты чё – мент, чё ли?

– Я? Да ты что, – засмеялся он опять так, как будто я анекдот рассказал.

Мне хотелось выпить, но незнакомец не спешил уходить. Молчание тяготило. Гость не проявлял инициативы. Ладно. Пусть будет так.

– Хочешь – налью? – с некоей грустью в голосе спросил я.

Он, видимо, тот ещё артист. Выдержал хорошую паузу и сделал вид, что удивился:

– Мне? Налить? Спасибо.

– Спасибо – да? Или спасибо – нет? – сделал я на «нет» ударение.

Я уже поднял свою рюмку, хотел сказать: «Как хочешь», – но он опередил меня:

– Спасибо, выпью… за компанию. И заодно послежу, чтобы тебя никто не обидел.

– Телохранителем будешь? – рассмеялся я.

– Ну-у-у типа того.

– Но телохранители… не пьют с теми, кого охраняют… Так я думаю.

Незнакомец развел руками:

– Ну. Мы же КАК БЫ.

– У-у-у, как бы. Понятно. Не пойдет, – я размахнулся и громко хлопнул по столу ладонью.

Бармен, официант, мужчина и женщина сидящие у окна, все смотрели на меня. Незнакомец, не прекращая улыбаться, глядя на официанта, поднял руку вверх и сказал:

– Всё в порядке, – потом глянул на бармена, – Всё отлично. Это мой друг. Он в порядке.

– Всё порядке не бывает, – сказал я, наливая ему водки, – обязательно найдётся гондон, который испортит порядок.

Я подвинул к нему рюмку, взял свою и сказал:

– Выпьем, телохранитель.

– Выпьем. За тебя.

– Пойдёт. За меня.

Мы выпили. Я закусил, но «телохранителю» предлагать не стал. У меня у самого мало, а графинчик… Вот, блин… А в графинчике-то уже совсем мало.

Я крикнул официанту, показывая на графинчик:

– Почему не налито?

Официант подошел и сказал:

– Вы всегда заказывали по «двести». Сколько вам сейчас водки?

– Триста, – сказал я, и уже гораздо легче, как мне казалось, хлопнул ладонью по столу.

Бармен опять сурово посмотрел на меня.