Одной из характерных черт советской элиты было стремление к институциональной стабильности общества любой ценой – даже за счет самоограничения и «выдачи» отдельных своих представителей. Партноменклатура, следуя всем особенностям своих характеристик, поддерживала хотя бы видимость идеологического единства. Но синдром «двоемыслия» уже давно охватил общество. Более того, этот синдром затронул и саму элиту, которая медленно, но неуклонно трансформировалась в собственника параллельно с ослаблением жесткой вертикали управления. Это привело к образованию региональной, хозяйственно-управленческой элиты, национальной субэлиты, которые быстро эволюционизировались в контрэлиту. В то же время усиление позиций контрэлиты происходит на фоне деградации правящей элиты, которая потеряла контроль над обществом и деятельностью субэлиты. Монолитная и единая номенклатурная элита становится рыхлой и фрагментарной, что и обусловило довольно быстрое крушение советской политической системы, чему предшествовала разрушительная деидеологизация не только «низов», но и партийно-номенклатурных «верхов».

Как уже отмечалось выше, если при Сталине существовала классическая командно-административная система, которая все еще базировалась на диктате партийной идеологии и конкретной личности, то уже при Хрущеве, затем при Брежневе и вплоть до распада советской системы, главным игроком стала более прагматичная и менее идеологизированная бюрократия. Именно с ней в 80-х годах было связано «…появление и развитие «бюрократического рынка», который, по мнению… В.Найшуля, явился предтечей и «базой» рынка, создаваемого в перестроечный и постперестроечный период»¹⁰⁹.

Уже при М.Горбачеве происходит резкое ослабление вертикального внутриэлитного контроля, что приводит к перетоку в руки субэлиты функций управления, пользования и распоряжения властью и материальной собственностью. Этот процесс сопровождался ужесточением и активизацией межгрупповой борьбы, которая усиливалась по мере осознания того факта, что «кормушка» для элиты не безразмерна и на всех начинает не хватать. В то же время экономика оказывается в кризисе, а элита – в новых конфликтах, во время которой идет ее перегруппировка с использованием идеологических клише «коммунист» – «демократ», «рыночник» – «государственник». В конечном счете, развал Советского Союза привел к дроблению советской элиты по региональным границам, когда место кремлевской элиты занимает республиканская элита в новых независимых государствах.

Таким образом, если проанализировать группы давления, функционировавших в советской политической системе, то их можно отнести к институциональным группам, которые были частью государственного аппарата. При этом некоторые западные советологи, как, например, Дж. Хог, рассматривали командно-административную систему как государство, для которого был характерен институциональный плюрализм, который имел мало общего с тоталитарной системой сталинского периода. Согласно этой концепции в советской политической системе существовал плюрализм интересов, который оказывал влияние на процесс выработки и принятия политических решений. В то же время носителями данного плюрализма были не свободные общественные ассоциации и организации, а бюрократические институциональные группы, которые возникали и действовали внутри партийно-государственного аппарата.

Но, в данном контексте, более верной является точка зрения С.П. Перегудова, который считает, что квинтэссенцией плюралистической модели «…является не плюрализм интересов, а их автономность, независимость от государства, которую они сохраняют и в процессе своего взаимодействия с ним»¹¹⁰. В советской политической системе неправительственный плюрализм отсутствовал полностью, и ошибкой сторонников институционального плюрализма было то, что они переоценили самостоятельность и независимость институциональных групп от влияния правящей элиты, чью роль, особенно в брежневскую эпоху, они необоснованно принижали. Как писал известный американский экономист Янош Корнаи в своей работе «Социалистическая система. Политическая экономия коммунизма»: «…классическая социалистическая система-то не монолит, внутри нее присутствуют группы и конфликты. Тем не менее, структура власти в этой системе является нерасчлененной и тоталитарной»¹¹¹. И хотя, в послесталинскую эпоху, тотальный контроль партийной верхушки постепенно снижался, правящая элита еще могла управлять внутриаппаратными процессами, но только до тех пор, пока не произошла ее резкая поляризация с контрэлитой.

Что касается определения более оптимальной модели внутрисистемных взаимоотношений номенклатурных советских институциональных групп, то в значительной степени здесь подходит концепция «бюрократического корпоративизма», которую выдвинули политологи А. Зудин, И. Семенко и С. Перегудов, рассматривая ее как подсистему социалистической тоталитарной, а потом посттоталитарной политической системы. Согласно этой концепции, советская форма корпоративизма отличалась от итальянского, фашистского или латиноамериканского тем, что существовавшие организованные интересы не только были порождены государством и контролировались им, но и не выходили за государственные рамки. В свою очередь, это говорило о том, что полностью отсутствовала схема взаимоотношений по линии «государство -негосударственные корпорации», как это было, например, в Италии или Германии, где не произошло разрушение сферы частного капитала, который взамен своей политической лояльности и поддержки режиму получал право представлять свои интересы перед государством.

В Советском Союзе все институциональные группы были порождены самим государственным аппаратом, а корпоративные отношения имели бюрократический характер и в основании этого лежало то, что «…тотальное огосударствление всего и вся, породившее невиданное по своим масштабам отчуждение и рядового работника, и функционера от собственности, труда и результатов труда привело к тому, что именно бюрократизм стал преобладающей нормой поведения представителей всех государственных структур»¹¹².

При этом советский корпоративизм, в отличие, например, от западной социетарной формы, в качестве противовеса групповому эгоизму имел лишь только власть правящей элиты и партийную идеологию. Уменьшение внутрисистемного диктата партийного руководства над всеми бюрократическими звеньями, заложенного еще Сталиным, а также уменьшение влияния идеологии создавало благоприятные условия для становления бюрократических организованных интересов как посредников при распределении власти и ресурсов. Кроме этого, усложнение социально-экономической структуры СССР способствовало усилению и разрастанию номенклатурного аппарата, отдельные звенья которого стали играть не просто исполнительную, но и регулирующе-фильтрующую роль, связанную с реализацией директив и приказов. Более того, сама партийно-государственная верхушка стала активно участвовать во внутрисистемной групповой политике. В то же время, становление бюрократического корпоративизма, по мнению С.П. Перегудова, имела свои положительные стороны в эволюции политической системы, так как «ослабив и модифицировав административно-командную систему, бюрократический корпоративизм способствовал известному смягчению ее чрезмерной жестокости и неповоротливости, режим начал реагировать на изменения в производстве и обществе…»¹¹³.

Как известно, квинтэссенцией любого «рынка», в том числе и бюрократического, является процесс конкурентной борьбы, которая в условиях Советского Союза велась исключительно внутри политической системы. В основе этой борьбы лежал раскол когда-то монолитной элиты на «реформаторов» и «консерваторов», «москвичей» и «регионалов», «молодых» и старых» внутриэлитных игроков. То есть налицо был кризис консенсуса в элитной среде. Главная причина данного кризиса лежала в изменившихся внутренних факторах, оказывающих влияние на состояние всей социально-политической системы. К внутренним факторам можно отнести повышение образовательного уровня населения, что играло большое значение при рекрутировании новой политической элиты, форсированная урбанизация, большая открытость внешнему миру, которая создавала почву для осознания существенного разрыва между идеологическими декларациями и социально-экономической реальностью, что ощущалось не только массами, но и самой элитой. При этом сохранялась прежняя замкнутость политической системы, когда легитимность власти в глазах населения падала пропорционально увеличению самолегитимности в глазах самой элиты, которая не умела и не могла воспринимать импульсы снизу и адекватно оценивать сложившуюся ситуацию.

Самодостаточность власти и жесткая борьба элитных группировок, где, в конечном счете, победу одержала группа М.Горбачева, пытавшаяся реформировать советскую систему, кризис государственной идеологии, а также идеологизированной экономики, которая к концу 80-х гг. полностью исчерпала свой потенциал, распространение синдрома «двоемыслия» в обществе, затем переросший в отрицание самой власти, – все это создало почву для развала советского государства на суверенные государства, многие из которых еще долго несли на себе печать своего посттоталитарного прошлого.

Крах советского политического режима был предопределен самой ее природой, когда социальные требования и интересы не имели надежных каналов артикуляции и агрегирования и скапливались на «входе». В свою очередь, неспособность правящей элиты воспринимать импульсы из внешней социальной среды, ожидая от нее лишь поддержку своей легитимности, исключало циркуляцию информации в рамках «петли обратной связи», которая является главным механизмом устранения напряженности в обществе и коррекции в достижении поставленных целей.

При анализе причин распада советской политической системы, следует иметь в виду важность упомянутого кризиса элиты, который фактически подготовил почву для системного развала. Формирование нового типа «прагматически-деидеологизированной» элиты, которая рассматривала власть как источник для собственного обогащения и активно участвовала в кооперативном движении и создании экономических организаций на основе госсобственности. «Имея исходный капитал в виде личных связей, финансовых средств и рычагов управления, они создавали кооперативы, центры научно-технического сотрудничества молодежи…Около 10% коммерческих структур в конце 80-х – начале 90-х гг. были учреждены партийно-комсомольской номенклатурой…»¹¹⁴.

Именно тогда возникла тесная связка «чиновник – бизнесмен», в которой первый, пользуясь своими властными полномочиями, создавал благоприятные условия для предпринимательских структур, нередко являясь неформальным ее создателем, а вторые исправно платили ему процент с полученных доходов. В конечном счете, частнособственнические интересы новой элиты вступили в жесткое противоречие с существующей экономической системой, для которой был характерен тотальный контроль над любой экономической деятельностью, что, несомненно, сужало рыночные возможности новых экономических субъектов. Разрушение этой системы и КПСС как контролирующего органа, а также всех государственных структур, стало для них жизненной необходимостью, тем более что это соответствовало потребностям экономического и политического развития.