– О том забыть можешь. Мамкино меню дома будешь дегустировать, больше ценить станешь…

– Матушка Ефросинья…

Женщина не позволила договорить:

– То, что за Младку заступилась, мне любо, за то хвалю. Что норов свой показываешь, за то наказана будешь, сперва не строго, потому что по незнанию и недоумению. Но впредь знай – что дали, то и едим-пьем. Разносолов у нас тут не водится, радуемся тому, что Бог шлет. Он пока к нам милостив, с голоду не пухнем. Но гневить его тоже не стоит.

– Простите, матушка, – Карина растерянно опустила глаза.

Ефросинья будто ее не слышала, продолжала в том же холодно-обстоятельном тоне:

– Что же касается тебя, Млада, то вижу вранье в тебе еще глубоко сидит. – Карина отчетливо услышала сдавленный вздох, который вырвался из груди новой знакомой. – Вечером подойдешь ко мне. Будем думать, что с тобой делать.

Млада кивнула.

– Что же до тебя, Клавдия…

Женщина, сидевшая до этого с спокойным и самодовольным видом, встрепенулась.

– А я-то чего?

Ефросинья посмотрела на нее, будто пощечину дала, повысила голос:

– Будто не понимаю я, с чего вдруг такая внимательность и желание рассказать, на чем Младка споткнулась? Думаешь, забыла я про молоко скисшее, которое ты на девку спихнуть хотела?

– Не думаю, – Клавдия потемнела лицом.

– То-то же… Уж не знаю, с чего ты надумала с Младкой счеты сводить, но знай, не терплю я гневливости. То грех не меньший, чем вранье или прелюбодеяние.

– Да, матушка…

– На ближнюю заимку поедешь.

Клавдия округлила глаза:

– К-как на заимку? За что?.. Сегодня?

Матушка Ефросинья снова посмотрела на нее. Прижгла ледяным взглядом:

– Ты еще и спорить со мной вздумала? Сбирайся, сказала!

Клавдия, зыркнув на Младу, резко поднялась и вышла из избы. Ефросинья проводила ее взглядом, добавила оставшимся:

– А вы чего клювы пораскрывали? Вас дела не ждут, сестра Ольга послушания не назначила вам?

Женщины хором забормотали:

– Назначила, назначила.

– Ну так заканчивайте трапезничать и принимайтесь, работа сама не сделается, грех из душ ваших ленью не выбьется. Младка, тебя это тоже касается. Вечером ко мне зайдешь, после вечерни. Вон с Агатой и заходи.

– Хорошо, матушка.

И Млада, подобрав подол, ссутулившись, торопливо выскользнула из избы.

Глава 4
Локация

Конец апреля, Смоленск

Ночью Рафаэлю снова снилась заброшенная часовня. Было темно и сыро, тянуло запахом прошлогоднего мха и прогнившими грибницами. Под ногами – он ощущал это отчетливо – склизкая, жирная от влаги земля, едва прикрытая темно-бурыми, наполовину истлевшими листьями. Раф видел урывками, словно ему нацепили на лоб светодиодный фонарь, старенький и подслеповатый, и он в кромешной темноте бросал тощий луч вокруг, выхватывая то голые ветки, то осыпавшуюся кладку.

Но Раф знал – он не один. Он слышал чужое дыхание рядом, чувствовал чье-то присутствие.

Нет, страха не было. Была растерянность и желание понять.

Странное место: потемневшие от времени камни, стертые ступени давно покинутого и разрушенного дома, стены, покрытые мхом. За высокой аркой – мрачная темнота заброшенного помещения. Иногда свет выхватывал движение в глубине, потемневшие лики с нечеловечески большими глазами. В проеме мелькнул женский силуэт – девушка стояла спиной, на фоне черного провала двери. И будто бы собиралась войти внутрь. Собиралась, но не решалась.

Рафаэлю показался знакомым этот жест неуверенности – вскинуть руку, желая будто бы поправить волосы, но рука застывала в воздухе, а через мгновение безвольно опускалась.

Сердце забилось отчетливее, кровь запульсировала в висках, будоража неясное воспоминание.

«Эй, кто ты?», – голос не слушался, упирался в преграду, звуки вязли в зубах.

Рафаэль почувствовал, как стало жарко – стены здания осветило оранжевым, от углов потянулись языки занимающегося пламени.

«Стой!» – еще одна безуспешная попытка закричать.

Словно рот зашит. Крик закипал, прорываясь наружу и упирался в плотно сомкнутые губы.

Огонь подбирался к девушке все ближе. Но девушка стояла, не замечая его.

«Стой, уходи оттуда!», – Рафаэль задыхался – горло будто ватной пеной заткнуло.

Он хрипел, звал, рвал путы, которые не пускали к ней – черные ветки словно ожили, связывая его, притягивая к земле. Ноги утопали в жидкой грязи, как в болоте, ноздри забивал едкий дым, а глаза слезились, застилая хрупкий силуэт, проступавший в сизом дыму.

Пламя взобралось на крышу, осветило покосившийся крест на небольшом деревянном куполе. И в то же мгновение вспыхнула чернота внутри здания. Темный провал превратился голодный раззявленный рот.

Девушка качнулась и шагнула в него.

– Нет!

Голос сорвался на фальцет. Рафаэль вскочил в кровати – мокрый. Обнаружил, что ноги влезли в клапан пододеяльника, запутались в нем. Молодой человек тяжело дышал, озираясь по сторонам и все еще не осознавая, что увиденное – всего лишь сон.

Память подбросила воспоминания об объятом пламенем куполе и кресте. Раф шумно выдохнул. Вытер пот с лица.

– Приснится же такое, – пробормотал.

Потянулся за сотовым – почти три часа ночи.

– Наслушался вчера Татьяниных сказок про сгоревший скит и монахинь, вот и снится всякое, – так объяснил себе кошмар Раф.

С размаха опустился на подушку – поморщился: влажная. Решительно поднялся, перевернул на другую сторону. Подумав, взял лежавшую рядом подушку Карины – он никак не мог заставить себя спать на ней, будто ждал, что девушка вернется и займет свое любимое место. Заботливо взбил и положил обратно.

Долго смотрел в потолок на скользившие по нему огни проезжавших мимо автомашин. Сон как рукой сняло.

Рафаэль встал, прошел в гостиную. Включил компьютер – вкладка ожила на последней открытой странице – по центру видео с локации, предложенной Татьяной. Полусгоревшая часовня, ощущение заброшенности и безнадежного уныния. В правом поле экрана мигала реклама нового проекта на ТВ. Чуть ниже нее – информация о прошедших событиях.

Рафаэль достал папку с бумагой, из жестяной коробки – угольный карандаш. Неторопливо вздохнул.

Белый лист.

Композиционная разметка.

Линия горизонта чуть завалена. Очертания церквушки.

Рука скользила по листу, линии ложились на первый взгляд хаотично, прорисовывая что-то неясное, нечеткое. Как только что завершившийся сон. И такое же тревожное. В паутине линий стал проступать женский силуэт на фоне темного провала стены. Изящный профиль, изгиб хрупких плеч. Подобранные вверх вьющиеся волосы, открывшие трогательную и беззащитную шею.

Уверенные штрихи, как прикосновение к любимой.

Картина заполнялась, штрихи ложились все плотнее, забивая собой белоснежную чистоту листа.

Вырвав эскиз из альбома, Рафаэль положил его на пол, рядом с такими же графитовыми набросками – идеями будущих снимков. Еще вчера в кафе «Тростиночка» ему казалось, что он нащупал решение, даже сбросил несколько набросков арт-директору «The Photograph».

Он понимал, что ему нужна эта локация. Но Семен сказал, что настоятельница этого скита даже разговаривать с ним не стала, так что разрешения на съемку у них все еще нет. И это могла быть проблема – журнал будет запрашивать все исходники и согласования.

Рафаэль поручил Семену узнать в Росреестре, за кем зарегистрированы права собственности на эти руины.

А пока – думал.

Взгляд упал на последний набросок. Хрупкий силуэт на фоне голодной черноты, тревожные штрихи, будто когтистые лапы.

Карина. Девушка, которую он пытался остановить во сне была Карина.

* * *

К вечеру Семен позвонил, сообщил радостно, что «все ОК».

– Что именно «ОК»? – Рафаэль нахмурился, нажал кнопку «отправить» и отослал ссылку на Яндекс. Диск последнему клиенту, для которого завершил обработку фото.

Голова гудела, в желудке бурчало от голода. Чтобы ненароком это не стало слышно в динамик, зажал сотовый плечом, откупорил бутылку с минералкой, сделал пару больших глотков.

– Так по поручению твоему! По собственнику развалин.

– А-а, понял. И что?

Семен отозвался через мгновение:

– Ну… ОК, я же сказал… Пришлось сделать ускоренный запрос, с увеличенной госпошлиной, поднять кое-какие знакомства, чтобы ответили прямо сегодня. Потому что письменно только завтра можно будет…

Рафаэль кивнул.

– Значит, завтра в шесть утра общий сбор. Напомни Татьяне, чтобы захватила маску силиконовую…

– Чудовища?

– Да, его, родимого. Не уверен, что оно нам понадобится. Но пусть. И Семен… Найди веревки, не современные, а старые, типа пеньки? Найдешь? – он посмотрел на время – конечно, это свинство с его стороны, на часах почти шесть вечера.

Семен шумно засопел, но к совести взывать не стал, пробормотал:

– В гараже посмотрю… Нам же супер-новая не обязательно? Ничего, если немного промасленная окажется?

– Даже еще лучше. И сухой лед не забудь!

– Это помню, уже в багажнике.

Рафаэль, положив трубку, уставился в разложенные на полу эскизы. «Хорошо бы получилось», – подумал, стараясь избегать взгляда на набросок с девушкой, похожей на Карину из тревожного сна – это его личные проблемы, вряд ли они кому-то еще нужны.

* * *

– Млада, успокойся уже…

Девушки сдавленно смеялись, то и дело оглядываясь по сторонам, будто опасаясь, что их увидят. В темной от холода воде поблескивало апрельское солнце, струился тонкий, будто паутина парок – это они опустили белье в реку. Цветастые ткани набухли, поднялись пузырями над поверхностью, подхваченные несильным течением и порывом ветра.

– Ох и влетит нам из-за тебя, – девушка поправила платок на голове, надвинула на брови, неумело собрала багром отплывшую одежду, прибила к деревянному мостку.

Ее напарница, смешливая девушка-подросток все больше улыбалась, чем работала сегодня. Она подставляла солнцу веснушчатое лицо и без устали болтала.

– Да ничего не влетит, вот сколько настирали! Послушание выполнили, отчего не расслабиться? – помолчав, изучая свою новую подругу, она спросила: – Агата, а в миру́ тебя как звали?

Карина осторожно, чтобы не поскользнуться на влажных, потемневших от времени досках, отозвалась:

– Тебе-то что?

– Да интересно просто. Все послушницы от мирских имен отказываются, зовутся, как матушка Ефросинья прикажет. У тебя совсем чудно́е имя. Не православное^[4]. Значит, и в миру тебя звали чудно́. Поэтому и спрашиваю. Интересно ведь…

– Ничего интересного. У тебя имя еще интереснее: Млада. – Карина, наклонившись, достала несколько рубашек, принялась отжимать. Покосившись на напарницу, бросила: – Ты так и будешь трепаться или поможешь?

– Пожалуешься? – девушка не шевелилась. Только теперь яркие, будто весеннее небо, глаза, искрились от настороженного удивления.

Карина вздохнула, снова вернулась к своему занятию:

– Дура ты… Сама знаешь, отречение от мирского – часть послушания. А ты меня во грех вгоняешь своими расспросами. Не хорошо. Я тебе о твоем имени не спрашиваю ведь, вот и ты не спрашивай.

Млада пожала плечами:

– А чего тут говорить, в этом тайны нет. Имя настоящее, мамой-папой данное…

Карина покосилась на нее подозрительно, но новых вопросов не задала.

Любопытная напарница соскользнула с пригорка, приблизилась к кромке воды. Подобрав длинную юбку и закрепив подол на поясе, подтянула к себе небольшое полотенце-рушник с вышивкой по краю. Скрутила ткань, наблюдая, как прозрачная вода возвращается в реку. Добавила примирительно:

– Почему сразу дура? У всего есть прошлое. У тебя. У этого ручья… Прошлое идет за нами, как его ни назови, не отпускает.

– Потому что болтаешь много. – Карина пожала плечами, вздохнула, но сказанное Младой засело под сердцем.