Первый раз, когда он привозил свою пожилую маму к ним в отделение на консультацию. Заведующий попросил именно его осмотреть, уточнить диагноз и составить план лечения. Что, собственно, доктор и сделал. А заведующий, забрав план лечения, стал обговаривать финансовую часть сделки. Он всегда это делал, даже любил это делать, и у него получалось, продавал. Но не в тот раз. Богато одетый сказал, что в Израиле будет дешевле.

Второй раз, когда богато одетый избирался в депутаты. Много говорил о справедливости и инвестициях. Обещал построить дома, дороги и детские сады. Его и выбрали в депутаты областной Думы. Доктор мало интересовался политикой и на выборы не ходил. В отличие от тёщи. Ему нравилась фраза Жванецкого: «Депутаты, а кто их выбирает?»

Н-да, а новую квартиру они купили в доме, который построила именно его фирма. Большую, светлую, в красивом доме, где доктор собирался жить долго. Не получилось.

Третий раз совсем недавно, когда его физиономия мелькнула в связи со скандалом. У богато одетого была беременная любовница, которая выкладывала в инстаграм фотки себя голой с животом. Как бы: вот мой живот растёт изо дня в день, так и так растёт, и я такая, то накрашенная, то волосы вверх, то косу заплету, то селёдки захочу. И вот один раз сам богато одетый депутат попал в снимок. Правда, не голый, как беременная, а в красных трусах, на втором плане, но очень хорошо узнаваемый. Шум был большой, он молчал, стойко перенося нападки журналистов, пока не начался сезон пожаров. Сгорело несколько таёжных посёлков, все СМИ уехали туда освещать ситуацию, и о депутате в красных трусах забыли. А маму свою он не вылечил, её привезли на скорой в критическом состоянии и не спасли. Богато одетый, тогда уже депутат, орал, что разгонит нашу богадельню, всех уволит, накажет. И требовал возместить. И вот сейчас доктор ехал вместе с ним. Такая вот судьба, наверное, ироничная.

Наконец они мимо станции метро имени Сергея Лазо выехали на окружную дорогу, ведущую к мосту, минуя центр города. Моста ещё не было видно, а плотную пробку из брошенных машин было видно хорошо. Они сейчас находились на возвышенном участке дороги. А прямо перед ними стояли две чёрных «Тойоты-Камри», морда одной уткнулась в багажник другой, двери обеих машин были распахнуты, и в их салонах ветер давно налепил странные сугробы из снега, похожие на людей.

Микроавтобус остановился, и водитель бодро так выскочил, наверное, искать объезд. Доктор невольно посмотрел в окно. Хотелось есть. Давно хотелось, но было неприлично об этом говорить, когда тебя и так спасают, героически везут через страшный город, скорей всего в аэропорт. Но стоянка затягивалась, а через дорогу был виден супермаркет с выбитыми дверями. «Может, что и найдётся там, какая банка тушёнки?» – подумал он почему-то именно о тушёнке.

– Может, сходить за едой? – сказал доктор вслух. – Может, кто ещё хочет есть? – спросил он, посмотрев на фитоняшек.

Все молчали.

– Может, это я один, бля, голодный, как сука?! – уже громко заявил доктор.

– Там, наверное, уже ничего нет, – тихо сказал профессор.

– Я проверю, – не унимался доктор.

– Нет, нет, никто не выходит из машины, – сказал дознаватель Саша.

– Это понятно. Может, меня там съедят или зарежут. Так вам и легче будет. Одним эваку-, тьфу, -ируемым меньше, – доктор поднялся с места.

– Нет. Нельзя. У нас время поджимает, – немного растерянно говорил дознаватель.

– Какое время? До порта пешком целый день идти. Летом, – доктор ткнул пальцем в стекло в сторону аэропорта.

– Мы едем, – уже со злостью цедил слова дознаватель.

– Никуда не едем. Впереди тупик, тупиковей не бывает, – постучал по стеклу доктор.

– А мы что, в аэропорт едем? – спросила одна из Юль.

– М-м, да, мы пытаемся проехать в аэропорт, но вот видите, – ответил дознаватель.

От слова «аэропорт» возбудились только фитоняшки Юли. Они громко стали разговаривать между собой, даже сняли шапки и расправили замусленные волосы. Они оказались брюнетками. Богато одетые, они точно знали, куда едут. Профессору было наплевать. А доктор хотел есть.

– Дайте мне пять минут, – продолжил доктор, – я на всех принесу чего-нибудь съедобного.

– Нет! – зло вдруг вскрикнул дознаватель.

– Ты заткнись! – поддержал его богато одетый и повернулся к доктору. – Ты мне-е надоел, сука! Заткнись! – заорал он.

Заорал так, со знанием дела. После этих слов доктор и решил выйти из машины, вернее, этот окрик и заставил его начать действовать. Он встал и двинулся по проходу. Богато одетый тоже попытался встать, но, получив удар в грудь ногой, осел и удивился. Его, видимо, давно не пинали, может, никогда. Дёрнув дверь, он вывалился из микроавтобуса. Дуло автомата сразу уткнулось ему в живот. Больно.

– Ты, сука, запомни, – цедил слова дознаватель, – мне на тебя наплевать, я не знаю, почему ты стал номером один на эвахуацию, но мне хлубоко пох на тебя и на твой номер.

Доктор немного отстранился от дознавателя. Странный шрам был на его левой брови, свежий, ничем не обработанный сгусток крови, ровный, словно топор остановился в самом начале пути и замер, но оставил аккуратный след. И глаза у него были странные, зрачки словно в веснушках, сероватые, в ржавых пятнах. Злые. Наверное, злые с рождения. И до смерти.

– Это ещё как понятно. Да и мне на тебя пох, но я обещаю вернуться, – рукоятка пистолета в руке отяжелела, щёлкнул предохранитель. И час смерти чьей-то приблизился.

В этот момент из машины так же кубарем вывалился профессор. Вывалился шумно, отодвинув своим телом чью-то смерть. Всё это заняло секунды жизни, словно кто-то играл ими, натягивая струны судьбы. Этот кто-то сейчас играл и огромной страной, натягивая канаты судьбы этой страны. Они уже скрипели и лопались. И что в этом скрипе жизни простых людей? Секунда звука – и больше ничего.

Доктор отпустил пистолет, вытащил руку из кармана, застегнул его и выдохнул.

– Саша, я схожу вместе с ним. Водителя всё равно нет и ехать некуда, это точно, – тихо, почти вкрадчиво сказал профессор.

– Ладно, под вашу ответственность, – дознаватель, нервно дёрнув дверь, залез в автомобиль.

Профессор и доктор быстрым шагом, насколько позволял снег, пошли ко входу в магазин. В магазине было всё перевернуто, разбито и много уже замёрзло. Проходя через хозяйственную часть, доктор подобрал пару забавных пляжных сумок с мордами мопсов, одну отдал профессору. Они прошли дальше вглубь магазина. На полках ничего не было. Тушёнки точно. Да просто ничего.

– На склад сходим. Может, что там есть, – предложил профессор.

– Да, вы сходите, а я дообследую зал, – ответил доктор.

В зале осматривать было нечего. По полу разлились большие лужи подсолнечного масла. Валялись рваные упаковки, битые бутылки из-под вина и водки и их осколки. В хозяйственном отделе тоже был бардак. Всё валялось вперемешку с грязью и льдом. Единственно ценным для себя доктор признал два термоса. «Может, где раздобудем горячей воды», – думал он. В подсознании возник образ чая, который он пил на площади. Чай из термоса. Он кинул их в пляжную сумку. Ещё бросил упаковку разовых бритв и флакон пены. «Может, где будет вода. Побреюсь», – подумал он.

– Вот, – из подсобки вышел профессор, – больше ничего нет, в кабинете у директора нашёл. Это всё, – он показал на упаковку шоколадных батончиков «Баунти», одну сыра «Хохланд» и большой пакет с лапшой «Доширак». – Да, доктор, не ходите туда, не надо, – он отдал сумку с продуктами доктору, а сам пошёл к выходу.

Из кармана его куртки торчало горлышко бутылки.

– Не ходите туда. Не надо, – повторил он.

Доктор посмотрел на открытую дверь в подсобку. «Не надо, так не надо, – подумал доктор, а вспомнил провизора с пробитой головой. – Ладно», – он развернул несколько батончиков и с жадностью их съел. Пошёл к выходу.

– Я здесь, – сказал профессор.

Он стоял сбоку от входа по колено в снегу.

– Вы что будете? – пережёвывая остатки кокосовой стружки, спросил доктор. Как будто у них был выбор.

– Выпей, – он протянул ему открытую бутылку водки.

– Нет, я больше нет. Не время, – отказался доктор.

– А для меня время.

И после этих слов профессор вылил в себя половину пол-литровой бутылки. Доктор ждал, пока профессор доливал в себя остатки водки, доливал, приговаривая:

– Хороша, сука, холодная, хороша.

– Закусите, – доктор протянул на выбор или «Баунти», или сыр. Профессор аккуратно поставил бутылку в снег, выбрал сыр и продолжал стоять по колено в снегу.

– Они думают, – сказал профессор, мотнув головой в сторону автобуса, – что у них на счетах есть деньги. Там, – он махнул рукой в сторону аэропорта, видимо, имел в виду богато одетых людей и их счета за границей. – Ни хрена, я тебе скажу, у них там нет, ни хрена, – профессор с трудом развернул сырки и проглотил их, смачно захлёбываясь слюной, может, был голодный, как и доктор, а может, был просто старый уставший профессор, которому было сложно есть, пить и жить.

– Может, пойдём? – предложил доктор.

– Да. Знаешь, а мне полегчало, – сказал профессор и посмотрел на свои ноги в снегу.

Они вернулись в микроавтобус. Доктор закинул на заднее сиденье пакет с лапшой, раздал всем без исключения остатки «Баунти». Даже дознавателю, все молча стали жевать. Шуршали бумажками и смотрели в окна. Вскоре вернулся водитель, что-то сказал дознавателю и стал показывать в сторону моста, махая руками.

Доктору стало совсем тепло. А профессора, как говорится в народе, развезло. И он вдруг запел песню:

– Я помню тот Ванинский порт и вид парохода угрюмый, как шли мы по трапу на борт в холодные мрачные трюмы, – профессор пел негромко, даже не пел, говорил, даже не им, а самому себе. – На море спускался туман, ревела стихия морская, лежал впереди Магадан – столица… – профессор вдруг замолк и так же вдруг уснул, закрыв глаза и открыв рот.

В этот момент водитель, резко дёрнув машину, повернул во двор крайнего дома. Во дворе на удивление не было машин. И в следующем. Только в пятом был затор, но водитель свернул в сторону набережной. Машина остановилась. Из её окон хорошо был виден мост, заставленный автомобилями. Ближе к середине моста, перегородив его поперёк, валялся бензовоз. Он уже догорел и чёрным остовом определял границу. К этой границе с берега, где находился аэропорт, двигались танки. Их было пять. Один в центре с огромным ковшом на морде, остальные по бокам. Прежде чем двинуться, они сделали по несколько выстрелов в сторону скопища автомобилей. Брошенные машины, словно кегли, взлетали в воздух, переворачивались и падали уже неоформленным куском металла. Когда танки на невероятной скорости ринулись по мосту, эти кегли полетели вместе с оградой в тёмную студёную воду. Туда же слетел и бензовоз, и с десяток джипов, автобусы и два полицейских уазика. С невероятным грохотом танки влетели на эстакаду левого берега. Там они разделились: два отправились в сторону центра города, два в сторону пятого шоссе, то есть в сторону, где стоял их микроавтобус. А носорог стал расчищать кольцо у эстакады, доламывая оставшиеся «Порше-Кайены», «Ленд-Крузеры» и «Ленд-Крузеры-Прадо».

За танками проехали два БТРа и один «Урал» с автоматчиками. В машине все молча наблюдали за этим действом военных. Доктору понравилось решительность и нетолерантность действий танков в отношении мерседесов и другой дорожной элиты. Хотя двух «ягуаров» было жалко. Нравились доктору «ягуары».

Грохот стих: танки миновали участок дороги напротив их стоянки. Водитель снова дёрнул машину через дворы, и, перепрыгнув бордюры, машина оказалась на отутюженном танками шоссе. Она рванула в сторону моста и потом на предельной скорости в сторону аэропорта.

– Не пишет она и не ждёт, – видимо, от тряски проснулся профессор и продолжил своё песнопение: – И в светлые двери вокзала, я знаю, встречать не придёт, как это она обещала… – профессор замолк, удивлённо смотрел в окно машины несколько минут, сильно оживился, когда увидел остов бензовоза на краю моста.