– Голова у тебя летучая, – по привычке буркнул Радята и присвистнул, задрав голову, приложив ладонь ко лбу. – Тю-ю… Она к своду подвешена!

И вправду: большая весельная лодка покачивалась на могучих цепях, которые тянулись к огромным во́ротам и странного вида механизмам у потолка. Снизу ее было не разглядеть из-за тумана, а сейчас, когда вышли на напоминавшую причал большую площадку прямо перед ней, – другое дело. Все замерли на месте, осматриваясь. Спереди высилось кованое ограждение – там «причал» обрывался, справа же он почти упирался в борт непонятной лодки. А вот слева обнаружился широкий и высокий проход, прорубленный в стене. И вел он куда-то в темную глубину горы…

– Мнится мне, что пришли, – пробормотал обаянник, с любопытством оглядывая площадку-причал. – Хитро тут все устроено, будто гавань потайная. По тайному ходу сюда выходят, в лодку грузятся, а потом на цепях вниз спускаются. Там отцепляются – и из пещеры наружу, к реке. Хитро́.

– Хитро́, да бестолково. Нам без надобности, – пробормотал Радята дрожащими губами и вытер вспотевшие ладони о штаны. – Дальше идти надо, а не на лодки глазеть.

Спорить никто не стал, взялись покрепче за оружие – и шагнули в проем. Осторожно двинулись вперед по проходу, похожему на улиткин панцирь: он плавно раскручивался, становясь все шире и ведя неведомо куда. Но сердце Радяты чуяло, что выйдут они куда надо, – и не ошиблось. Вышли они в огромное подземное хранилище, сплошь заставленное сундуками, ящиками и бочками.

– Подпол, не иначе, – прошептал Радята.

– Подпол, но чего? – пробормотал Витослав, доставая из сумки на поясе одну из своих свистулек. – Ладно, сейчас узнаем.

С этими словами он поднес инструмент к губам и издал череду коротких и немелодичных звуков, больше всего напоминающих писк. Тут же зашуршало, тихонько зашелестело вокруг и со всех сторон к троице моряков стали подбегать мыши и крысы разных размеров. Они не обращали внимания друг на друга, стремясь прямо к обаяннику, и, когда их набралось дюжины с три, свистулька Витослава снова запищала.

– Фу-ты ну-ты, – пробормотал Радята, шагнув в сторону. – Сколько ж тут гадов.

Будучи кашеваром, он крыс и мышей, вестимо, недолюбливал, но, как моряк, к ним привык. Другое дело, что немало уже времени прошло, когда он видел столько хвостатых нахлебников в одном месте, – «Соколик» грызунов не привечал, и в трюмах волшебного корабля их было не сыскать, даже если бы захотеть.

Присевший на корточки Витослав, похоже, был единственным, кого появление голохвостых вредителей обрадовало. Он все пищал и пищал собравшимся перед ним в полукруг зверькам, а те вставали на задние лапки, водили носами и качались вперед-назад, слушали. Когда же обаянник закончил, грызуны принялись отвечать, причем не все разом, а по очереди, словно каждый ждал, когда ему разрешат слово молвить.

Это требовало времени, и Ждан от нечего делать пошел открывать сундуки и заглядывать внутрь.

– Товары разные, – доложил он, вернувшись. – Ковры восточные, узорчатые светильники, одежка шелковая… много всего. Как на рынке. Вино, кстати, есть. Захватим?

– О чем голова твоя только ду… – начал было Радята, но его перебили.

– Наверху – дворец, – объявил Витослав, поднимаясь. – Надо думать, большой да богатый. Еды вдосталь, но есть опасная волшба, поэтому мыши и крысы отваживаются выходить наверх только ночью. Говорят, есть сад с птицами, вода… и что-то непонятное еще про статуи… Дальше, за дворцом, за примыкающей стеной, имеется небольшое хозяйство. Там скотину и птицу держат.

– А наши-то? Наши-то где? – не выдержал кашевар, тиская древко палицы.

– Во дворце, наверху, – твердо произнес обаянник. – Вот эта крыса, без уха, видите? Она у них тут самая отчаянная, днем наружу выбирается. Так вот она их видела. Если я правильно понял, все – в одном помещении, туда нам и надо.

– Куда идти-то? – Ждан указал на три двери впереди.

– Направо, – решительно произнес Витослав и в последний раз коротко пискнул в свистульку: – Бегите, друзья. Спасибо за помощь.

Грызуны мигом прыснули в разные стороны, и только крыса без уха осталась стоять на задних лапках перед обаянником.

– А она чего? – не понял Радята.

– Она нас проводит.

* * *

Голос Товита приближался, отражался эхом от стен. Но теперь Садко был ученым: то и дело щипал себя, сильно да с подвывертом, чтобы не поддаться чарам, не поверить в то, что хозяин дворца лишь добра всем желает. Наверняка злодей источал вокруг себя какую-то причудливую волшбу, что голову кружила и заставляла всех вокруг повиноваться. Помогут ли щипки, капитан не знал, но на всякий случай…

Рокот Товита вдруг прервал резкий женский крик, и до Садко донесся ответный рык хозяина острова:

– А ну молчать! Не брыкайся, дрянь, я сказал!

– Отпусти! Мне больно!

– Еще больнее будет! Велел же на месте сидеть, носа не казать! Шевелись давай!

Садко осмелился чуть-чуть раздвинуть занавеси и выглянуть одним глазком из своего убежища. Не успевший даже переодеться Товит тащил рыдающую Арвелу по проходу, сжав ее худенькое плечо своей лапищей. Дочка вырывалась, но хозяин острова держал крепко. Они направлялись к Садко, но были еще далеко.

– Каждый раз – одно и то же! – рокотал пухляк, сосредоточенно глядя под ноги. – Учишь тебя, учишь, и как об стену горох.

– Отпусти!

– Признавайся, что у чужаков делала?!

– Разбудить хотела! – будто плюнула Арвела Товиту в лицо. – От тебя, душегуба, спасти! Отпусти меня!

– Не смей так с отцом разговаривать! – голос звучал жестко, и теперь веяло от него опасностью. Словно бурная река сломала плотину и помчалась по перекатам, сметая все живое на своем пути. – Сколько раз ты иноземцев спасти пыталась? А? Отвечай! Вышло у тебя хоть раз? Тварь неблагодарная! Для тебя же стараюсь, в роскоши царской купаешься!

– Врешь ты все! – снова выкрикнула девушка. – Для себя стараешься, злобу свою питаешь, погубил душу свою светлую колдовскими вещицами! Мама никогда бы…

Издав какое-то нечленораздельное восклицание, Товит с силой швырнул дочь перед собой. Та вскрикнула от боли, прокатившись по гладкому полу, и толком не успела подняться, как отец уже оказался рядом – и, схватив за косу, с силой запрокинул Арвеле голову.

– Не смей так со мной разговаривать, гадина! – прошипел он, склонив искаженное злобой лицо над дочкой.

Да полноте, над дочкой ли? Это какой же отец с родной кровинушкой так обращаться станет?.. Первым порывом Садко было броситься в бой, вырвать девушку из лап чудовища, он даже дернулся… но не успел.

Арвела попыталась ударить отца, даже руку занесла, и тут грянул голос Товита:

– ЗАМРИ!

Садко не сразу сообразил, что не способен шевельнуться. Он все понимал, все осознавал, но не мог двинуть и пальцем. Замерла и Арвела – как изваяние, с поднятой в замахе рукой.

Пухляк же выпрямился, убирая ладонь от оберега на груди, и неспешно поправил кушак.

– Не учишься, – повторил он чуть спокойнее, хотя смуглое его лицо потемнело, а ноздри раздувались. – В кого такая пошла, не возьму в толк! Хорошо мать твоя не дожила – не увидит, в какую гадину ты превратилась!

Ошарашенный внезапным пленом Садко раз за разом пытался пошевелиться, но никак не выходило. Получалось только моргать да мышцами лица шевелить. Мог ли он говорить – капитан проверять не решился, чтобы себя не выдать.

– Ты нелюдь, – прорыдала девушка, невольно давая ответ, – чудовище…

– Чудовище, говоришь? – зло прищурился в ответ Товит. – Прикажу тебе, и сама пойдешь к морякам в покои, сама проследишь, чтобы истуканы их в пещеру снесли да навеки в воде упокоили. Кто ж из нас тогда чудовищем станет?

Арвела плакала, слезы ее катились по лицу градом.

– Куклой меня послушной хочешь видеть? Так почему разумом моим не владеешь? Почему не управляешь, как прочими? Зачем говоришь со мной как с дочерью… а не как с истуканом?

Внезапная догадка заставила бы новеградца хлопнуть ладонью по лбу, если бы он мог сейчас двигаться. Выходит, по-разному голос Товита работает. Когда медом льется – усыпляет, разум туманит, а когда громом гремит – лишает движения тело. Как же у него это получается? Выходит, он что-то вроде обаянника, но только не для зверей, как Витослав, а для людей? Никогда раньше Садко про таких не слышал.

– Думал, – тем временем рычал хозяин острова, – коль в достатке и богатстве будешь жить, так ласковой да послушной станешь, а ошибался. Стоило подрасти – будто белены объелась. И ладно бы сидела смирно, ан нет – все в дела мои лезть пытаешься. Так что да, ты права. До тебя мне дела нет. И жива-то до сих пор лишь потому, что кровь мою в себе носишь. Придет срок, выдам тебя за нужного мне правителя, а там поглядим.

Он звучно усмехнулся, склонился к дочери, заглядывая ей в глаза.

– А что до разума твоего, так ежели пичужку поймать и слишком сильно кулак сжать, она умрет. Да и что мне в смерти твоей? Вот ежели в клеть посадить да то и дело дверцу приоткрывать… Чтобы думала птица, будто освободиться может. Чтобы билась, и трепетала, и пыталась коготками своими царапаться… То ж веселее будет, душа моя. Впрочем, – он выпрямился, – лопнет мое терпение, так и сделаю – будешь у меня истуканом ходить. Так что не искушай!

– Раньше ты не был таким… – было видно, что слова отца ранили Арвелу больно. Смяли ее, вонзились в сердце острее, чем нож каленой стали. – Проклятый колдун. Проклятые черные побрякушки. Проклятое золото.

Колдун… черные побрякушки… Двигаться Садко не мог, а вот смотреть – смотрел. Взгляд уперся в оберег, изображавший кричащий месяц. Так-так, зачарованный предмет это, не иначе. Уж не он ли позволяет Товиту людей воли лишать? Теперь новеградец присмотрелся внимательнее и к другим украшениям хозяина острова. Прежде-то думал, мол, блажь это все, ну любит человек нарядным ходить, что с того? Но тут он наконец-то приметил, что цацки эти – формы причудливой, некоторые и на украшения не похожи, больно уродливые, а иные… иные даже чуть светятся. Ох ма, да он же весь амулетами обвешан!

– Нет, все же дура ты набитая, – хмыкнул бывший купец. – И нянька твоя ученая – дура. Если б не дела – сам бы твоим воспитанием занялся, а сейчас уже поздно. Ты теперь слов не понимаешь, только дела, да?

– Твои дела – черные, а сам ты не заметил, как подался в услужение Чернобо…

Договорить не успела – Товит наотмашь ударил ее в лицо кулаком. Садко почувствовал, как у него от гнева вспыхнули щеки, а в глазах помутилось. Попытался дернуться – тщетно. Горячая ярость захлестнула резко набежавшей волной. Ах ты, паскудник! Ну дай я до тебя доберусь…

Голову Арвелы от удара увело в сторону, но она по-прежнему стояла на коленях, как статуя, не в силах двигаться. Как и капитан. Почему же этот гад ползучий раньше голосом своим приезжих гостей не обездвижил? Или не велел на гору всем скопом лезть? Похоже, не всемогущий амулет у Товита на груди висит, есть у него какая-то слабина. Разобраться бы, какая, да воспользоваться…

Тем временем мерзкий пухляк двумя пальцами развернул лицо дочери к себе, потряс перед покрасневшими от слез глазами амулетами, что висели у него на запястьях.

– Никак ты в толк не возьмешь, что мы живы только благодаря этим «проклятым черным побрякушкам», да? Тот колдун нам великое сокровище оставил! Ты мала еще, не понимаешь мира большого. А я – понимаю. Нас бы давно тут всех вырезали. Ведь такое сокровище под боком, гора золотая! Еще и дворец чудесный, и сам остров богат на дичь да улов! Лакомая добыча для любого головореза. Что случилось бы, не прибери я к рукам все это колдовское добро?

– Жили бы как все, – глухо отозвалась Арвела. Казалось, будто удар отца ее не удивил и не расстроил, будто привыкла она к такому обращению…

– «Как все», – передразнил Товит. – Когда я с дедом твоим, душегубом, расправился и на матери твоей женился – жили мы «как все». Тебя зачали, думали, бед знать не будем, золота наберем – заживем! Уже хотели ко мне на родину, в Славию, ехать…